Пакт - Полина Дашкова

– Как – сросшиеся? – перебил Вася, до этой минуты он слушал, затаив дыхание.

– Ну вот так, – мама выпрямила и плотно сжала два пальца на руке, – синдактилия, очень редкая врожденная патология.

– Кто же это оказался? – спросил Вася.

Мама пожала плечами.

– Не знаю. Он сидел за ширмой, только нога торчала. Рядом, на журнальном столике, лампа, очень яркая, так повернута, что освещает ногу, а все остальное тонет в темноте. Из темноты кто-то сказал: «Товарищ доктор, осмотрите ногу». Я присела на корточки, вижу, на большом пальце у ногтя огромный нарыв.

– Голос был какой? – спросил папа.

– Довольно низкий, спокойный. Нет-нет, без грузинского акцента. Это не сам больной говорил, кто-то другой, рядом с ним. А он молчал. Лица его я так и не увидела, голоса не услышала. В общем, пришлось мне вскрывать этот нарыв. Возилась долго, очень много гноя вышло. Когда закончила, меня вывели в кафельный коридор, продержали еще около часа. Потом снова завязали глаза, усадили в машину. Даже не спрашивали, куда везти, знали домашний адрес. Повязку сняли где-то на Арбате.

– Чья же это была нога? – спросил Вася.

– Понятия не имею, – мама поднялась, поправила юбку. – Все, я приму душ и посплю.

Вечером Вася валялся на кровати, читал Фенимора Купера. В комнате родителей было тихо. Маша подошла к брату, чмокнула его в щеку. Он сердито дернул головой, чиркнул пальцами по щеке, смахивая поцелуй.

– Все еще дуешься? – спросила Маша.

– Отстань!

– Ну и пожалуйста, – она пожала плечами, вернулась к станку.

Минут через десять он прошептал:

– Машка!

Она сделала вид, что не услышала. Он позвал еще раз.

– Отстань! – она выгнулась дугой назад. – Ты же не желаешь со мной разговаривать!

Брат поднялся с кровати, подошел к ней, встал рядом.

– Хочешь, скажу, почему я нервный?

Маша выпрямилась, повернулась к нему, взяла за плечи, увидела, что глаза у него мокрые, губы кривятся и дрожат.

– Машка, я боюсь, – он пробормотал это очень быстро, на одном дыхании, и громко шмыгнул носом.

– Что за глупости? Мама вернулась, ничего страшного не случилось, наоборот, она помогла кому-то очень важному, ее станут ценить и уважать еще больше.

– Все равно боюсь, мама видела сросшиеся пальцы, – прошептал Вася.

– Ну-ну, не выдумывай, уж в этом нет совершенно ничего страшного. Мама врач, она много видит разных болезней, и чем же какие-то пальцы на чьей-то волосатой ноге так тебя напугали?

– Не знаю, сам не понимаю… страшно… – он смотрел на нее снизу вверх мокрыми глазами, шмыгал носом, кривил губы, ждал ответа.

Она обняла его и прошептала на ухо:

– Подлый страх все время врет,лезет в уши, лезет в рот,чтобы нам не нюхать вонь,мы его прогоним вон.Убирайся восвояси,страх, от маленького Васи.

Глава семнадцатая

На завтраке у матушки баронессы Габи сидела понурившись, не притронулась к еде.

– Что с тобой, детка? – спросила матушка.

– Все в порядке, фрау фон Блефф.

– Почему такой официальный тон? Мы же договорились, ты должна обращаться ко мне «Гертруда», – обиженно напомнила матушка.

– Все в порядке, Гертруда.

Горничная-гестаповка была уволена, шатавшийся зуб Путци спасен личным стоматологом баронессы. Франс заверил Габи, что мама признала свою ошибку и такое больше никогда не повторится.

Габи явилась на завтрак с чистым, ненакрашенным лицом, гладко зачесанными, стянутыми в узел волосами. Без пудры, румян и губной помады она выглядела как выпускница закрытого монастырского пансиона для девочек. Серое платье, круглый отложной воротничок и батистовый мешочек с вязанием завершали этот строгий образ.

Когда перешли из столовой в гостиную, Габи села в уголок и принялась вязать.

– Ты такая бледная сегодня. Тебе нездоровится? – матушка подняла ее лицо за подбородок и заглянула в глаза.

– Благодарю вас, Гертруда, вы очень добры, – Габи отвела взгляд, тяжело вздохнула, шмыгнула носом и продолжила двигать спицами.

– Франс, в чем дело? – тревожно прошептала баронесса.

– Габи необычайно ранима, все принимает близко к сердцу, – шепотом объяснил Франс.

– Позволь спросить, что именно она принимает близко к сердцу? Я не понимаю! – в голосе баронессы уже звучали высокие истерические нотки. – Софи-Луиза явится с минуты на минуту.

Софи-Луиза Рондорфф, младшая сестра баронессы, приехала из Цюриха специально, чтобы познакомиться с невестой Франса.

Унылый вид Габи выводил матушку из себя, она желала предъявить сестре двух счастливых влюбленных, воркующих голубков, как показывают в кинематографе.

– Детка, взбодрись, – баронесса нервно взглянула на часы. – Объясни, чем ты недовольна?

Габи всхлипнула и прошептала:

– Мне страшно.

– Страшно? Чего же ты боишься?

– Я боюсь потерять вашу доброту, ваше доверие и любовь Франса, ведь это все, что у меня есть, и вдруг оказывается, это так хрупко, любая ничтожная горничная может оклеветать меня, несколькими злобными словами разрушить мое счастье, мою жизнь, – Габи зарыдала, тихо и трогательно.

– Вот, мама, чего ты добилась! – Франс встал и направился к двери. – Я встречу тетю, попытаюсь ее задержать.

– Да, милый, пожалуйста, отведи Софи-Луизу в зимний сад, покажи, как распустились дамасские розы… Ну, ну, моя дорогая девочка, ты же знаешь, я выгнала эту мерзавку горничную, – баронесса погладила Габи по волосам и чмокнула в пробор. – Успокойся, у тебя покраснеют глаза.

– Они и так красные, я не спала несколько ночей, сердце разрывалось от отчаяния, вы для меня больше чем мать, вы идеал женщины, ваше благородство, великодушие…

Насыщенный кислотный раствор трогательных рыданий, патетических восклицаний, сдобренный патокой лести, размягчал большое материнское сердце баронессы, превращал железо в желе. Габриэль давно заметила, что все молящиеся Адольфу Гитлеру скроены по единому образцу. Для них не бывает слишком много фальши, они глотают фальшь большими ложками и не могут насытиться. Грубая имитация чувств для них как наркотик.

Чтобы реабилитироваться в глазах баронессы, недостаточно было просто объяснить, как и почему Габриэль оказалась в кинотеатре, что за человек сидел с ней рядом. Обычных слов матушка не понимала. Требовалось ритуальное представление с полным набором мелодраматических эффектов.

«Хватит, – бормотала маленькая Габи, – меня сейчас стошнит прямо на шелковое платье матушки».

– Моя дорогая девочка, я уверена, ты будешь достойной супругой Франса, – баронесса едва не задушила Габриэль в объятиях. – А теперь ты должна умыться, припудрить носик и встретить Софи-Луизу во всем блеске своего очарования.

Габриэль так и сделала. Нескольких минут в ванной комнате хватило, чтобы привести себя в порядок, прежде всего выпустить наружу нервный смех маленькой Габи. В гостиную она вернулась безупречно счастливая, приветствовала будущую родственницу милой детской улыбкой.

Габи хотела наладить приятельские отношения с Софи-Луизой, но вовсе не для того, чтобы порадовать матушку. Фрау Рондорфф жила под Цюрихом. Габи искала повод съездить в Швейцарию, именно в Цюрих, там неподалеку от городской ратуши находился магазин египетских древностей «Скарабей», принадлежавший Бруно.

Софи-Луиза Рондорфф была моложе Гертруды на четыре года, но выглядела как ее дочь. В свои шестьдесят пять она сохранила стройную, легкую фигуру, ясные живые глаза.

До приезда тети Франс успел рассказать Габи, что матушка с детства соперничает со своей любимой сестричкой и всегда проигрывает.

Софи-Луиза вышла замуж в девятнадцать лет за отпрыска рода фон Гоффенштайн, древнее и знатнее не придумаешь, родила двух сыновей и дочь. Гертруда стала баронессой фон Блефф только в тридцать и потом очень долго не могла родить ребенка. Когда Франс, наконец, появился на свет, Гертруде было сорок два, барону, ее супругу, пятьдесят. Барон страдал ожирением и вскоре умер от апоплексического удара, оставив Гертруде титул, огромное состояние и крошечного болезненного мальчика. Софи-Луиза к тому времени тоже успела овдоветь, но опять вышла замуж, не за кого-нибудь, а за герцога Августа Рондорффа, и родила от него близнецов, сына и дочь.

Состояние Гертруды исчислялось не меньшими суммами, чем состояние Софи-Луизы. По древности и знатности Блеффы вполне могли соперничать с Гоффенштайнами и, безусловно, превосходили Рондорффов. Но Софи-Луиза умудрилась дважды легко и счастливо выйти замуж, стать матерью пятерых детей и бабушкой восьми внуков. А Гертруда едва не осталась старой девой, путем сложных интриг, почти насильно, женила на себе жирного барона. О его тупости и обжорстве ходили анекдоты. Даже на тщательно отретушированных семейных фотографиях он выглядел тяжелым кретином.

После рождения Франса и скоропостижной смерти барона аристократические родственники и знакомые поглядывали на Гертруду косо, шептались у нее за спиной. Она мечтала стать хозяйкой шикарного светского салона, в котором будут собираться сливки европейской аристократии, знаменитые музыканты, поэты, ученые, но теплые отношения у нее складывались исключительно с нацистами, и то благодаря щедрым пожертвованиям в партийную кассу.