Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ночевать остановились у пересыхающей речушки. Огней не разжигали. В сумерках дозорные привели к Тайр-Усуну старика-табунщика. Его руки были скручены за спиной, голова на тонкой морщинистой шее подергивалась, из разбитого рта по седой бороденке ползла кровь. Он опустился перед Тайр-Усуном на колени:
– Не губи, великий государь! Сын убит, внуки маленькие…
– Далеко до куреня?
– Близко.
– Сколько времени будем идти?
– За полдня дойдете… Великий господин, у меня пять маленьких внуков…
Тайр-Усун махнул рукой. Нукеры поволокли старика в сторону. Каймиш вцепилась в руку Чиледу, глаза ее были раскрыты от ужаса. Слабый вскрик старика оборвался. Нукеры вернулись. Один из них пучком травы вытирал лезвие меча.
До полуночи Чиледу не спал. Лежал на подседельном войлоке, смотрел на небо, усыпанное крупными звездами. Рядом всхлипывала Каймиш. Воины крепко спали. Чей-то могучий храп раскатывался над степью. Недалеко пофыркивали пасущиеся кони. Устало перекликались караульные.
– Посматривай! Посматривай!
Чиледу тихонько толкнул Каймиш, взвалив на свою спину ее седло, пополз в степь. Рядом на четвереньках ползла Каймиш.
В высоких кустах дэрисуна стоял на привязи ее конь. Чиледу заседлал его, тихо сказал Каймиш:
– Сначала поезжай шагом. Минуешь поворот реки с подмытым берегом – можешь скакать. Ну, пусть духи-хранители оберегут тебя.
Он подхватил ее под мышки, посадил на коня. Каймиш припала к гриве скакуна, тронула повод. Скоро она растворилась в темноте. Чиледу постоял, прислушиваясь, со страхом ожидая тревожного вскрика караульного. Но все обошлось… Он возвратился на свое место опять ползком. Заснуть так и не смог. Мягкая печаль давила на сердце.
Задолго до рассвета Тайр-Усун поднял воинов. Он хотел напасть на курень на рассвете. Но едва развиднелось, от передового дозора отделился всадник, сломя голову помчался назад. Он сказал, что навстречу движется не менее пяти-шести сотен тайчиутских воинов. Тайр-Усун круто повернул в сторону, стал уходить. Тайчиуты неотступно шли следом. Только на другой день удалось оторваться от преследования. В глухом урочище сделали дневку, дав передохнуть лошадям. Новые попытки внезапно напасть на один из куреней были столь же безуспешны. Тайчиуты не дремали. Всем стало понятно: надо возвращаться. На Тайр-Усуна было страшно смотреть – весь почернел от бессильной ярости.
На обратном пути вышли к истокам Керулена. Светлая родниковая вода резво бежала среди замшелых камней. Чиледу ехал с дозорными. Напоив коня, он поднялся на крутую сопку, поросшую колючим золотарником. За сопкой был редкий сосновый лес, в него длинным языком врезалась ровная узкая полоска степи. В конце этой полоски стояли две юрты. Рядом паслись кони. Солнце только что взошло. Роса на траве еще не обсохла, искрилась цветными огоньками.
У юрт его заметили. Забегали, засуетились люди. Чиледу надел на копье шапку, поднял ее и дал своим знать: «Вижу людей!» Дозорные, а за ним и все воины устремились к сопке. Он ударил коня и поскакал к юртам. Там его не стали ждать. Вскочив на коней, бросились в разные стороны, в спасительный лес. Он стал править наперерез. Не успел. Люди скрылись за деревьями. Чиледу увязался за последним всадником. Ветви деревьев хлестали по лицу, по рукам, но он гнал и гнал коня. Лошадь под всадником не очень резвая, скоро станет. Только бы не упустить из виду. Настиг его на небольшой полянке, поднял копье, целя в узкую спину, и тут увидел: на голове всадника низкая шапочка вдовы – женщина! Обошел ее с левой стороны, вырвал из рук поводья, остановился. Исхлестанное ветвями, в кровоточащих царапинах лицо женщины исказилось от злости. Она плюнула на него, соскочила и побежала пешком. Он кинул ей под ноги аркан. Женщина упала ничком в траву. Ее узкие плечи вздрагивали. Чиледу спешился, древком копья толкнул ее в спину.
– Подымайся!
Женщина села:
– Я не пойду. Лучше убей меня, собака!
Вглядываясь в ее лицо, он опустился перед ней на колени:
– Оэлун?! – Схватил ее за руки, тряхнул. – Это ты, Оэлун? Посмотри мне в лицо, Оэлун! Неужели не узнаешь? Это я, Чиледу!
Она вздрогнула, отшатнулась:
– Ты?
– Я, Оэлун, я!
– Ты очень изменился. Я бы тебя не узнала.
– А вот я узнал сразу.
– Потому-то и хотел насадить меня на копье? – Горестная усмешка дернула ее губы.
Он смущенно крякнул, сел рядом, обхватив руками свои колени, смотрел на нее сбоку и удивлялся – как это он ее узнал? От прежней Оэлун – теперь видел – почти ничего не осталось. У губ, когда-то ярких, улыбчивых, залегли глубокие скорбные складки, вокруг глаз сеточка тонких морщин. Вот голос остался прежним. По голосу он и узнал ее. Бедная Оэлун! Совсем она не похожа на жену родовитого нойона. Халат, много раз чиненный, с обитыми кромками рукавов, маленькие руки загрубели от черной работы.
– Тебе живется трудно?
– Сейчас стало легче. Раньше было трудно.
– А мне и сейчас трудно, Оэлун. Я до сих пор не забыл тебя.
– И напрасно. Стоит ли держать в памяти сон, жить им…
– Оэлун, я нашел тебя… Мы снова будем вместе. Остаток дней мы проживем счастливыми.
– Нет, Чиледу, ты пришел слишком поздно. Можно потерять шапку, вернуться с полдороги и подобрать. Но не счастье…
– Нет, нет! Мы уедем с тобой от всех людей. Будем жить друг для друга. Я осушу твои слезы. Я стану работать за себя и за тебя…
Чиледу говорил торопливо и с отчаянием осознавал, что его слова легки, невесомы, они ни в чем не убедят Оэлун. Хуже того – чем больше говорил, тем несбыточнее казалось все, что он ей предлагал.
– Ты все такой же, – сказала она, и на мгновение лицо ее просветлело. – А я уже другая. У меня дети. Я живу их думами.
– Пусть и твои дети будут со мной!
– Они – дети Есугея.
Тремя этими словами она как бы отодвинула его от себя, от того мира, в котором жила. И он понял, что разделяют их не только годы.
Оэлун подняла голову, прислушалась. В той стороне, где остались юрты, было шумно.
– Они не поймали моих сыновей?
– Думаю, что нет. Если ловкие ребята.
– Они ловкие. – В ее голосе прозвучала гордость.
В их сторону, переговариваясь, ехали воины. Оэлун встала:
– Я твой пленник?
– Нет, Оэлун. Это я твой вечный пленник.
– Не надо об этом, Чиледу. Прощай. Благодарю за все.
Шершавой ладонью она провела по его руке, сжимавшей копье, неожиданно легко вскочила в седло и уехала.
Почти сразу вслед за этим на поляну выскочили три воина. Один из них уставился в ту сторону, где скрылась Оэлун.
– Там кто-то есть!
Чиледу испугался, что они кинутся в погоню.
– Я только что оттуда. Никого там нет. Ты молод, а молодому нередко любой куст врагом кажется.
Воин смутился.
У брошенных юрт меркиты сделали привал. Зарезали оставленную корову, варили мясо. Тайр-Усун сидел у юрты на седле, с презрением смотрел на двух женщин. Одна была уже в годах, одетая в старый, засаленный халат, другая молоденькая, круглолицая, в красном номроге и мягких сапожках. Меж ними стоял Чильгир и крепко держал их за руки.
– Вот, поймал!
Чильгир был горд и важен, будто привел не беззащитных женщин, а багатуров или знатных нойонов и будто в этом состояла главная цель похода.
– Кто такие? – спросил Тайр-Усун.
– Это служанка, рабыня. – Чильгир приподнял руку пожилой. – Она из земель Алтан-хана китайского. А это хунгиратка. – Поднял руку молодой. – Она жена старшего сына Есугея. Я своими руками изловил их.
– Всем ведомо, какой ты храбрец! – криво усмехнулся Тайр-Усун. – Ты ждешь награды?
– Да. У меня нет жены.
