Смоленское направление - 4 - Алексей Борисов

Николай пришёл в себя. Ни говоря, ни слова он с минуту осматривал накрытой простынёй своё тело. Затем трубку капельницы, идущей от его руки к подвешенной на штативе бутылке, деревянный потолок, старинные жирандоли на стене, пространство в виде угла, огороженное ширмами, в котором стояла кровать, и, заметив меня в белом халате, закрыл глаза, притворяясь спящим. Само собой, разумеется, продолжаться долго это не могло, и когда я стал проверять его пульс, отсчитывая цифры вслух, он произнёс:

- Вы кто?

- Сорок девять в минуту, слабовато, - поправляя маску, - на данный момент ваш врач. Вас доставил ко мне младший лейтенант Лопухин.

- Не помню.

- Это бывает. Действие наркоза скоро пройдёт и эктропия восстановится. Сейчас давление измерим, кстати, как вы себя чувствуете, товарищ Антонов?

- Ноги болят, - безучастно ответил он, прищурившись уголками глаз, вроде бы от яркого света.

Но равнодушие его было обманным. Внимательному человеку довольно было почувствовать на себе этот вроде бы нелюбопытный взгляд, чтобы убедиться в обратном. За внешним безразличием и апатией в глубине глаз таилась та особая зоркость, та проницательность, которая позволяет мгновенно оценить и понять многое. Николай судорожно просчитывал ситуацию, в которой оказался и подразумевал худшее. У партизан или подпольщиков такой оборудованной врачебной палаты быть не могло, следовательно, он угодил в плен. И чем меньше он даст информации, тем больше у него будет времени всё взвесить, принимая решение.

- Ночью мы ожидаем прибытия самолёта, - видя настороженность раненого, сообщил я, качая грушу тонометра, - постараемся переправить вас за линию фронта. Если вы что-то хотите сообщить, можете сказать мне, либо сержанту государственной безопасности товарищу Пургас. Только сразу предупреждаю, Елизавета Дмитриевна, если вцепится, пока своё не узнает, в жизнь не отстанет.

- Мне нечего рассказать.

- Так, - снимая манжету, - артериальное низкое, учитывая, сколько крови вы потеряли, результат более чем удовлетворителен. Гемоглобин через недельку придёт в норму, а вот селезёнку поберегите. Она сейчас как паровозное депо на узловой станции работает. Боли простреливающие или ноющие, словно прищемило?

- Болит, как молотком по пальцу. Затем утихает и снова.

- Теперь будете знать, что такое пулевое ранение. Сильное обезболивающие получите вечером, а пока таблеточку примите, я распоряжусь.

- Спасибо.

- Не за что, голубчик. Через пятнадцать минут вас покормят, больше жидкости пейте, сок свекольный не забывайте. Понимаю, не совсем вкусно, но, не входя в подробности, постарайтесь съесть и выпить всё, что принесут. Вам сейчас железо необходимо, раз такие проблемы с памятью. Да вы улыбаетесь, вот и здорово. За ширмой девочка сидеть будет, не стесняйтесь, если потребуется утка, Дайва всё сделает. Опыт у неё уже есть. Так, пока я тут, вот о чём ещё стоит сказать. С вами было личное оружие, оно полежит у меня в сейфе, а как станем вас перевозить, то я положу револьвер в вещевой мешок. Под головой у вас будет, заместо подушки. Поправляйтесь Николай.

Сумерки надвигались на заснеженное поле у леса, где ещё с полтысячелетия назад можно было разглядеть верхушку древнего каменного идола. Полумгла накатывалась хоть и не опрометью, однако с той неодолимой последовательностью, которая не оставляет сомнений - скоро стемнеет. Всё чередовалось, как заведено, не сбиваясь с привычного ритма. Это у людей происходит много чего, нарушающее порой не только представления о жизни, но и целиком переиначивающее их существование. В природе подобного не бывает, она всякий раз повторяет себя, и в этом повторении человек всегда находит покой и защиту. По-настоящему ещё не смеркалось, а всё потому, что налившиеся снежные тучи, вдруг, сдвинулись, и улетели куда-то в сторону Мстиславля, оставляя уходящему диску солнца чистое небо. И светило волей-неволей воспользовалось этой передышкой, наполняя теплом и светом пестуемые владения. Скрытый под толщей земли и снега идол, казалось, почувствовал эту заботу, и вокруг него, словно в благодарность пробежала лёгкая дрожь. Но не только тепло осеннего Хорса обрадовало его. Сначала капли крови жертвенной птицы, а теперь и пляски с очищающим огнём. Похоже, живущее здесь племя вновь вспомнило о нем.

На самом деле, всё выглядело обыденно. На импровизированной взлётно-посадочной полосе в это время шли приготовления. Выстроившись вшестером в одну шеренгу, молодые комсомольцы протаптывали прямую линию, утрамбовывая снег, под нестройное пение. Параллельно с ними, прилеповские мальчишки сооружали заготовки из хвороста для подачи сигналов, обозначая края. А у самой опушки уже парило ведро над костром, возле которого порхало несколько девочек, помешивающих деревянным черпаком ароматно пахнущий бульон, нарезающих хлеб с луком и сервирующих что-то на расстеленном поверх еловых лап брезенте. Невдалеке валялись ощипанные перья глухаря. Того самого, что обитал возле деревни, смущая местных охотников своей прытью. Угодил красавец в суп, не иначе, думал последнее время много. Вскоре, самая старшая из девочек крикнула:

- Ребята! К столу! Всё готово.

По всей территории Советского Союза, где украдкой, а где вполне открыто, за праздничным столом, освещённым большими люстрами или просто на земле, при свете костра, в окопах и блиндажах, или в кают-компаниях кораблей и огромных кабинетах, везде, где могли собраться советские люди - отмечали праздник. Надежда и опора Родины, подрастающее поколение Смоленщины, тоже отмечало двадцать четвёртую годовщину Великого Октября. Правда, не в клубе, где к вечеру будут сходиться взрослые, а в лесу. Заодно и в демонстрацию поиграли (ходили шеренгой), и митинг короткий был. Детям весело, взрослые довольны, в общем, все счастливы. Не обделён вниманием и идол, а раз так, то он в свою очередь, отплатит как-нибудь. Постарается, чтобы всё на его поляне проходило гладко, без сбоев с привычного ритма. Этой ночью, ему как раз и пришлось подтвердить мудрое изречение, чем красен долг.

Полночь, растворяясь в прошлом, уже окончательно сдала позиции новым суткам, начинавшим свой многочасовой марафон, когда в небе на юго-запад от Прилепово послышался рокот мотора. Попав под попутный ветер, самолёт прибывал с опережением графика. Я посмотрел на стоящих возле меня людей. Не то, что мы не были готовы к такому повороту событий, просто произошло это как-то неожиданно. К тому же, чего греха таить, не так давно, мы оставили застолье и рассчитывали прийти в нормальное состояние как раз к прилёту транспорта. Имея в запасе как минимум с полчаса, у нас всё шло своим чередом. Раненого Николая, Егор с Антоном засовывали в мешок из специальной фольги, а он тихо жаловался, что и так тепло. Пургас рассыпалась словами благодарности Василию, за только что презентованный дамский пистолет Браунинга. Группа сигнальщиков едва закончила разливать бензин по фляжкам, а выходит, уже пора выдвигаться на исходные позиции. И всё пошло не по сценарию, в спешке и суете. По команде Савелия Силантьвича, к заготовленным вязанкам хвороста побежали комсомольцы и вскоре, на снегу полыхнуло множество маленьких костров, сливавшихся в длинные параллельные трёхсотметровые огненные нити. Подобно струнам гигантской кифары, они струились из чрева, изогнувшегося в форме рогов леса, заканчиваясь далеко в поле. Наши взгляды устремились в небо. Биплан сделал круг, уходя западнее, и стал возвращаться. Из левого нижнего крыла вырвался пучок света, подсвечивая место аэродрома, и луч заскользил по полю к посадочной полосе. Монотонный шум мотора, до этого работающий как часы, внезапно прервался на какой-то чих, взревел снова и окончательно стих, вместе с потухшей фарой. Стоявшая рядом со мной Лиза охнула. Самолёт падал прямо на нас. Вернее пытался планировать, но при свете луны и отблесков костров, нам казалось, что он вот-вот рухнет. Шасси в виде широких лыж на секунду коснулись снега, скользнули, вновь оторвались, будто не успели зацепиться и буквально через миг хвост биплана подпрыгнул, вздымая снежную пыль. Самолёт повернуло вбок, он проскочил между сигнальных костров, каким-то образом вновь вернулся на полосу и, натужно пытаясь остановиться, помчался на сближение с лесом. Когда всё закончилось, правое крыло летательного аппарата находилось на расстоянии ладони от массивного ствола берёзы. Ещё бы чуток и пиши пропало. Пропеллер раскололся на две половинки, стойка вот-вот оторвётся, контейнер на одном крыле раскрылся, и из него вылетело несколько туго набитых мешков, второй вообще оторвало. Самолётный винт врубился в ёлку, возле которой мы стояли, уже на последнем издыхании затухающей инерции. Фанерно-дюралевая махина остановилась чудом, благодаря тому, что катилась под горку и капотировала перед деревьями. Что там попало под лыжи, можно было рассмотреть только утром, но это что-то спасло нас. Протяни биплан ещё метр вперёд и случилось бы непоправимое. Бочка с топливом стояла как раз за ёлкой, куда клюнул нос самолёта. Может, и пронесло бы, а если нет?