Вторая модель - Филип Киндред Дик

Лабиринт, вздохнув, поднял на меня взгляд.

– О да, работает она довольно неплохо.

Я поискал взглядом жука, но жук на глаза больше не показывался. Солнце клонилось к закату. Холодный, пронизывающий ветерок налетел, заплясал вокруг меня вихрем, и я придвинулся ближе к яме для барбекю.

– Так расскажите, что с ней и как, – попросил я.

Подобно почти всем, очень много читающим и располагающим избытком свободного времени, доктор Лабиринт с годами пришел к убеждению, что наша цивилизация повторяет путь римской. Думаю, он разглядел в ней зачатки знакомых трещин, некогда расколовших на части античный мир, мир Рима и Греции, и твердо уверился в том, что наш мир, наше общество канет в прошлое точно таким же манером, после чего нас ждет новая череда темных веков.

И вот, придя к этой мысли, Лабиринт принялся размышлять, сколько прекрасного и изящного неизбежно будет утрачено в грядущих общественных пертурбациях. Вспомнил он и о живописи, и о литературе, и о манерах, и о музыке – обо всем, обреченном на гибель. Вспомнил и рассудил, что из всех этих великих, благородных вещей сильнее всего, по-видимому, пострадает музыка: именно музыка забывается легче, быстрее всего остального.

Музыка – самая уязвимая, хрупкая, деликатная вещь на свете. Как же легко уничтожить ее без остатка…

Подумав об этом, Лабиринт не на шутку разволновался, так как любил музыку всей душой и с ужасом представлял себе тот черный день, когда в мире не станет ни Брамса, ни Моцарта, ни прочей нежной камерной музыки, накрепко связанной в его грезах с напудренными париками, наканифоленными смычками и изящными восковыми свечами, тающими в полумраке.

Каким же сухим, обездоленным, каким серым и невыносимо унылым станет лишившийся музыки мир!

Так в голове Лабиринта и зародилась идея Машины-Хранительницы. Однажды вечером, сидя в гостиной, в кресле, под негромкое пение граммофона, он вдруг пережил нечто вроде прозрения. В воображении доктора будто сама собой возникла крайне странная картина, образ последней на весь мир копии нот одного из шубертовских трио, изрядно потрепанной, захватанной, валяющейся на полу посреди какого-то разрушенного здания, – вероятно, музея.

Вдруг в небесах появился бомбардировщик. Сброшенные им бомбы сровняли стены музея с землей. Камень и штукатурка с оглушительным грохотом обрушились вниз, погребли партитуру под грудой обломков и пыли, обрекая страницы нот на скорую гибель от гнили и сырости.

И вот тут-то видение приняло совершенно неожиданный оборот. На глазах доктора Лабиринта последняя копия партитуры выбралась из-под завала, словно крот из грядки, – да, словно проворный когтистый, острозубый крот, исполненный буйной энергии!

Обладай музыка этаким даром, обычным, будничным инстинктом самосохранения, присущим любому кроту, любому червю, насколько иначе обернулось бы дело! Пожалуй, если научиться превращать музыку в живые существа, в когтистых, клыкастых зверей, музыка вполне может уцелеть. Что, если построить Машину – Машину, способную преобразовывать музыкальные партитуры в различные формы жизни?

Увы, в механике док Лабиринт был не силен. Сделав несколько робких, неуклюжих набросков, он наугад, в надежде на чудо, разослал их по исследовательским лабораториям. Разумеется, большая часть конструкторов оказалась по горло занята военными подрядами, но наконец доктору удалось отыскать тех самых, нужных людей. В небольшом университете на Среднем Западе пришли от его планов в восторг и с радостью, не медля ни дня, взялись за работу.

Недели шли одна за другой. Наконец Лабиринт получил из университета открытку. В ней говорилось, что работа над Машиной идет как по маслу и фактически вплотную приблизилась к завершению. На испытаниях Машине скормили пару популярных песен. Результат? Два маленьких зверька наподобие мышей, выбравшихся наружу и носившихся по лаборатории, пока обоих не поймал и не сожрал кот. Таким образом, проект завершился успешно.

В скором времени доктору доставили и саму Машину, бережно упакованную в деревянный ящик, стянутый проволокой, и полностью застрахованную от любых неожиданностей. Охваченный нетерпением, док Лабиринт принялся вскрывать ящик – доска за доской. Сколько мимолетных мыслей, должно быть, промелькнуло в его голове, пока он настраивал Машину, готовя ее к первому преобразованию! Для начала он выбрал бесценную партитуру, нотную запись одного из творений великого Моцарта, струнного квинтета соль минор. Долгое время, глубоко погрузившись в раздумья, уносясь мыслями в дальние дали, листал он страницы нот, но наконец отнес их к Машине и сунул внутрь.

Шло время. Лабиринт в тревожном ожидании стоял напротив Машины, гадая, но даже не представляя себе, что увидит, когда откроет отсек. Сохранение на веки вечные музыки величайших из композиторов казалось ему трудом возвышенным и трагичным. Какая же его ждет благодарность? Что обретет он в итоге? Какие формы все это примет, прежде чем подойдет к завершению?

Вопросов без ответов скопилось немало. Раздумья доктора прервала красная лампочка, вспыхнувшая на панели Машины. Процесс закончился, преображение свершилось. Дрожащей рукой распахнул он дверцу…

– Боже правый! – невольно вырвалось у него. – Вот странность так странность!

Из отсека шагнул наружу не зверь – птица, птица-моцарт, миловидная, небольшая, изящная, с пышным павлиньим хвостом. Пробежавшись немного по комнате, птица с дружелюбным любопытством двинулась назад, к доктору. Трепеща, док Лабиринт наклонился и протянул к ней руку. Птица-моцарт подошла ближе, еще ближе, но вдруг ни с того ни с сего взвилась к потолку.

– Потрясающе, – пробормотал доктор.

Ласково, терпеливо принялся он подзывать птицу к себе, и наконец она порхнула к нему. Долгое время Лабиринт гладил ее и раздумывал. Какими получатся остальные? Об этом бессмысленно было даже гадать. Бережно подхватив птицу-моцарт на руки, он посадил ее в ящик.

Следующий день удивил доктора еще сильнее: из Машины появился на свет суровый, чопорный жук-бетховен. Этого-то жука я и видел карабкающимся по его красному пледу – замкнутого, сосредоточенного, с головой поглощенного неким собственным делом.

За жуком последовал зверь-шуберт. Глуповатый, на вид вроде ягненка, зверь-шуберт тотчас принялся носиться из стороны в сторону, дурачиться, требовать, чтобы с ним поиграли. Увидев его, Лабиринт сел прямо там, где стоял, и глубоко, надолго задумался.

Какие же факторы способствуют выживанию? Неужели пышный павлиний хвост лучше когтей, лучше острых клыков? Да, озадачен Лабиринт был не на шутку. Он ожидал от Машины армии крепких созданий наподобие барсуков, когтистых, чешуйчатых, прекрасно умеющих рыть землю и драться, в любой миг готовых лягнуть, вгрызться зубами в противника. На верном ли он пути? Непохоже… Однако, с другой стороны, кто знает наверняка, что больше подходит для выживания? Как замечательно были защищены и вооружены динозавры