Граненое время - Борис Бурлак

Он медленно шел по знакомой с детства улице Чичерина, еще хранившей отзвуки гневных демонстраций против ультиматумов лорда Керзона.

Федор не выключал рижского «Аккорда» до глубокой ночи. В бригадной палатке то устанавливалась полная тишина, когда передавали очередные сообщения из космоса, то вспыхивал жаркий и шумный спор, когда вслед за экстренными известиями гремела музыка. Спорили о количестве витков, которые должен сделать вокруг Земли майор Титов. Первым был посрамлен Борис Арефьев, категорически утверждавший с видом знатока, что витков будет три. Ему бы, возможно, простили его упрямство, но он с легкостью необыкновенной ухватился за цифру пять и, конечно, снова оскандалился, на этот раз уж окончательно. Потом выбыл из строя Миша Перевозчиков.

С каждым витком ряды споривших таяли. А беспокойство нарастало: неужели «Восток-2» вышел из повиновения, неужели космонавт никак не может приземлиться?

Только поздним вечером московское радио оповестило, что Титов, согласно программе, с такого-то часа отдыхает.

— Давайте и мы спать, завтра рабочий день, — Федор решительно выключил приемник.

Но они долго не могли уснуть. Лежали, курили, перешептывались, пока Федор по праву старшего не прикрикнул на Арефьева и Перевозчикова, затеявших новый спор о месте посадки второго космического корабля.

Утром вся бригада не встала по сигналу. Даже Федор не слышал гулких ударов по обрезку рельса. Его растормошил Синев, который всегда в это время обходил палаточный городок.

— Вы что же, друзья, нежитесь? Восьмой час. Опоздаете на завтрак.

Федор вскочил с постели и по старой привычке скомандовал:

— Подъем!

Синев шутя заметил, что сегодня можно простить бригаде получасовой перебор, если сам майор Титов проспал лишних полчаса.

— Неужели проспал?

— Выходит, что в космосе тоже сладко спится на коровьем реву! — сказал Борис Арефьев.

Они поспешно умывались, причесывались перед карманными зеркальцами, надевали майки, комбинезоны и один за другим выходили из палатки навстречу августовскому солнцу, которое уже пробилось сквозь толщу предосенних облаков, низко нависших за ночь над лебедиными озерами Тургая.

В небе разведривалось. Значит, вёдро будет и на земле, ожидавшей с часу на час возвращения космонавта-два.

Позавтракав, Федор шел по улице Янсона, наполовину застроенной домами и наполовину размеченной пунктиром котлованов. Эх, Роберт, Роберт...

А день разгорался и разгорался. Юго-восточный верховой ветер разогнал последние кучевые облака и стих. Весть о благополучной посадке майора Титова застала всех за работой: бригада Герасимова вела кладку стен главного корпуса бетонного завода; Братчиков с Синевым осматривали площадку для обжиго-восстановительного цеха; Надя передавала в область очередную сводку; Рита занималась в лаборатории анализами новой партии цемента; а Наталья Сергеевна, отослав июльский отчет в геологическое управление, с утра выехала на попутном грузовике в район дальних буровых.

Жизнь шла своим чередом. И вдруг на минуту приостановилась.

— Перекур! — самочинно объявил Борис Арефьев.

Космические сутки кончились. Они вместили в себя двадцать пять часов, в течение которых было совершено семнадцать витков вокруг Земли.

И люди стали еще добрее друг к другу. И Земля стала для них еще дороже.

28

Витковский сам не знал покоя и не давал передохнуть ни комбайнерам, ни шоферам, ни трактористам. Но он не покрикивал, он просил поднажать. И люди так приналегли, что совхоз первым в Целинном районе выполнил свой план. В газетах замелькали приветственные телеграммы.

Витковский понимал, что если удалось еще раз блеснуть, то это в последний раз. Теперь уж ничто не поможет ему, даже отраженный свет прошлого, который до сих пор доходил оттуда, с полей Отечественной войны. Возможно, что этого света хватило бы на всю жизнь, если бы не встреча с Журиной. Он писал ей, одно за другим, пространные письма, но, прочитав их утром, на свежую голову, немедленно сжигал. Он не находил тех слов, которые, не скрывая правды, смягчали бы его вину до такой степени, чтобы оставалась хоть малая надежда на снисхождение. Недавно он решил черкнуть короткую записку, что никогда по-настоящему не любил ее, Наталью, что просит не судить его за легкомысленный поступок. Но, к счастью, не отправил записку с шофером, как намеревался это сделать, и на другой день, пробежав с десяток строк, он ужаснулся своему падению.

В окно постучали.

— Я готов! — крикнул Захар.

— Что ж, едем, — ответил он и поднес фронтовую зажигалку к листку бумаги.

«Газик» резво бежал по косогору. На восток от него начиналась равнина. Она как шахматная доска: светло-желтые клетки хлебов, черные клетки зяби, и на одних клетках виднелись комбайны, на других — тракторы. Ночной дождь притормозил полевые работы, комбайны остановились там, где их застигли тучки, умчавшиеся с восходом солнца в сторону Тобола.

Витковский рассчитывал к концу недели полностью завершить уборку — и вот опять заминка, о которой не успел предупредить его даже очень чуткий к непогоде старинный рижский барометр. Целый день наверняка потерян. Вдобавок к тому, райком распорядился отправить грузовики, присланные из области, в другие хозяйства. У вас, мол, дело идет к концу, а соседи ваши поотстали. Что же ему, возить хлеб на легковых машинах, что ли? Да была бы его власть, он согнал бы на целину и такси из городов. Спасли же они Париж в четырнадцатом году, когда немцы подходили к Марне. Тем более, можно спасти хлеб, если умело маневрировать автомобильным парком. Придется повоевать с секретарем райкома, теперь уж напоследок.

Но в райкоме никого, кроме дежурного, не оказалось.

— Я так и думал, что зря потеряем время, — сказал Захар, раздосадованный неудачей. — Ну, куда двинемся?

— В бригады. Нужно переключить всю технику на вспашку зяби.

Захар не возражал, в бригады так в бригады. Витковский в последнее время стал еще подвижнее, а главное — стал сговорчивее. «Этак мы скоро заживем с ним душа в душу», — все чаще подумывал Захар, которому, по правде сказать, надоели эти  в с т р е ч н ы е  б о и, как называл директор свои стычки с секретарем парткома.

— Устал я, Захар Александрович, — неожиданно признался сейчас Витковский. — Один в поле не воин, но и трое в поле — тоже не полк. Вот мы с тобой, да еще Востриков, мотаемся целыми днями по полям, а что толку? Стоит только не побывать в какой-нибудь бригаде два-три дня, как обязательно что-нибудь да натворят. Или напьются, или оставят на загоне треть колосьев, или до обеда проспорят о пустяках, вроде того, кто больше переработал.

— Напрасно вы так опекаете людей.

— То есть? Да будто я один занимаюсь этой опекой! В прошлый раз захожу в райком. Дым коромыслом. Полно народу.

— Так, так, любопытно.

— Сидит за столом не кто иной, как предоблисполкома, и распределяет между совхозами полевые кухни, бачки для воды, умывальники. Увидел меня, спрашивает: «Сколько вам нужно умывальников, Павел Фомич?» Это же комедия! Я приехал за грузовиками, а мне предлагают умывальники!

— Он ведь тоже привык все делать сам.

— Привык, привык! Мне-то от этого не легче.

«Газик» нырнул в зеленый тоннель: по обе стороны проселка в рост человека стояла кукуруза. Захар тронул водителя за плечо, открыл дверцу.

— Полюбуйтесь, — сказал он, желая отвлечь Витковского от невеселых мыслей.

Кукуруза была хорошая. Захар Александрович потрогал ветвистый куст, протянул руку к Витковскому — на ладони искрились, дрожали крошечные бусинки.

— Видите, Павел Фомич, как ловко собирает влагу своими листьями-раструбами. Вот смотрите, — он разгреб землю около толстого корня. Земля была сырая, будто после дождя.

— Я не догадывался об этом.

— Хитрая, как все женщины! Такая выдержит любую засуху...

Вторую половину дня они провели в бригадах. Комбайны еще стояли, но вспашка ранней зяби шла полным ходом. Никто не ждал распоряжений сверху, и Витковский похваливал управляющих третьим и четвертым отделениями. Он смотрел на маслянистые гребни иссиня-черной пашни, думая о том, что уже не он, а кто-то другой выйдет на это поле будущей весной. До чего похожа смена времен года на смену поколений, разница только в масштабе времени.

— Да, скоро осень, — -сказал Захар, когда они подъезжали к центральной усадьбе. — Дни убывают, черт побери, с катастрофической быстротой.

— Что дни, жизнь убывает, — глухо отозвался Витковский.

Дома он нашел на столе письмо Журиной, присланное по почте. Не сбросив с плеч крылатой плащ-накидки, он сел за стол, выдвинул правый верхний ящик, где вместе с пистолетом хранились его очки, специально заказанные для чтения.

Наталья писала: