Солдаты России - Родион Малиновский

Потом опять мысли завертелись вокруг Валентины Павловны. Он вспомнил один разговор с ней. Она сказала:

— Почему бы вам, Ваня, не держать экстерном экзамен на право вольноопределяющегося второго разряда. Вы такой развитой и начитанный, наверняка выдержали бы. Я попрошу папу помочь вам в этом, он попечитель народного просвещения губернии и сможет это сделать. Тем более вы георгиевский кавалер, воевали на фронте больше года и получили ранение. И, главное, вы доброволец. Это дает вам предпочтение и, безусловно, некоторые льготы в сравнении с другими кандидатами. Я прошу вас, попытайтесь! Получите право быть зачисленным в школу прапорщиков, а там сможете стать офицером.

— Что вы, я не выдержу, — отвечал Ванюша. — Моя мечта — как можно скорее вернуться в полк, на фронт и драться с врагом, как полагается...

А сам проклинал войну, надоевшую до чертиков.

С этими мыслями и заснул Ванюша. Ему снилось, что он встретился с Валентиной Павловной. Они пошли по широким ступеням в какой-то красивый дом, и там его экзаменовал ее отец, строгий на вид старик. Он был добр к Ванюше, но кто-то другой его срезал на вопросе, когда произошло крещение Руси. Ванюша полетел куда-то в пропасть, но, к своему удивлению, стал летать по воздуху, как птица, и поднимался все выше и выше до каких-то острых скал, на которых было очень холодно. Ваня проснулся. Действительно он замерз. От толстой наледи на стекле окна несло холодом, а шинель сползла с ног.

Вскоре последовала команда: «Подъем! Поднимайсь!» И набитый солдатами большой каземат зашевелился, как муравейник. Все толкались, ругались и, быстро одевшись, выскакивали в холодный умывальник, наскоро протирали мокрыми кулаками глаза и выстраивались на утреннюю молитву и поверку. Опять начинались пересыльная сутолока, бесконечные переклички, выстраивания и отправление команд. Потом оставшимся последовало приказание — строиться на вывозку снега.

Когда Ванюша с солдатами опять очутился за воротами крепости, у оврага к ним присоединился вчерашний беглец и также незаметно, как исчез вчера, вернулся в казарму.

— Ванек, вот тебе два письма. Одно от Веры Николаевны, а другое от Валентины Павловны. — И солдат подал ему два красивых, необычно узких конверта — серо-голубой и розовый. Розовый он сразу осторожно разорвал и стал читать. Это было письмо от Валентины Павловны:

«Дорогой Ваня! После вашего ухода из госпиталя, я сразу же пришла, но, к моему огромному огорчению, вас уже не было. Мне было очень жаль, что я не пожала вам руку и не смогла сказать «до свидания». Вечером мне все рассказал Саша. Как безумно жаль, что я так поздно об этом узнала, но я глубоко верю, что ваши чувства никогда не угаснут. Ведь они сильны?! Правда?! Я этому очень и очень рада и верю в нашу будущую встречу. Целую вас, мой дорогой. Обязательно пишите, давайте знать о себе. Валя».

Ванюша прочел это письмо второй раз и, остановившись глазами на большом ржавом костыле, вбитом в свод потолка, видимо для подвешивания фонаря, надолго задумался. Развернутый розовый лист письма дрожал в его руке. Он представлял себе госпиталь и почему-то Валентину Павловну именно в тот момент, когда она прилаживала к туфле сломанный каблук.

— Подвиньсь! — толкнул его пожилой бородатый солдат. — Ишь уставился в крюк, вроде повеситься хочешь.

Ваня от этого толчка и ядовитого замечания сразу пришел в себя и, отодвигаясь, посмотрел вокруг, на темные, сырые стены крепостной казармы. Но сейчас они как будто стали светлее! Очевидно, оттого, что светло было на душе Ванюши. Быстро спрятав в нагрудный карман розовое письмо, он неторопливо стал вскрывать письмо от Веры Николаевны. Медленно разрывал серо-голубой конверт, все равно как вареник залепливал, потом заглянул внутрь конверта и наконец достал такого же цвета лист бумаги, развернул его и стал читать:

«Добрый вечер, Ванюша! Пользуюсь оказией, чтобы послать вам слова искреннего и сердечного привета, надеюсь, что они дойдут до вас и это придаст мне силы и облегчение. Вы должны меня понять, как мне грустно, что я не могу вас видеть. Мне только остается закрыть глаза, и я отчетливо представляю вас таким, каким видела все последнее время в госпитале. Вот такую дремлющую меня и застала в сестринской В. П. Ей открыл ваш секрет Саша, и она поинтересовалась вами несколько больше обычного. Она тоже посылает вам письмо. Знаю, что вы прочтете его первым, но я мало огорчена этим; ведь мои письма вы будете читать значительно дольше. Мы с вами будем переписываться долго, не правда ли?! Вот видите, вы с этим согласны, поэтому я жду вашего доброго письма. Самый искренний привет вам от чистой детской души — Горика, он очень скучает о своем герое. Я тоже. Пишите мне хотя бы два раза в неделю. Желаем вам счастья, а главное, целым встретить конец войны. Целую вас без вашего разрешения. В. Н.»

Ванюша прочел и это письмо второй раз. Оно ему было приятно. Приятно главным образом потому, что кто-то скучает по нему, что он кому-то нужен.

— Становись! — скомандовал дежурный, и началась — уже которая в этот день! — перекличка.

Но на этот раз после переклички было объявлено, что в пять часов утра все пулеметчики отправляются на погрузку для отправки в 1-й пулеметный запасный полк. В списке отправляемых был и Ванюша.

Еще не рассвело, когда колонна двинулась на погрузку. Было морозное декабрьское утро. Несмотря на ранний час, по городу прошли с песнями, но пели не особенно громко и без подъема: никто не хотел драть глотку по морозу. К семи часам погрузились в холодные вагоны и сразу затопили железные печки. Когда эшелон отправился, они уже накалились докрасна. Вагон громко постукивал на стрелках. Паровоз тянул состав на выходной путь в сторону Москвы. Было еще темно, и последние огни Казани скрылись в морозном тумане.

В вагоне стало жарко, солдаты снимали шинели, оставаясь в ватных брюках и желтых грубошерстных гимнастерках. Ванюша радовался, что опять едет на фронт, в то же время грустил, что уехал из города, в котором у него было столько переживаний и где впервые он испытал глубокое чувство любви.

Эшелон шел быстро. По сторонам мелькали телеграфные столбы в белых снеговых шапочках. Красивые, белые от снега ели как будто кланялись поезду и отступали назад в своей сказочной прелести. Вперемежку с ними тянулись к солнцу кудрявые верхушки сосен на ровных оранжевых стволах, а кое-где грустно стояли белые березы с заснеженными ветвями, застывшими в тонком, по-ювелирному затейливом рисунке.

Волшебный лес пропускал через себя пыхтевший паровоз, за которым тянулось добрых четыре десятка красных солдатских теплушек.