Город, в котором... - Татьяна Набатникова

— Не знаю! — рассердился Саня. Похоже, его хотят выставить пугалом в пример другим, недостойным.

— Спросишь ты ее, черт возьми, что с ней случилось?!

— Не знаю!!

— Так вот, — торжественно произнесла Рита. — Он — не спросил! Он поглядел — и глаза отвел, струсил. И не спросил. Я разревелась, а он глаза прячет и меня утешает: «Ну ладно, ладно… Заживет». Ничего себе, да? А вечером собрался идти ужинать в ресторан, представляешь? Есть захотел. «А я как же?» — говорю. А он: «Но ты ведь не можешь!» Резонно, да? И пятится, пятится к двери, юркнул — и нет его тут больше. Глазам стыдно, зато душе радостно. Вот та́к вот. Это мне надо обладать живучестью кошки, которую с какого этажа ни скинь, все на ноги — чтобы жить с ним продолжать!

— А, так вот оно что! — понял Саня. — Это ты у меня покупаешь как бы право себе на предательство, да? С Юркой ты жить не хочешь, и надо, чтобы мы с тобой это коллегиально одобрили, да?

— А что, нет? Он не виноват, да? А хочешь, я тебе одну штуку скажу? Сказать? Нет, я скажу! Я теперь все скажу! Не хочешь ли знать, что эту заграничную командировку сделала ему я?

— Считай, что ты этого не говорила мне.

— Он это знал. Он это принял, съел, как хочешь назови, но мало того, он мне еще потом намекал: дескать, хорошо бы и для Путилина расстараться! И тогда, мол, на всю жизнь гарантия, не даст пропасть.

— Путилин бы не взял! — рассвирепел Саня.

— Речь не о Путилине.

— Но после этого вы благополучно продолжали жить в паре!

— А, жить… Смех один. Договор о ненападении. Явится с работы, поест. Вкусно? — Вкусно. — Ну, что будем делать? — Я пойду лягу. — А мне? — Ну почитай. — Поговорить не с кем. — Ну говори, я послушаю. Он послушает! А что я могу сообщить ему после семи лет совместной жизни! Он-то хоть на работу ходил. Режимы, частоты, переключения… Человек-бутылка: пришел на работу, заполнили его делом — есть внутри содержимое, побалтывается. Рабочее время кончилось — выливает из себя все эти режимы, переключения и частоты, — и пошел домой порожний. А мне каково! Бабы тоже пустые. «Я сегодня стирала, а у меня щи прокисли, а у меня маринад удался!» — на сто рядов. Ходим друг к другу, ищем: кто что скажет — а никто ничего не говорит… Кстати, Юрку на работе презирали: блатной. Вот так и жили. Возьмем бутылку, выпьем с ним молчком — вот и еще день отвели.

Она замолчала и опять размазалась. С наибольшим удовольствием Саня ушел бы сейчас отсюда, не будь она в таком раскисшем состоянии. Такой она прежде не показывалась ему. Такой и не была. И тогда легче легкого было обходиться с нею как попало. С нею, с ее амбициями и ее замашками. Год назад, когда приезжали они с Юркой из своей заграницы в отпуск, она сидела не так — нога на ногу, в богатой замше, из грудного кармана своего военно-охотничьего платья извлекла тонкую длинную коричневую сигарету. Пачка была плотно вставлена в карман, как в футляр. Из другого кармана достала зажигалку, а Юрка ей: «Курить-то, поди, нельзя: ребенок тут». Валя шустро сновала туда и сюда, накрывая на стол, а Рита холодно поблескивала на нее глазами, как на официантку, до которой нет дела. «Кури, ничего», — разрешила Валя. «На кухне!» — поправил Саня. Рита фыркнула и всунула сигарету назад. Как же, гордая. Подарок принесли Валентине, какой-то нейлоновый пеньюар — она, бедная, потом не знала, что с ним делать, как мартышка с очками, — то их понюхает, то их полижет…

Пока Юрка орал в прихожей экзотическое приветствие «Агленус аглен!» и размахивал руками, Рита вальяжно проследовала в комнату, а там Ваня сидел с маленьким братом и показывал ему фотокарточки.

— Вот это мама! — любовно объяснял. — Видишь? Мама.

Рита рассеянно взяла пачку отложенных фотографий, ухмыльнулась: ей попалась свадьба — Валя-невеста на восьмом месяце беременности, в просторном белом платье (это Саня тогда настоял на белом…). Рита хохотнула.

— Да-а-а… Молодцы! — похвалила. — Бесстрашные люди!

— А кого бояться? — разнузданно протрубил Саня в свой сохатый нос.

— Спрячь и никому не показывай! — распорядилась Рита, властно протянув ему фотографии.

Саня отвернулся, воткнул руки в карманы и обратился к Хижняку:

— Ну что, как там, нагрузка здорово скачет?

Властная Ритина рука с протянутой пачкой повисла в воздухе.

— А чего ей скакать? Были бы энергоемкие предприятия, а то основная нагрузка — кондиционеры! Промышленных потребителей пока что нет.

Рита покраснела. Секунду она колебалась: швырнуть на пол… Но потом презрительно процедила: «Го-спо-ди!..» — и фотокарточки веером рассыпались по столу, слегка по нему проехавшись. Юра машинально проследил, доедут ли до края — остановилась. — он продолжил:

— Они сейчас пока что спешно тянут ЛЭП экспортировать энергию в соседние страны. Не пропадать же добру. Да… Испекли мы им такой пирог, что пока что ходят вокруг да примериваются, с какого боку откусить. А рядом поселок строителей не электрифицирован: слишком жирно.

Рита глядела на предательского своего мужа с долгой ненавистью и, наверное, строила планы какой-нибудь мести. Глупая, Юрке невозможно отомстить: он неуязвим. Он ничего не способен почувствовать, кроме удара палкой по башке.

Свадебные фотографии валялись веером на столе, предоставляя глазу Валин живот в нескольких ракурсах. Валя вошла, неся с кухни тарелки, расставила их на столе и как-то незаметно прибрала фотографии, не дрогнув лицом, — как умеет только она одна…

Потом, когда Валя пригласила всех к столу, Рита утомленно спросила, нельзя ли кофе, и Валя немедленно побежала на кухню. Этот кофе варился, пока они за столом рассказывали, какие там громадные летучие тараканы и какие французские духи, на что Саня не удержался от ядовитого замечания: «Да, облиться духами — и сразу проблема: дать себя понюхать. Кому и где?» — «Это как раз не проблема!» — заверила Рита, и тут Валя внесла маленькую кастрюльку, в которой обычно варила кашку для детей. В кастрюльке был кофе, сваренный по столовскому образцу: с молоком. Рита застонала и засмеялась — ну, то есть чуть не заплакала:

— Спаси-ибо!

— Что? — растерялась эта святая с кастрюлькой. — Что-нибудь не так?

— Вообще-то я подразумевала под кофе несколько другое, — покашляла. — Черный такой магический напиток… Ну да ладно, какой есть.

— С молоком же вкуснее! — обезоруживающе рассудила Валя, которую Саня готов был задушить, не понимающую обиды, а, заодно с ней и этих гостей, ее обидчиков.

Спустя часа два Юрку уже рвало в ванной от выпитого. Валя, естественно, отхаживала его там, а Ритка не упустила случая, опоясала Саню сзади руками и притулила к его спине горячую свою головушку. Саня давно уже понял: эта хищница охотится за ним не от голода, она победить его хочет своей женской победой единственно для того, чтоб склонился, сдался на ее милость — а она тогда не взяла бы, пренебрегла им. Да, Саня именно так чувствовал: не мужчина берет женщину, а наоборот. И роль их, мужчин, во всем этом такая жалобная, что иной раз женщина возьмет да и заплачет над ними. Сане все это было стыдно и потому нетрудно сохранять верность своей Вале, лишь перед ней одной оказываясь жалким и беспомощным в своей нужде, — а она простит, она сердобольная. Она НИКОМУ НЕ СКАЖЕТ… Саня резко отдернулся, обернулся — Рита стояла с пьяной улыбкой.

— Что за эксперименты! — гневно бросил.

— Э, Саня, что, твой поезд уже ушел? Извини, я не знала, — блеснула змея чешуей, сверкнула жалом и снова скрылась в дебрях хмеля — наполовину притворного.

— На твоей станции, Рита, мой поезд никогда не стоял! — грубо рассмеялся Саня.

О, они были с Риткой старые кореша, ей уж теперь незачем было казаться перед ним хорошей: он уже знал ее плохой, а это иногда очень ценно, когда есть человек, перед которым тебе уже не стать хуже. Хуже некуда.

И приходится Сане торчать тут, выдерживать ее, тряпичной куклой рассевшуюся на полу у холодильника, и стакан рядом с ней стоит…

Неуверенно заглянет на кухню дочка Хижняков — ей уже шесть лет, — посмотрит на маму и тихонько скроется в комнате. И Рита на нее взглянет чужеватым взглядом, наморщится в усилии — как бы припоминая, кто это? — не находя в своих чувствах того постоянного места, которое было бы занято дочкой, как это бывает у других матерей, неотлучно-матерей. Ритина дочка была в ее чувствах как квартирантка: видит ее Рита — есть она, отвернулась — забыла. Возможно, душа у Риты вообще построена по гостиничному типу и не помнит своих постояльцев.

— Впрочем, — сказала Рита, — я и в самом деле живучая, как кошка. Почитаешь это романы — смех один, какие там чувствительные героини. Наташа Ростова и все такое. Чуть что — горячка и умирать. Я в эти выдумки даже и не верю. У меня от переживаний не то что, а даже аппетит не пропадал. А уж чего только со мной не было, рассказать тебе, Горыныч, волосы дыбом встанут. На три романа хватит… А ничего, цела. Синяки заживут — и опять такая же хожу, прежняя. Только знаешь что — скучнее становится с каждым разом. Только и всего. Глаза меньше видят, слух меньше слышит — скучно потому что. Но ведь скука — это не горячка! Так что книги всё врут.