Единая-неделимая - Петр Краснов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тверская чуть выдвинулась вперед и, протягивая руку хлыстиком к лесу, сказала:
— Какая красота!
Как совершенное и прекрасное изваяние, была она на своей Львице, и Морозов, весь под ее обаянием, ничего другого не видя и думая только о ней, повторил за нею:
— Какая красота!
LI
От леса они повернули назад. Поводья были брошены, и лошади сами шли рядом, чуть качая в такт шага головами. Тверская и Морозов молчали. Они ничего не сказали за эти полчаса, но они уже все знали друг про друга.
Тверская хмурила темные брови и то сжимала маленькой ручкой поводья, то разжимала их, точно что-то соображала. Она знала, что сейчас, здесь на прогулке, или, может быть, дома он ей скажет то, что должен сказать. Что он любит ее, что он просит ее руки, что он просит ее быть его женою. Она думала, что ответить, и бурно колотилось в груди ее сердце.
«Жена офицера… Можно ли будет петь?»
Вспомнила небольшую светлую спальню в казармах, и две руки, широким жестом протянутые ей навстречу, и черную собаку, лежавшую на ковре у его постели, и противный запах духов в гостиной… и тех двух незнакомых женщин!
Они были у него… Были, может быть, и другие, как говорят, бывает у всех… Простила ли она их ему?
И вспомнила, как тогда, вернувшись от него, она пела под аккомпанемент Андрея Андреевича немецкий, полный страсти романс и как посмотрел на нее тогда Андрей Андреевич, покачал головою и сказал: — А Дюков мост?
Он что-то знает, этот Андрей Андреевич. Он видит то, чего не видят другие.
Но что такое Дюков мост? Сколько раз она проезжала по этому самому Дюкову мосту — и ничего. А ее мать, ее бабушка, ее тетки?.. Все были замужем, и все счастливы. Что ей за дело, что была когда-то, двести лет назад, какая-то Лилиан Кистенева!.. Мужики говорят, что видали ее призрак, — она сама не видала… По Дюкову мосту носятся автомобили, железная дорога прошла в Лугу, и в старом кистеневском доме так уютно и покойно.
Все это пустое. Она простила тех женщин Морозову… И она не верит в призрак Лилиан Кистеневой…
И красоту, и талант, и девичье сердце, что теперь бьется первою любовью, она отдаст ему, — к кому толкнула ее судьба.
Разве не судьба была скачка в манеже и странное сходство Русалки со Львицей? Не судьба ли их первая встреча в концерте из-за какого-то трубача Ершова? И почему она покраснела тогда, когда прижал он ее розы к своим губам? «Когда я, правда, люблю! Мне так хорошо с ним!» Она оглянула его, повернув к нему голову, и поймала его восхищенный взгляд.
«Да, хорошо… — подумала она. — И всегда будет хорошо!.. Да… всегда».
И вдруг, круто подобрав поводья, так что Львица приостановилась, она, вся зардевшись, смущенная, повернулась к нему и чуть слышно прошептала: — «да… да…» — и низко опустила голову.
И тогда стала слышать слова. Их говорил, волнуясь и путаясь, Морозов.
— Надежда Алексеевна… Быть может, мои слова покажутся вам дерзкими… Тогда простите меня. Только не лишайте надежды… Вы мало знаете меня… Я сирота… И вам некому было про меня рассказать… Но я клянусь вам: я честный русский офицер…
Он замолчал, не зная, как продолжать.
— Я знаю, — тихо прошептала Тверская.
— Я не умею… Может быть, теперь не так надо… Я старых понятий… Я скажу вам просто… Я люблю вас и прошу вашей руки… Позвольте мне сегодня же переговорить с вашими родителями…
Они выезжали из лесу, и с каждым шагом лошадей перед ними широкими просторами раскрывалась речная долина.
Туман поднимался от воды и белыми волнами клубился над нею, застилая поля. Прозрачные и легкие белые языки отрывались от него, поднимались кверху и тихо реяли над водою.
Кругом была полная тайны тишина.
В прозрачном небе, бледном, бескрайнем и далеком, застыли весенние сумерки, и ночь не решалась прогнать их. Небо было бледно-серое, блеклое и сливалось со встающими от земли туманами, скрадывавшими очертания предметов. Только видна была по ту сторону реки высокая копна с вехою и низкая жердяная изгородь, но и их заливало туманом.
— Вы молчите, Надежда Алексеевна!.. Зачем вы молчите?.. Может быть, вы плохо думаете обо мне?.. Клянусь вам… С чистым сердцем и свободный, я зову вас разделить со мною мой жизненный путь!
Тяжесть спала с души Морозова. Он боялся, что не сумеет солгать. Теперь все было сказано. Он поднял голову и посмотрел в лицо Тверской, ожидая ответа.
Было ли то от света белых северных сумерек?.. Или, может быть, внезапное волнение заставило ее так побледнеть? Только мертвым казалось ее лицо. Глаза были тусклые и без обычного блеска. Темными тенями лежали они на посиневших, вдруг обтянувшихся щеках. Тонкий нос заострился и стал прозрачным. Она была красива, но страшной казалась эта красота.
Русалка остановилась и хотела круто повернуть назад. Морозов сжал ее ногами. Она задрожала и несмело двинулась за Львицей. Голова ее была поднята, а уши устремлены вперед…
Внезапно Морозов услышал странный звук, зародившийся в глубине туманов. Нечеловеческий стон возник там, одним протяжным тонким колыханием волн нарушая окрестную тишину. Казалось, туманы порождали его и несли вместе с собою. Он несся оттуда, где между белых, зыбких, туманных косм, чуть обозначился горбатый мост.
Он ближе и ближе…
Над мостом туман был гуще, и в игре его мерещились какие-то колеблющиеся белесоватые очертания. Лошади нехотя, сжавшись клубком, подавались вперед, и все громче и пронзительнее звучал стон, шедший от моста. Мост уже рядом. По полосам тумана пробежали тени, гуще заклубились смутные в нем очертания. Распахнулись и осели туманные волны.
На самом горбу моста колыхался полупрозрачный призрак.
Холод сжал сердце Морозова, но глаза его, помимо воли, глядели на то, что стояло перед ним. Это была девушка. Мертвенно белое лицо ее, освещенное светом северной ночи, было похоже страшным, пронзительным сходством на теперешнее лицо Тверской. То ли лицо живой отразилось в этом туманном призраке, искаженное скорбью, то ли лицо призрака легло грозной печатью на лицо живой?
Морозов хотел повернуть назад, но не было силы повернуть…
Все стало плоским вокруг, и казалось, что мост, словно картонная декорация, дыбится сквозь гору туманов, но туманы уже не имеют глубины.
Призрак становился все яснее. На голове над волосами обрисовалась темная треуголка, и тускло сверкнуло по ее краю золото позумента. На бледном лице медленно приподнялись тяжелые веки и фосфорическим светом зажглись глаза.
Морозов видел, как туманные клочья медленно проползали у ног призрака, обтекая их. Призрак стоял, грозящий и недвижный, на мосту — живой и неживой, существующий и несуществующий.
Морозов чувствовал, как странное оцепенение тяжело сковало его тело. С усилием он протянул руку, чтобы схватить поводья Львицы и повернуть ее назад. Тверская обратила к нему лицо. Это был только миг. Но ему показалось, что взгляд ее темных глаз на белом лице был полон жалости. Она тотчас же повернулась лицом к призраку и молящим голосом воскликнула вдаль, словно вопрошая:
— Да?
— Нет… — отчетливо донеслось от моста, и в то же мгновение призрак поднял правую руку навстречу Тверской.
Русалка, как бешеная, повернулась на задних ногах, едва не сбросив Морозова, и понеслась полным карьером от моста, вверх по обрыву, к лесу. Она скакала по каменной дороге, и жестко стучали ее копыта по гладким глыбам. Фуражка слетела с головы Морозова. Он не сознавал ничего. Холодный воздух обжигал его лоб. Только около леса Морозов пришел в себя и стал задерживать лошадь. Он услышал топот сзади и оглянулся. За ним, сквозь волны тумана, распластавшись над землей, скакала Львица, и на ней страшной амазонкой мчался мерцающий призрак. Вне себя от ужаса Морозов пригнулся к седлу, чтобы не видеть. Вот Львица поравнялась с Русалкой и стала ее обгонять. Наконец, Морозов решился поднять голову. Львица была без всадницы, и дамское седло сползло набок…
Ужас, только что владевший Морозовым, сменился страхом за Тверскую. Морозов поймал Львицу. Львица тяжело дышала и была в мыле. Правое плечо ее было разбито в кровь. Морозов повернул лошадей назад и стал снова спускаться к мосту. Все было тихо. Над мостом плотной пеленой залег туман, и только стук копыт показывал, что едут по каменной дороге. Исчезли косматые языки туманов. Вся долина реки точно закуталась сплошным белым покровом.
При въезде на мост Морозов слез. Лошади упирались и не хотели идти. Чуть намечались в волнах пара мокрые граниты широкого парапета. Поперек него, головою к реке, с упавшею с головы шляпою и распустившимися волосами лежала Тверская. Ее стройные ноги бессильно свешивались вниз. Морозов нагнулся над ней. Ее лицо, уже покрытое капелью росы, было белое, и на нем застыла та мучительная обреченность, что поразила Морозова еще при первой встрече.
