Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!» - Василий Журавлёв

Великая французская революция уравняла всех в правах, в том числе в несении воинской обязанности, а с появлением добровольной службы по контракту дезертирство и вовсе исчезло. Но к концу XIX века из французской армии снова убегало по четыре тысячи солдат в год и количество их росло… В апреле 1909 года, выступая перед депутатами, военный министр страны был вынужден честно признать, что «в 1898-м было 1904 дезертиров и 4600 уклонистов; в 1904-м — 2316 дезертиров и 4700 уклонистов; в 1905-м — 2674 дезертира и 7807 уклонистов; в 1907-м — 3407 дезертиров и 10 630 уклонистов. В 1908 году по данным муниципальных советов и полицейских префектур количество уклонившихся достигло рекорда: 16 582 человека».

Похоже, французам после поражения во Франкопрусской войне совсем расхотелось служить. Конечно, под рукой всегда был верный Иностранный легион, но он же не может воевать за всех! До начала Первой мировой войны в Марокко и в Алжире действовала хорошо отлаженная система «агентств по дезертирству легионеров», о чем в январе 1909 года открыто писала массовая газета «Le Petit Journal illustre».

Кандидатов в дезертиры становилось больше в те месяцы, когда легион бездействовал, а солдаты маялись в ожидании славного «дела» и пьянствовали по кабачкам. Когда труба играла «в поход!» и снова начинались стычки, то подпольные «агентства» начинали прогорать: не было желающих. Одним из руководителей такого «агентства» был крупный торговец из Касабланки. Но способствовал он «репатриации» легионеров явно не за свои трудовые доходы. Его сотрудники угощали легионеров, в основном немцев, за свой счет, а те, в подпитии, теряли представление о времени. Очнувшись, понимали, что опоздали, и если сейчас вернуться в расположение части, то их ждет наказание. А может, и отправка в дисциплинарную роту! А в таком случае лучше и вовсе не возвращаться в казарму! И в этот момент коварные арабы предлагали им ночлег, гражданскую одежду, а потом — надежное укрытие и немного денег на дорогу. С первым же «пакетботом» дезертиров тайно отправляли обратно в Германию: ясно ведь теперь, что дома-то лучше, чем умирать в пустыне за чужую Францию. За всем этим тихим разложением ударного кулака всей французской армии стояла работа немецкой разведки. А в Германии одновременно шла пропаганда против вступления во Французский Иностранный легион как «не патриотичного шага» по отношению к «фатерлянду».

Помимо козней агентов кайзера, активную антивоенную кампанию развернули анархисты. Париж и другие города Франции пестрели яркими афишками-обращениями: «Молодые люди! Если вы не считаете себя патриотами и не хотите, чтобы на вас давили — дезертируйте! Лучше жить свободным за границей, чем быть рабом в казарме!» К моменту опубликования статьи в «Le Petit Journal illustre» проблема дезертирства успела снова приобрести массовый характер. Стойкость и энтузиазм наполеоновских солдат были разом забыты всей нацией.

Автор статьи, некто Эрнест Ло, в патриотическом порыве гневно пишет в конце: «То, что сегодня происходит в Алжире и Марокко, очень серьезно. Пора разобраться с теми, кто подбивает дезертировать легионеров, и положить этому конец! Но солдаты-легионеры — они не только иностранцы. Насколько более виновны в их бегстве сами французы, которые презирают их национальность и сами при этом забывают о долге перед собственной страной, когда они скрываются от воинской службы! Вот настоящие преступники, бросающие свою Родину. Так к ним и нужно относиться!»

В любой армии с момента ее возникновения в древности существовал только один способ борьбы с дезертирством, как проявлением трусости, — казнь. В дрогнувшем римском легионе казнили каждого десятого в строю. В деле воспитания солдат с помощью немедленной расправы особенно преуспели в прогрессивном XX веке. Во время Первой мировой войны в российской армии «для примера» по приговорам военно-полевых судов «за мятеж на театре военных действий», «трусость перед лицом противника», самострел в ногу или руку и прочие попытки дезертирства было расстреляно 600 человек. В итальянской армии — 750, в британской — 306, в германской — всего 48, а в канадской — 2 5. В американской армии в Европе расстреляли 11 человек; за кражи и изнасилования. Пять — в новозеландской. И лишь в австралийской армии командование никогда не расстреливало своих солдат. (В отличие от русской, где «браво-ребятушек» стреляли пачками, благо что военно-полевые суды хорошо потренировались на крестьянах во время бунтов против инициатив великого реформатора Столыпина.) В начале XXI века британцы, новозеландцы и канадцы с извинениями правительств всех своих реабилитировали.

Во время Второй мировой войны за дезертирство из немецкой армии были приговорены к смертной казни 30 тысяч человек, из них 20 человек — казнены. В американской армии приговорили 49 человек, но казнен был лишь один — Эдвард Словик. Он не был дезертиром, но когда американские войска столкнулись с упорным сопротивлением в Хутгенском лесу на бельгийско-немецкой границе и стали роптать, что лучше сдаться, чем всем подохнуть, рядового Словика, который, конечно, не был образцом американского воина-освободителя по причине природной робости, для примера быстро расстреляли. Его жена и родители в течение полувека просили семерых американских президентов реабилитировать солдата, но всякий раз получали отказ. Это при том, что из армии США сбежало 40 тысяч человек, пойманы и осуждены только 2854 человека, в числе которых 49 приговоренных, но «козлом отпущения» стал только Словик. Из Красной армии с июля по декабрь дезертировали около 450 тысяч. Но в основном это были люди, оказавшиеся в тылу противника не по своей воле, а из-за бездарности советского командования или просто брошенные своими командирами, как случилось в конце осады Севастополя в 1942 году. Специальная директива НКВД предписывала расстреливать дезертиров на месте. Многих военнопленных, переживших немецкие лагеря, «свои» судили как дезертиров уже после окончания войны, наверное, для примера будущим поколениям советских солдат.

Среди легионеров во Вторую мировую войну дезертиров не было. Легион, впервые в своей истории, раскололся на две части: одни остались с правительством Виши, то есть стали «немецкими подкаблучниками» с жалованьем и хорошим питанием, а другие предпочли свободу и полную неясность впереди, то есть де Голля с его «Свободной Францией». Так вышло только потому, что легионеры, служившие на территории, контролируемой Виши, в силу привычки к дисциплине, оставались верными этому правительству. Другие — те, что воевали на территории Франции и участвовали в операции в Норвегии, ушли вместе с остатками британских войск из Дюнкерка и Нарвика. Пятый полк легиона вообще был на другом конце света — в Индокитае. Там администрация симпатизировала де Голлю, а маршал Петен с его министрами из Виши дотянуться до них не мог. Когда японцы оккупировали Индокитай, легионеры с боями ушли в Китай и так сохранили свою честь.

Те и другие легионеры могли считать друг друга дезертирами, но воевать против «своих» отказывались. Известен курьезный случай, когда во время войны в африканской пустыне позиции легионеров оказались напротив друг друга: 13-й полубригаде противостояли легионеры марионеточной армии правительства Виши в составе 361-го полка вермахта «Африка».

Обе стороны отказались стрелять в своих. Британскому и немецкому командованию пришлось срочно развести этих «лягушатников» на разные участки фронта. После разгрома корпуса Роммеля и высадки американцев в Алжире легионеры стали массово переходить под знамена «Свободной Франции». И никто даже не пытался называть их предателями и дезертирами. Просто превратности войны, на время разделившие, но не поссорившие большую семью.

Страхом можно поднять боевой дух армии, но ненадолго. После расстрелов армия либо должна начать побеждать, либо она окончательно разбежится.

«Если бы тогда не было приказа «Ни шагу назад!», а для большей убедительности нам в спины тогда, летом 1942-го, не смотрели пулеметы заградотрядов НКВД, так бы и драпали до Владивостока», — признался мне как-то один генерал в отставке, герой Сталинградской битвы, в то время — подполковник. Благодаря таким подполковникам после Сталинграда немцев и погнали: подполковникам пулеметы смотрели в спины, так же как их солдатам. Спустя год пулеметы появятся уже за спинами вермахта. В войсках начнут лихорадочно расстреливать за трусость и попытки к бегству. Но вермахт больше не побеждал. Выходит, все дело в таких армиях в том, кто первый пулеметы поставит?

Страх помогает на время, но только тем, кто пришел воевать поневоле. Убеждать и принуждать добровольцев, а тем более легионеров, запугиванием — не нужно: они-то знают, зачем они здесь, и бежать не собираются. Бежать им некуда: нет у них иного дома, кроме своего легиона.

И все же отношение к проступку легионера во французской армии бывает разным: многое зависит от ситуации и реакции провинившегося легионера на слова начальника. Полковник Елисеев, описывая тяжелое отступление Пятого пехотного полка в Индокитае под ударами японцев, вспоминает случай, когда он оставил стеречь брод конного легионера. По происхождению — немца. Когда отряд подошел к реке, то солдата не было. Вскоре он появился. Оказалось, что он ускакал за шесть километров от своего поста вместе с проезжими офицерами — в штаб. На слова разгневанного русского офицера немец ответил: «Мой лейтенант! Моя лошадь не стояла на месте, а я был голоден!» Французские офицеры рассмеялись и стали успокаивать Елисеева в стиле: «Да будет вам серчать, голубчик. Ничего не случилось, к тому же он — не дезертир. Вернулся же…» Так иногда меткое словцо, знаменитое французское «бон мо», может спасти от наказания, даже в условиях военного времени. Или все погубить… Слово, а не дело — вот движитель французской жизни.