Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы - Орхан Кемаль

— Нет, нет… Ничего такого не было. Но я имею право прибегнуть к такой мере в административном порядке. Потому что… Словом, вам известен характер его преступления. А недавно заключенные подняли бунт. Вы ведь знаете?

— Слыхал, эфендим.

— К тому же еще во время первого ареста Кудрет-бей подал прошение о том, чтобы его поместили в одиночку, сославшись на обстоятельства сугубо политического характера. Сейчас он заявил, что его прошение остается в силе, так что, как видите, в постановлении суда нет никакой необходимости…

— Вы правы, — согласился адвокат. Ничего другого ему не оставалось.

В дверях показался Кудрет Янардаг — в шелковой пижаме, коротком утреннем халате верблюжьей шерсти, отделанном синим шнуром, и лаковых шлепанцах. Раньше, при старом начальнике, он бесцеремонно входил в этот кабинет, говорил высокопарно и врал сколько хотел. Теперь же скромно ждал на пороге, пока уйдет писарь и прокурор освободится.

— Пожалуйста! — сказал писарь и удалился.

Лишь после этого Кудрет вошел и в почтительной позе остановился перед прокурором. Адвоката он не знал. «Интересно, зачем я им понадобился?»

Прокурор, не глядя на него, кивком головы указал на адвоката:

— Господин адвокат желает с вами переговорить.

Адвокат поднялся. Он знал Кудрета по его речам, слышал самую смелую из них, но до сих пор не имел чести быть знакомым с ним лично. Его выступления, мягко говоря, не отличались ни глубоким содержанием, ни блеском, ни тем, что называется научной обоснованностью, но слушатели неизменно приходили от них в восторг. Только поэтому Кудрета и поддерживало руководство партии.

Адвокат представился и предложил Кудрету свои услуги. Оба стояли, поскольку прокурор не предложил Кудрету сесть.

Глядя на прокурора, Кудрет подумал: «Твердый орешек. Оно и понятно. С какой стати ему стелиться перед каждым, если все тени его боятся? Только нахрапом не возьмешь. А попытаешься, так неприятностей не оберешься. Это уж точно. Поэтому действовать тут надо осторожно, не лезть напролом».

Кудрет сообщил адвокату необходимые сведения, он записал их в блокнот, пообещал прислать нотариуса или секретаря нотариальной конторы, чтобы подписать доверенность, и ушел.

— Я вам больше не нужен, бей-эфенди? — вкрадчиво спросил Кудрет.

— У меня все! — отрезал прокурор, не поднимая глаз.

— Можно идти?

Вместо ответа прокурор нажал на кнопку звонка.

Прибежал писарь.

— Сам отведи бея в камеру! — приказал прокурор.

Кудрет понял: прокурор опасается его контактов с заключенными.

— Слушаюсь, эфендим! — ответил писарь.

Сопровождая Кудрета в камеру, писарь пожаловался:

— Свалился на нашу голову начальничек!

Кудрет оживился:

— А что?

— Извел совсем!

— Вот как?

— Разве вы на себе этого не чувствуете?

— Вроде не чувствую…

— Но ведь раньше вы с женой встречались в кабинете.

— Захочу — и опять буду там встречаться!

— Вы это серьезно? — не поверил писарь.

— Вполне. Да он ведь только что извинялся передо мной. Просил не сердиться, говорил, что вынужден был после бунта заключенных пойти на крайние меры. Милый мой, у таких, как этот, ничего не надо просить, чтобы потом, когда придет время, как следует рассчитаться с ними…

Писарь был согласен с Кудретом, но на всякий случай промолчал. Они поднялись по нескольким лестницам, прошли полутемными коридорами и остановились у камеры Кудрета. Убедившись, что поблизости никого нет, Кудрет сунул писарю в руку две ассигнации по десять лир.

— Что вы, бей-эфенди, зачем это?

Кудрет не ответил и, вбежав в камеру, вернулся с конвертом в руках:

— Постарайся сегодня же вечером сдать это письмо на почту.

Писарь перепугался. Раньше, при старом начальнике, он не побоялся бы это сделать. Да что там — письмо! Попросил бы бей-эфенди пропустить в камеру его ханым — не отказал бы! Но теперь…

Сердце у писаря чуть не выскочило из груди, но письмо он все-таки взял.

— Что с ним сделать?

— Я ведь уже сказал: отнести на почту!

— Ах, да… Приятного ужина! — пожелал писарь и быстро ушел.

Кудрет подозвал прислужника.

— Приготовь-ка мне салат, да повкуснее!

Высокий и худой как жердь прислужник соврал: кончился салат, покупать надо.

— Ступай купи! — приказал Кудрет, протягивая деньги.

Прислужник побежал выполнять приказание Кудрета, а заодно донести на писаря толстяку стражнику, дежурившему с товарищами у тюремных ворот.

Стражник помчался к прокурору:

— Кудрет-бей передал с писарем какое-то письмо, бейим!

— Вот как! Хорошо, можешь идти.

Прокурор отправился к писарю. Увидев его, писарь вытянулся по стойке «смирно».

Прокурор спросил:

— Вы проверяете поступающие для заключенных письма?

— Конечно, эфендим!

— А письма самих заключенных?

Лицо у писаря стало серым, как пепел. Как назло, письмо Кудрета лежало рядом с пишущей машинкой. Заметит прокурор — пропал!

И прокурор заметил. Да и трудно не заметить такой красивый конверт. Надпись гласила: «Уважаемой госпоже Ифакат Дюрдане».

Тыча в конверт пальцем, прокурор снова спросил:

— А это что?

От страха писарь едва держался на ногах.

— Письмо, эфендим…

— Чье?

Писарь чуть было не сказал «мое», но не осмелился. А вдруг он вскроет конверт?

— Я спрашиваю, чье письмо?

Поняв, что ему не выкрутиться, писарь признался:

— Кудрет-бея, эфендим…

— Как же оно попало к тебе?

— Кудрет-бей попросил отнести на почту.

— Отправил бы его не читая?

— Я хотел прочесть, да конверт-то запечатан…

Прокурор впился взглядом в писаря, тот даже покачнулся.

Вернувшись в кабинет, прокурор не стал вскрывать письмо. Он велел надзирателю привести Кудрета Янардага, чтобы хорошенько проучить его, сбить с него спесь. «Значит, несмотря на все строгости, Кудрету удается обойти их и вертеть людьми по своему усмотрению. Писаря он, как видно, уже прибрал к рукам, ну а надзирателей? Не исключено, что он дал писарю взятку. Наверняка дал. Иначе зачем бы он так старался?»

Привели Кудрета. Прокурор помахал у него перед носом письмом.

— Разве вы не знаете, что заключенным положено сдавать письма незапечатанными?

Кудрет пожелтел, как лимон:

— Знаю, эфендим…

— Почему же вы нарушаете порядок?

— Дело в том…

— В том, что вы пытались отправить письмо, минуя администрацию, верно? И, не дав Кудрету опомниться, прокурор спросил:

— Сколько вы дали писарю?

— Ни… нисколько.

— А писарь утверждает, что дали.

— Он врет, эфендим!

— Вы уверены?

— У-уверен, эфендим!

Прокурор пошел к писарю. Тот уже знал, что Кудрет у прокурора, и был в отчаянии.

— Выкладывай денежки, которые получил у Кудрета! — без лишних слов потребовал прокурор.

Писарь полез в карман и безропотно отдал деньги.

Прокурор вернулся в кабинет, показал Кудрету ассигнации:

— А это что?

Отпираться было бессмысленно, и Кудрет виновато опустил голову.

— А еще произносите речи о пути, начертанном аллахом, о святой вере! Собираетесь стать депутатом меджлиса! Постыдились бы! А если я выдвину против вас обвинение в даче взятки и в нарушении тюремной дисциплины, передам дело в суд и позабочусь, чтобы материал обо всем этом попал в стамбульские газеты? Как вы будете выглядеть в глазах избирателей?

Кудрет был сражен. «Дернул же меня черт связаться с этим писаришкой. Теперь надо добиться снисхождения — любой ценой, даже если придется униженно просить».

Расплываясь в кривой улыбке, что было так несвойственно ему, Кудрет неуверенно сказал:

— Вы этого не сделаете, не поставите под угрозу мою политическую карьеру накануне выборов. Потому что…

— Потому что, как вы, видно, полагаете, мне помешает это сделать мое знатное происхождение? Но я, Кудрет-бей, не знатного происхождения. Мой отец брался за любую работу, лишь бы дать мне образование. Может, вы сами из знатных, об этом я ничего не знаю. Мне известно одно: вы выставили свою кандидатуру в меджлис, чтобы вершить судьбу народа, нашего несчастного народа. А кто на это решился, должен прежде всего любить народ, испытывать к нему уважение. Я сожалею, очень сожалею…

Заявление прокурора ошеломило Кудрета. Но ему казалось, что он не осуществит свою угрозу, не станет позорить его, Кудрета, в глазах избирателей.

— Простите меня! Прошу вас! — взмолился Кудрет.

Желая увидеть, как низко может пасть этот человек, прокурор заявил:

— Простить вас не могу. Ибо закон…

Кудрет припал к его рукам:

— Умоляю! Ну что вам стоит?

— Ибо закон запрещает мне прощать виновных!

— Ноги ваши стану целовать!

— До какой же степени падения вы можете дойти?