Европеец - Иван Киреевский

— А тебе бы и эти краткие мгновения обратить в тяжкую муку, — воскликнул Мусульманин.

— Я женщина — для меня и преступления и добродетель равны за могилою, говорят мудрецы Востока. Не отнимай моего сладкого преступления, — вскричала Агия и в отчаянии поверглась на землю.

Но и взора более старик не удостоил ее; он потрясал землю, низводил гром небесный, воздымал ураганы, и все так спокойно и так холодно — даже злобной улыбки не видно было на устах его, казалось, напротив, что страдания любовников еще более успокоивали его душу; но чек более холодел он, тем больший огонь воспламенялся в сердце Оросмана. Так с вышины мрачных сводов тайного судилища падают на главу страдальца капли ледяной воды, с каждой каплею жилы его туже напрягаются, пульс бьется сильнее, и пламенная кровь сильнее клокочет в распаленном мозгу его.

Тщетно Петр Пустынник силою неба и земли хотел разлучить любовников, они называли друг друга самыми нежными именами, клялись в вечной любви и в вечном терзании. Между тем Лузиньян с своею женою почтительно преклонили колена пред Пустынником, и толпа Крестоносцев укоряла любовников в непослушании. Оросман ломал руки свои, бросался в объятия своей подруги; кровяные слезы катились из глаз его, он обнимал Агию, крепко сжимал ее в своих объятиях и обессиленный падал на землю. С досадою смотрел я на зрителей, которые наводили на нас лорнеты и хладнокровно рукоплескали нашим страданиям, — вдруг смотрю на свою ложу — и с ужасом вижу самого себя: я тоже смеялся и иногда также хлопал в ладоши с другими. Но этот ужас скоро уступил место другому — Крестоносцы с неистовством влачили по земле злополучную Агию. Отец удерживал Оросмана. Гордый наследник мусульманского трона собирает последние силы, презирает страшное могущество Пустынника и в забытии бросается на него, но Петр возводит руки, гром грянул, и Оросман мертв, и впервые улыбка раздвинула уста ненавистного старца.

«Особы непринадлежащие к театру не имеют права входа в оной во время репетиции», — проговорил кто-то возле меня — я проснулся, уже было утро — пустый Театр едва освещался свечою Суфлера, луч утреннего солнца преломлялся с колонны, — на сцене повторяли какой-то водевиль, режиссер хлопотал, работники тащили через сцену половину Египетского обелиска…

ь. ъ. й.[4]

Э. П. Перцов. П<ушкин>у

Счастлив любимец наслажденья,Свободу в сердце утаив;Счастлив причастник вдохновенья:Ты, мой Поэт! вдвойне счастлив.Сама судьба ковром богатымТебе устлала жизни путь,Любовь была твоим пенатом,Веселий чистых ароматомДышала пламенная грудь.Чтя неба волю роковую,Ты беззаботно юность вел,Хоть Промысл тучу громовуюВдруг на главу твою навел.Ты злополучьем был украшен;Гордись бедой своей, Поэт!Так год пожаров и победСгромил верхи Кремлевских башен,Но снова годы тишиныИх красотой изумленыИ пусть все в мире время косит,—Тебе ль робеть? ты свой уделВ стихах златых запечатлел:Твоих веселий сердце просит,Твоя печаль наводит грусть,И девы помнят наизустьТвои сердечные куплеты.Как часто юные поэты,Плетя на твой узор стихи,Кончают рифмами твоими,И рады б знать твои грехи,Чтобы исповедоваться ими.

Э. П. Перцов. Элегия

Грустна, тяжка забота думНо есть мне светлые мгновенья,Когда порывом вдохновеньяВдруг вознесен крылатый ум.Расторгнув узы жизни дольной,Широк, могуч его полетИ с высоты своей престольнойКуда, чего не досягнет?Красы и ужасы природыТогда очам обнажены;Внимал я, на лоне тишиныИ буйства крик и песнь свободы,И там, где славят жизнь народаПредвижу сон развалин и могил;Не изумлен я разрушенью,Причастник таинственных сил;Не предан я земному наслажденьюВсесозерцающей душой.Мне льются в грудь восторженные чувства;Любви и дружбы жар святойИ благодатный жар искусстваДоступны мне все помыслы богов, —И самый замысл мирозданьяИ тайна злобная гробовИ ложь житейского, страданья.Тогда живу я жизнью не одной.Небес святыня, гордость адаПозор земли, — все предо мной,Все моего добьется взглядаВ тот краткий миг, в тот миг святой,Какой-то тайной обновленный,Слился сердечный трепет мойС движеньем, с жизнью вселеннойО если бы тогда возмогЕдиным излияться словом,Звук грянул бы вдруг отзывом громовымИ содрогнулся б ветхий мирКак в ночь Христова ВоскресеньяСлепой языческий кумир.О, для чего так кратко вдохновенье!Зачем его так сладок срочный пир.

А. И. Полежаев. Романс

Утро жизнью благодатнойОсветило сонный мир;Дышит влагою прохладнойУпоительный Зефир.Нега, радость и свободаТоржествуют юный день,Но в моих очах природаОтуманена как тень.Что мне с жизнью, что мне с миром?На душе моей тоскаЗалегла как над ВампиромПогребальная доска.Вздох волшебный сладострастьяС стоном девы пролетелИ в груди за призрак счастьяСмертный хлад запечатлел.Уж давно огонь объятийНа злодее не горит,Но над ним как звук проклятыйЭтот стон ночной гремит.О исчезни стон укорнойИ замри как замер тыНа устах красы упорнойПод покровом темноты.

А. И. Полежаев. Букет

К груди твоей, Эмма,Приколот букет —Он жизни эмблема, —Но розы в нем нет!Узорней, алееЕсть много цветов,Но краше, милееЦарица лугов.Эфирный влетаетВ окно мотылекНа перьях лобзаетОн каждый цветок.Над ландышем вьетсяК лилее прильнулКружится, несетсяИ быстро порхнул.Куда ж ты бесстрастныйЛюбовник цветовИль ищешь прекраснойЦарицы лугов?О Эмма, О Эмма,Вот блеск красотыКак роза — эмблемаНевинности ты.

А. С. Пушкин. Отрывок из повести

XXIТуда*, я помню, ездила всегда *В церковь66*Графиня… (звали как, не помню, право)Она была богата, молода;Входила в церковь с шумом, величаво;Молилась гордо (где была горда!).Бывало, грешен; все гляжу направо,Все на нее. Параша перед нейКазалось, бедная, еще бедней.

XXIIПорой графиня на нее небрежноБросала важный взор свой. Но онаМолилась богу тихо и прилежноИ не казалась им развлечена.Смиренье в ней изображалось нежно;Графиня же была погруженаВ самой себе, в волшебстве моды новой,В своей красе надменной и суровой.

XXIIIОна казалась хладный идеалТщеславия. Его б вы в ней узнали;Но сквозь надменность эту я читалИную повесть: долгие печали,Смиренье жалоб… В них-то я вникал,Невольный взор они-то привлекали…Но это знать графиня не моглаИ, верно, в список жертв меня внесла.

XXIVОна страдала, хоть была прекраснаИ молода, хоть жизнь ее теклаВ роскошной неге; хоть была подвластнаФортуна ей; хоть мода ей неслаСвой фимиам, — она была несчастна.Блаженнее стократ ее была,Читатель, новая знакомка наша,Простая, добрая моя Параша.

XXVКоса змией на гребне роговом,Из-за ушей змиею кудри русы,Косыночка крест-на-крест иль узлом,На тонкой шее восковые бусы —Наряд простой; но пред ее окномВсе ж ездили гвардейцы черноусы,И девушка прельщать умела ихБез помощи нарядов дорогих.

Е. Ф. Розен. Баядера (Индейская Легенда)

Из Гете

Магадё, земли властительС неба к нам сошел опять,Как простой, юдольный житель,Грусть и радость испытать.Также ведаясь с судьбамиЧтоб людей судьею быть,Он, небесный, хочет с намиЧеловечески пожить!И в образе путника взяв во вниманьеВеселье младенцев и взрослых деяньеИдет он иные страны навестить.

В вечер, город покидая,Вышел к крайним теремам;Вот! прелестница младая,Нарумяненная, там!«Здравствуй, дева! В честь приветаВыйду тотчас! ~ Кто же ты?»— Баядера я, и этоДом любви и красоты! —И бьет она мерно в Кимвалы для пляски;Прелестно кружится и, полная ласкиЕму поклоняясь, подносит цветы.

Убеждений нежной силойК двери путника манит:Вот, сейчас красавец милыйЛампа терем осветит!Ты устал ли, я водоюБоль в ногах твоих уйму;Отведу тебя к покою,Иль веселием займу!С улыбкою видит ее попеченьеПритворный страдалец: в грехах и растленьеПрямое является сердце ему.

Гостю рабски угождая,Дева трудится шутя,И искусница младаяСтала истины дитя!Понемногу, после цвета,Плод растет своей чредой,И покорность есть приметаБлизкой страсти молодой!Но строже и строже ее испытуя,Всеведец, при вей то резвясь, то тоскуя,Томится сердечною мукой живой.

Дева чувствует ответно,Целовать себя дает,И смущается приметно,И впервые слезы льет;Поворотливые членыОпустились, и онаУпадает на коленыДругу сердцем предана.И так для желанных любви наслажденийВ таинственный полог сливаются тениВкруг мягкого ложа веселого сна.

Поздний сон за долгим счастьем;Ночь минутная прошла,Дева с сонным сладострастьемГостя крепко обняла —Труп холодный!.. Крик испугаИ отчаяния зов…Ах, уносит тело другаИ костер уже готов!Она погребальному пенью внимает,Свирепствует, плачет, толпу разделяет…«Кто это? зачем ты?» вопрос ей жрецов.

Пред носилками упала:«Мужа воротите мне!»И вопила и кричала.«Я ищу его в огне!..Эти ль чудные составыПламя в пепел обратит.Ах, одна лишь ночь забавы…Но он мне принадлежит!»И хором поют: «Мы несем для сожженьяИ старца, отжившего в дни одрехленья,И юношу в дни, когда юность блестит!»

«Слушай голос нашей веры:Дева, муж твой не был он:Мужа нет у Баядеры,Нет обязанности жен!Тень лишь следует за теломНеразлучно к мертвецам;Лишь супруга славным деломЗа супругом, к небесам!Труба, издавай заунывные звуки!О Боги! прострите вы к юноше руки —Средь пламени юноша шествует к Вам!»

Хора мрачными словамиДевы грусть раздражена —С распростертыми рукамиВ пламя бросилась она…Но небесный воскресаетНа пылающем костре —С ним любовница взлетаетНа руках его горя.Раскаянья ждет от людей Провиденье.В объятиях пламенных Бог нам спасеньеГотовит еще и на смертном одре!

Приложения