Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир - Фрэнсис Вейнс

тюрьмы в замке Миолан. После неудачного покушения на самоубийство его поместили в психиатрическую лечебницу в Шарантоне, но в 1784 году его выпустили, и он вернулся к жене, но не один, а с любовницей и тремя детьми от нее.

Были и такие, кто, погрязнув в долгах, начинал напоминать персонажа из романов де Сада. У маркиза Виктора Мари Изоре де Племартена было жуткое развлечение: он приглашал в свой замок фермеров из окрестных деревень, подвешивал их за ноги на самых высоких башнях замка и угрожал перерезать веревки. Когда в дверь замка стучались кредиторы, их немедленно хватали и подвергали пыткам. Однажды к маркизу в поисках внезапно пропавших кредиторов явились четыре военных жандарма. Что же, Племартен и их велел схватить, подвесить в огромном камине и сжечь заживо. При попытке ареста он застрелил командира конвоя и бежал. В конце концов маркиз Племартен не избежал тюрьмы, но умер незадолго до казни.

Маркиз де Жаллан, приговоренный к тюремному заключению за то, что устроил в своем замке бордель. Шевалье д’Антркасто, ударившийся в бега после того, как задушил собственную жену. Граф Полен де Барраль и сьер де Видонвиль, похищавшие девушек на улицах для надругательства, или герцог де Фронсак, внук герцога де Ришелье, который в 1768 году в Париже похитил девушку посреди дня, чтобы затем изнасиловать у себя дома… Всех преступников и безумцев, родившихся аристократами, перечислять долго.

Звание самого омерзительного психопата XVIII века, несомненно, принадлежит графу де Шароле. С ранней юности этот живодер получал удовольствие от стрельбы по челяди в своем замке, заставлял кучера наезжать каретой на священников и гордился тем, что называл словом monoputanisme – желанием иметь единовременно только одну любовницу. В мае 1723 года Шароле, возвращаясь в свой замок с охоты, увидел случайного прохожего у ворот и поспорил с приятелями, что попадет в него насмерть с одного выстрела. Пари Шароле выиграл, но его арестовали за убийство. Тем не менее Людовик XV помиловал графа, поскольку он был prince de Sangue[270], то есть в его жилах текла королевская кровь, и родственником Бурбонов. По преданию, бывший регент герцог Орлеанский лично сообщил графу эту новость: «Сударь, милость, о которой вы просите, соответствует вашему статусу; король дарует ее вам, но он с большей радостью дарует ее тому, кто сделает с вами то же, что сделали вы».

О моде и дуэлях

При версальском дворе аристократы говорили à la mode[271], в соответствии с установленными условностями, которые отличали их от буржуазии и простолюдинов. Например, в Версале никогда не звучала конечная буква «т». Даже фамилии было принято произносить иначе: вместо «Кастрис» – «Кастр», вместо «Кастеллан» – «Кассьлан». Дворяне также произносили начальные «ш» или «ж» как «з», поэтому мало кто при дворе был способен действительно уследить за нитью чужого разговора или понять его. Желая выделиться, дворяне часто использовали язык жестов. Так, австрийский генерал-губернатор Карл Лотарингский в период управления Южными Нидерландами от имени Марии Терезии ежегодно арендовал две ложи в брюссельском театре «Ла Монне» и общался со зрителями в партере с помощью языка жестов. Согласно записной книжке генерал-губернатора, носившей название «Как изъясняться в театре и иных местах» (Pour se parler… à la Comédie ou ailleurs), расправить галстук означало «Когда мы сможем увидеться?», засунуть щепотку табака в нос – приглашение в ложу, прикрыть рот рукой и зевнуть – «завтра», а почесать за ухом – «послезавтра».

По словам поэта Жантиль-Бернара, «роскошь есть нежность, а богатство лишь усиливает блеск красоты». Именно поэтому в XVIII веке в аристократических спальнях стали использовать белое белье. Это никак не было связано с удобством или гигиеной, дело было только в визуальном восприятии белого цвета.

Чем выше был социальный статус человека, тем больше имен он давал своим детям. Так, полное имя богатого маркиза де Ла Файета было Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье де Ла Файет. Помимо этого, дворяне часто придумывали имена слугам и лакеям, поскольку настоящие имена вряд ли имели значение в их положении. Многие аристократы использовали для обращения к слугам и вовсе название провинции, откуда те были родом. Лакей мадам дю Шатле Себастьен Лонгшам, впоследствии служивший у Вольтера, писал, что его надменная хозяйка совершенно не стеснялась в его присутствии; он был для нее человеком-невидимкой, просто кем-то, кто не представлял никакого интереса: «Она [мадам дю Шатле] принимала ванну, когда я вошел, а ее горничная была занята делами в другой комнате, и она велела мне принести от камина кувшин с горячей водой и вылить ее в ванну. Мадам лежала в ванне обнаженная; она еще не добавила в воду эфирное масло, поэтому вода в ванне была совершенно прозрачной. Когда я подошел к ванне, она раздвинула ноги, чтобы я лил воду между ними. Увидев мадам обнаженной, я покраснел от стыда и отвернулся, а она упрекнула меня: “Осторожно, ты же меня ошпаришь”. Так мне пришлось, несмотря на стыд, увидеть то, чего я не хотел».

Знать тщательно следила за своей осанкой и жестами. Было принято в любом состоянии духа изображать слегка недовольное равнодушие. Жан-Франсуа Субри в трактате «Французский стиль, или Рассуждения об основных обычаях французского народа» (Le mode François ou discours sur les principaux usages de la nation Françoise), опубликованном в 1785 году, писал, что «знатный господин» должен всегда иметь при себе трость или шпагу, выходя из дома, при этом обязательно следовало обращать внимание на детали: трость не должна была волочиться по земле, ею также нельзя было на земле писать, а выходя на прогулку, следовало надевать перчатки. Сословное сознание дворянства определялось именно подобными бесполезными правилами. Писатель Николя де Шамфор писал о них: «Во Франции приняты самые абсурдные обычаи и самый нелепый этикет, и везде на все один и тот же ответ: “Таков обычай”. Точно так же отвечают готтентоты, когда европейцы спрашивают их, почему они едят саранчу и ползающих по ним паразитов: “Таков обычай”».

Слишком громкая речь или смех считались признаком низкого происхождения. В высших кругах таких людей называли une personne méprisable[272]. Были и другие неочевидные, но «важные» правила. Например, однажды философ Руссо в гостях у мадам де Безенваль подцепил вилкой с общего блюда еду и передал его следующему гостю вместо того, чтобы поставить рядом со своей тарелкой. Эта оплошность вызвала хихиканье и насмешки слуг над тем, что философ не разбирался в этикете и столь явно показал,