Разбитое сердце королевы Марго - Екатерина Лесина

Ей вновь удается спастись. И Уссон из тюрьмы становится домом… тихая, спокойная Овернь, книги и благие беседы, размышления… душевный покой, позволивший ранам сердечным затянуться. Пожалуй, эти годы, как позже будет вынуждена признать Маргарита, станут счастливейшими в ее жизни. Ее окружали поэты и философы, чтецы, историки, все те, кто искал тихой обители, чтобы творить. И дом Маргариты был открыт для всех.

В Уссоне узнает она и о смерти матери, и о гибели братьев, и о том, что она, Маргарита, стала последней из рода Валуа. Новость эта не принесет ей ни радости, ни печали.

Ее известят и о коронации супруга, который вновь сменит веру… и о том, что желает он развода.

Пускай.

Маргарите давно он стал безразличен, как и все прочие политические игры, забравшие слишком много жизни ее…

Она даст развод.

И запоздалой благодарностью получит покровительство короля, заверения его в вечной дружбе… пожалуй, это будет больше, чем она могла бы ожидать.

Ей оставят корону Наварры и право вернуться в Париж.

Наделят землями и деньгами, позволят выстроить резиденцию напротив Лувра… пожалуй, именно теперь, отказавшись от всех прав своих, она обретет истинную свободу.

И переживет своего короля на четыре года.

Будет ли она счастлива? Иногда.

Далматов появился сам.

И трех недель не прошло. Наверное, он не стал бы прятаться, и на звонок ответил бы, и на приглашение, вот только Саломея принципиально не стала ни звонить, ни приглашать.

– Привет. – Он вошел, открыв дверь собственными ключами, и вероятно, стоило бы поинтересоваться, откуда он эти ключи взял.

Хотя… зачем интересоваться?

Дубликаты сделал.

– Привет. – Далматов вручил цветы, белые фрезии. – Прячешься?

– С чего ты взял?

Цветы Саломея приняла.

– А меня, между прочим, ранили, я в больнице был…

– Целых два часа.

– Может, для меня два часа в больнице – это почти вечность.

Далматов окинул ее внимательным взглядом:

– Что не так?

– Все так.

Вежливая ложь, но в чем правда – Саломея и сама не знает. Наверное, ее, этой правды, вовсе нет, а если так, то какой в ней смысл.

– Чай будешь?

– Буду. – Далматов оттеснил ее и сам на кухню пошел. – Давай… рассказывай, чего ты там себе напридумывала.

И ничего Саломея не напридумывала, просто… тяжело.

– Ко мне Анна приезжала. – Она села в уголочке и руки скрестила, точно защищаясь. – Хотела, чтобы я Варваре помогла…

– А ты?

– Наняла адвоката. – Саломея вздохнула, зная, что услышит. И Далматов не подвел:

– Дура.

– Она моя родственница. Единственная, оставшаяся в живых и…

– И эта родственница, дорогая моя, собиралась спровадить тебя в мир иной. По-родственному, между прочим. Меня, кстати, тоже…

– Ты же знаешь, она не сама… Настасья ее…

– Заставила?

– Уговорила.

– Чудесно. Давай я тебя уговорю на пару-тройку убийств…

– Не передергивай!

Далматов злил. И пожалуй, злость была на пользу, поскольку до его появления Саломея не испытывала никаких эмоций, разве что глухое, застарелое чувство вины. Она жила по инерции, наверное, потому что в квартире осталось множество чужих вещей, и квартира эта перестала казаться безопасной.

– Не передергиваю. – Далматов поставил чашку и, вытащив из кармана непрозрачный пузырек, отсчитал две капли. – Всего лишь мятная эссенция. Чай вкуснее будет.

Саломея не поверила, но здесь и сейчас ей было все равно, что именно он плеснул в чай.

– А теперь послушай меня, рыжая. Допустим, твоя сестрица не догадывалась о двух последних своих мужьях, полагаю, ей просто лень было задумываться. А может, не лень. Люди не любят думать о неприятных вещах, а убийство именно из таких.

От чая пахло мятой.

– Но она знала, что произойдет с Андреем. И спокойно сыграла в эту игру. Сначала изобразила изнасилованную. Потом – помогла подсадить на кокс… он и вправду в завязке был, но с ее помощью развязался. И с одноклассником своим она поступила грязно. Так что успокойся, не была твоя Варвара светлым ангелом. Сядет она за дело… хотя при хорошем адвокате много не получит.

– Она мне письмо написала.

– Жалостливое?

– Да. – Мята оборачивалась горечью, и значит, соврал, не только она была в мутном пузырьке. – Ей тяжело там…

– А кому легко? Не думай встречаться.

– Не думаю. Я не настолько наивна.

– Радует.

– Настасью посадят… она ничего не отрицает, даже хвастается. Как можно хвастаться убийством?

Это в голове Саломеи не укладывалось. И она замолчала.

Так и сидели, пока чай не остыл.

И когда молчать дальше стало невозможно, Саломея поинтересовалась:

– Когда ты на развод подашь?

Собрав чашки, Далматов отправил их в раковину. Посуду он мыл сосредоточенно, всецело осознавая, что действие это требует полнейшей концентрации внимания.

– Видишь ли. – Он вытер руки полотенцем, а Саломее вдруг вспомнилось, что полотенце это повесила Варвара, купила розовенькое, с забавными котятами. – Я идейный противник разводов.

– Что?

Далматов пожал плечами:

– Нет, признаю, что бывают случаи, когда развод – единственный способ предотвратить убийство, но… большей частью люди просто не желают искать иной выход.

– То есть…

– Развода не будет.

– Илья!

– Что? Ты сама, помнится, говорила, что мы – идеальная пара!

– Такого я точно не говорила.

Далматов предусмотрительно отступил к двери.

– Но предлагала на себе жениться? Было ведь такое, признай.

Саломея признала, но уточнила:

– Это в минуту слабости!

– Ничего. Будем считать, что минута слабости немного затянулась…

– Ты… ты не можешь! Ты говорил, что мы разведемся…

– Не говорил. Я говорил, что теоретически развод возможен! – Илья поднял палец. – Но теория и практика – вещи разные…

Под руку Саломеи подвернулась вазочка. Кажется, тоже Варварина, фарфоровая, расписанная розовыми розочками.

– Рыжая! – От вазочки Далматов уклонился и, выскочив за дверь, эту дверь прикрыл. – Не кипятись! И подумай. Если бы ты и вправду хотела развестись, то сама бы и подала документы. А ты у нас чего-то ждала…

– И подам!

– Я все равно буду против.

– Ты сволочь.

– Знаю. Успокоилась?

– Да.

Но Далматов, похоже, не поверил, во всяком случае, не только не спешил открыть дверь, но еще и прислонился к ней с той стороны, чтобы Саломея не выбралась.

– Ты… ты с самого начала знал, что… ты… ты поэтому и предложил… а я, дура, поверила… предлог из пальца высосанный…

– Ты не дура. Просто доверчивая очень. А я ситуацией воспользовался. Подумал, что уж больно случай подходящий. Грех такой упускать.

Не упустил.

И что с этим всем делать?

– Я же тебе нравлюсь.

– Чушь.

– Нравлюсь. – На счастье Далматова, дверь была прочной. – И ты мне…

Почти признание в любви, которого от него точно не дождаться.

– Я ведь ни на чем не настаиваю, рыжая, – уже другим, спокойным тоном, заметил он. – Просто попробуй… не злиться. Посмотри на это иначе… твои родители были бы рады.

А вот это – запрещенный прием!

– Ко всему, юридически ты получила право распоряжаться всем моим имуществом. В доме давно нужно было порядок навести. Считай, что это – главная причина… а остальное – не бери в голову.

Врет ведь.

И не краснеет.

Саломея вздохнула, понимая, что злость ушла. И с нею – апатия прежних дней.

– Далматов… ты сволочь, конечно, но родная.

– Рад это слышать. Кстати, ты в Венеции была?

– Нет.

– Значит, будешь… я тут подумал, что свадьба без свадебного путешествия напрочь лишена смысла.

Саломея считала, что эта свадьба и с путешествием смысла особого не имеет, но промолчала.

В Венеции ей и вправду бывать не доводилось.

Собственно говоря, почему бы и нет?

Сноски

1

Д’Обинье Агриппа (1550–1630) – выдающийся французский писатель и историк, давший в своих произведениях наиболее яркое описание резни Варфоломеевской ночи.

2

Сын испанского короля Филиппа II.

3

Сын португальской королевы.

4

1 центурия, 35 катрен, написанный по просьбе Екатерины Медичи. Предсказание сбылось 1 июля 1559 года, когда на рыцарском турнире король Генрих II, «старый лев», приказал командующему лейб-гвардии графу Габриэлю де Монтгомери вступить с ним в одиночный поединок. К несчастью, обломок копья графа поразил правый глаз короля, сражавшегося в позолоченных доспехах. Старый король умер от этой раны 10 июля 1559 года.

5