Я научу тебя любить (СИ) - Акулова Мария

Мужские пальцы по-прежнему вжимались в промежность, девичьи — фиксировали кисть.

Они не двигались. Просто дышали, скользили взглядами по лицам.

— Скажи, Аня… Что мне сейчас делать? За что ты злишься? За эту сраную лошадку? За то, что один побыть хочу? За что ты, блять, злишься? Ты вообще понимаешь, что я сейчас либо себя должен на помойку отправить, сделав вид, что все в порядке, либо тебя к херам послать? Дура малолетняя… — Он выдохнул, чувствуя, что Аня вздрогнула всем телом, опускаясь лбом в подушку над ее плечом, зная, что она отворачивает голову, закусывает губу, сдерживает слезы, продолжает впиваться ногтями в кожу его руки. — Говори что-то, Аня. Говори, блять. Хоть что-то…

— Прости меня… Я просто… Я не могу объяснить… Мне никто не нужен. Только ты. Но это так больно… Иногда с тобой так больно… Настолько, что я хотела… Чтобы больно было тебе. Прости меня… Я люблю тебя…

Аня шепнула, жмурясь… Так, будто удара ждала. Он же не отреагировал никак. Просто закаменел еще сильнее. Дышал практически неслышно. Был напряжен. Не давал расслабиться ей. Потом же…

Пальцы вновь пришли в движение, Аня снова пробила дрожь, он оторвался, посмотрел в лицо глазами цвета самой темной ночи.

— Любишь? — спросил, глядя в отчаянно верные сейчас зеленые, лаская практически против воли, чувствуя, что она пытается расслабиться…

— Люблю…

— Прекрасно. Докажешь.

От его слов по коже идет мороз, Аня сглатывает, следя за тем, как он отрывается, избавляется от своей одежды, возвращается к ней, смотрит в глаза, знает, почему в них вспыхивает уже не просто тревога, а страх…

— Корней…

— Что?

— Ты обещал, что я сама решу… — Аня знала, что он умеет быть очень нежным. И безумно терпеливым. Умеет. Просто сейчас… Не хочет. И напоминать — бессмысленно, потому что…

— Ты тоже много чего обещала, Аня. Что я, блять, волноваться не буду из-за этого… — Продолжая смотреть в глаза, он делает движение в нее. Медленное, отзывающееся новой дрожью — страха. Потом назад… И снова в нее… Немного глубже, чуть быстрее… Все так же, глядя в глаза…

Аня сглатывает, дышит глубоко, пытается расслабиться, успокоиться, принять…

На третьем Корней задевает чувствительную точку, заставляя непроизвольно охнуть… Четвертое делает быстрее, на пятом чувствует, что Аня начинает цепляться за плечи, подаваясь навстречу… Им становится влажно…

Он тянется к ее губам… Раскрывает, снова двигает бедрами, втягивает ее язык…

Знает, что ей по-прежнему страшно. Знает, но делает так, как хотел — наживую.

— Пожалуйста… Только… Пожалуйста…

Двигается, ускоряя темп, слышит ее сбивчивое, когда она подается навстречу, отдается, пытается… Обхватывает щеки руками, смотрит в глаза…

И такая дерзкая там, с этим своим «мальчиком», устроившая ему такой прекрасный жизненный урок, сейчас снова его зайка… Обманчиво испуганная. Замороченная. Неспособная даже вслух попросить: «в меня не кончай, я боюсь последствий»… Смотрит с мольбой, чтобы он сам все понял. Чтобы снова нашел силы.

Сейчас боится. А тогда? Не страшно было же все рушить. Не страшно…

— Успокойся. Я выйду.

Синхронно с тем, как Аня судорожно кивает, спуская пальцы по шее на плечи, Корней делает новое движение, игнорирует дрожь, игнорирует страх, игнорирует все. Позволяет себе быть эгоистом. Не заботится о ней. Вбивается, по-прежнему чувствуя злость. Сдерживая ругательства, но не сдерживая напор. Наверное, непривычный для нее. Потому что он еще никогда так не злился. И никогда так не хотел. Доказать себе, что она — его. И ей доказать, что ему можно все. Не какому-то малолетнему, а ему…

Трахать без преград. Получать отдачу, зная, что она глушит отрицание. Зная, что для нее это — неправильно. Запретно. Опасно. Не ждать, когда она сама придет, как обещал. А делать сейчас просто потому, что она провинилась, а ему надо успокоиться. Просто потому, что ему нужно это, чтобы найти в себе силы оставить все, как есть.

Удлинять и ускорять движения, чувствуя, что она не просто цепляется, а впивается в кожу ногтями. Будто бы невзначай отмечать, что в ней желание, кажется, побеждает. Она забывается, раскрывается еще сильней, реагирует вздохами на каждый новый толчок, выгибается, сокращаясь… Но на сей раз он не дает ей времени «на себя», не смотрит в лицо, ловя ее оргазм, а идет к своему, сцепив зубы, сминая грудь, кусая и оттягивая ее ядовитые губы.

Сладкий яд… Как же… Убийственный. Доводящий до сумасшествия, потому что она на него злится и все сносит к херам. Она хочет сделать больно. И делает. А теперь злится он. Злится. Имеет. За несколько движений до того, как кончить, выходит, как и обещал…

Снова смотрит ей в лицо, когда она — вниз. Туда, где рука скользит по длине, завершая.

Корней видел, что Аня дышит глубоко, следит за тем, как горячее опаляет ее живот, грудь, сглатывает, когда мужские пальцы скользят по покрытой семенем коже…

Смотрит без страха, будто чувствуя то же, что чувствует он — вседозволенность. Возможность метить вот так. Только ему данную возможность.

Не брезгует, как могло бы быть. Не бежит смывать. Не закрывается. Позволяет продолжать смотреть на себя, чувствовать смешение запахов, тянется к его губам сама, целует:

— Я никогда бы… — зачем-то начинает, напоминая о том, о чем Корней не хотел бы вспоминать, потому что знал — волна опять поднимется.

И снова позволяет.

Увернуться от поцелуя, зато оставить укус — на шее, потом же вздернуть, перевернуть, прогнуть в пояснице, чувствуя дрожь от незнания, пройтись языком по позвоночнику до шеи, сжать кожу зубами, пальцами спуститься по покрытому спермой животу до промежности, начать ласкать ее там, убедиться, что готова, снова кулаком по длине, отстранившись, глядя сверху, чтобы почти тут же одним резким движением — все так же, как ей страшно, без защиты, еще и сзади, войти заново. Застыть, давая привыкнуть, расслабиться немного, потому что не ожидала — зажалась… Провести от копчика вверх, делая прогиб еще более откровенным, прижаться кожей к коже, делая контакт более тесным. Сказать:

— Пока молчи, Аня. Пожалуйста.

А получив дробный кивок, уткнувшейся лбом в локоть зайки, снова задвигаться…

После накрывшего сумасшествия, которое длилось дольше, чем любой из их прошлых раз, после душа, смывшего уже новые следы, запахи, касания, Аня лежала на груди Корнея, чувствуя внезапное умиротворение. Опустошающее, но не пугающее.

После того, как накрутила.

После того, как нарвалась.

После того, как позволила все, что он хотел.

Ей впервые за многие дни было просто спокойно. Нормально. Все снова было неважно. Только его сердцебиение под ухом. Только тепло его тела. Только возможность лежать вот так. Никуда не двигаться. Ни о чем не думать. Просто… Быть его. На сто процентов. На максимум. Не боясь последствий. Не вспоминая о причинах.

О чем думает он, Аня не знала. Не было толком сил поднять взгляд. Заговорить. Спросить. Да и он же просил… Молчать.

Поэтому Аня лежала, повернув голову, моргая реже, чем стоило бы, глядя на смятую постель там, где они занимались сексом — на ее половине.

На его руку, лежавшую поверх скомканного одеяла. На то, как перебирает пальцами, ведет большим по подушечкам остальных, с каждым разом нажимая все сильнее, в итоге собирает в кулак… И видно, как из-за напряжения вздуваются вены на запястье…

Аня вздыхает, жмурится, понимает — по-прежнему зол. По-прежнему не отпустило. Из-за нее…

— Пусти меня, встать хочу.

Он заговорил первым. Вжался пальцами в ребра, вероятно, не сомневался, что она послушается. Откатится. Пустит… Курить, наверное.

Но Аня запротестовала. Вжалась грудью в грудь, руками зафиксировала затылок, щекой почувствовала прикосновение его щеки — колючей и горячей… Чуть двинула, наслаждаясь тем, как он ее царапает…

— Аня, — мотнула головой, услышав требовательно-нетерпеливое. Умом понимала, не стоит, но почему-то страшно было его отпускать. Он додумает. Он скажет, что… Это ничего не меняет. Она уже сделала достаточно, чтобы… К херам.