Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько

Конечно, было бы лучше, если бы Катя знала настоящую причину того, что происходит. Катя впрямую задала Борису вопрос: «Может, ты влюблен? Скажи честно».

Борис расхохотался: «Влюблен. В тебя, Катюша, пять лет. И с тех пор пишу, дышу и ни шу-шу». Он обнял ее и поцеловал в висок, за ухо, в шею, расстегнул молнию на джемпере и поцеловал между лопатками.

«Может быть, разлюбил тогда?» — не отступила Катя.

«Никогда нет. Я люблю Вас и только Вас. И никого кроме Вас, Екатерина Андреевна».

«Тогда что? Должно же быть что-то», — упавшим голосом сказала Катя, нисколько не обманутая его фиглярством.

Глаза у Бориса сделались ярко-коричневыми, так что засветились все невидимые обычно крапинки, злыми и далекими. Катя смертельно боялась таких его глаз. Она прикусила язык и даже не посмела вздохнуть. Она сразу заговорила о чем-то другом, и слава богу, что он ничего больше не сказал.

«Кроме того, повышенная концентрация сверхтяжелых элементов…» — стучала машинка. Где-то за стенкой тремя «ту-ту-ту» пискнуло радио, и сейчас же грохнула пушка. Катя встала, подошла к окну. Теперь за окном была взвесь дождя со снегом, она провисшим одеялом колыхалась над Невой, скрывая ее свинцовую, тяжелую воду. Петропавловская была чуть видна и казалась поблекшим, размазанным карандашным рисунком из старой затрепанной книги. И вообще не была похожа на Петропавловскую. И вообще все кругом было на себя не похоже. Все было не так за окном, все было не так у Кати в душе. Катя помаялась пять минут бездельем, раздираемая желанием зареветь или выпить чашечку крепкого кофе. Наконец она сказала себе: «Заткнись!» — решительно подошла к столу и села за машинку.

«…она может быть обнаружена на дне чистых озер, где скопления ила собираются крайне медленно».

«Все происходит крайне медленно, — с тоской подумала Катя. — Пять лет, что мы вместе, — и последние пять месяцев. Начало… Да, начало было — четкое, определенное. Вот они не были знакомы — и вот знакомы…» Кате захотелось закурить. Ей уже давно так сильно не хотелось курить. Она поколебалась минутку, но все же встала, подошла к секретеру, открыла маленький ящичек и вытащила пачку «Кента». Ту, заветную, которую положила в ящичек два года назад и из которой не выкурила с тех пор и половины. Сходила на кухню за спичками. Села в кресло, подтянула колени к подбородку, чиркнула спичкой, поднесла колеблющееся пламя к кончику длинной тонкой сигаретки, затянулась и закашлялась. Ожидаемого удовольствия не ощутила… Она отвыкла курить, и дым едко и терпко защипал нёбо. Катя в нерешительности повертела сигарету. Было жаль потушить ее, смять, испортить и было неприятно ощутить вновь ее горький вкус. Катя осторожно сбила нагар и пошла на кухню ставить кофе. Дожидаясь, пока он закипит, она ругала себя дурой, глупой, идиоткой, малодушной. А в глазах собирались и закипали слезы.

Она все же проворонила кофе и теперь, сглатывая досадливые слезы, вытирала плиту мокрой и почему-то липкой тряпкой.

«Ну и что, ну и что… — твердила она себе. — Ну ничего же не происходит. Он всегда занят. Он всегда в себе. Он такой. Он же гениальный. Он же любит меня. Он терпеть не может выяснять отношения… Нет, нет! Надо пойти и немедленно сесть за работу».

«А что, собственно, происходило в эти пять месяцев? То же, что и все пять лет. Ходили в гости, в театр, в кино. Ездили за город. Сидели дома. Смотрели телевизор или играли в канасту. Любили друг друга. Не так? Да так. Чего-то не было… А чего?» Вот этого-то Катя и не знает, до этого-то и пытается доискаться.

Услужливое соседское радио снова пискнуло. «Час», — меланхолично отметила про себя Катя.

«Для синтеза сверхтяжелых элементов на ускорителях придется применять другой метод, нежели в случае 102—105-го элементов».

Машинка звякнула, заканчивая строчку, и этот тихий звоночек ударил болью и сладостью далекого воспоминания. То утро — и, кстати, тоже осеннее, — первое утро новой эры: утро, когда уже существовал Боб. Они бродили всю ночь по туманному, влажно-знобкому Ленинграду, кутаясь в объятиях друг друга. Целовались и говорили. Говорили и целовались. Молчали, стоя на Прачечном мостике, глядя, как медленно и призрачно летят листья с кленов, как вспыхивают на миг в нимбе фонарного света и тут же навечно и безнадежно гаснут.

Не успела Катя заснуть (ей казалось, что она только-только взлетела на качелях сна в зыбко качающуюся высь), а у нее над ухом что-то звякнуло — робко и тихо.

— Катюша, — скорее поняла, чем услышала она голос в трубке.

Катя посмотрела на часы — было семь без пяти, а она пришла в половине шестого.

— Катюша, я хочу тебя видеть. Вставай. Ну, вставай. Пойдем гулять. Такое утро!

И с тех пор… да! с тех пор. Конечно, бывало, Борис огорчал ее очень сильно. Он, впрочем, только и делал, что огорчал ее. Только не всегда очень сильно. Он такой нервный, такой неуравновешенный. У него все шиворот навыворот: когда другие спят, вот тут им овладевает бес работы. Когда веселое застолье, ему вдруг приходит на ум необыкновенная мысль, или поворот, или бог его знает что — они бегут из гостей или, наоборот, в тихий лирический вечер срываются и бегут в гости. Бывало, он уезжал, не предупреждая Катю, и только с дороги она получала телеграмму. А могла и не получить. Неделя, другая — и вдруг письмо нежное, ласковейшее, полное признаний и чего-то, чего-то, для чего у Кати и нет слов.

Зато бывало и так. Он уезжал и предупреждал — надолго, а через неделю — «Вот он, я! Весь. Соскучился, люблю… Катьку!»

Он делал Кате подарки, когда совсем сидел на мели. Брал в долг, а когда Катя ругала его и говорила, что спокойно обошлась бы без подарка, он смеялся и говорил, что, может быть, она бы и обошлась, но он ни в какую. И забывал на Восьмое марта принести букетик мимоз. Если приходил…

Он любил Катю. Катя это знала. Это знали друзья: его, и ее, и общие. И мать Бориса тоже знала. Она только иногда как-то странно смотрела на Катю, и в ее глазах — чудилось это Кате или действительно — полыхали странные пожарчики: то ли жалости, то ли презрения, то ли и то и другое вместе. А вообще она была очень приветлива с Катей и всегда старалась, как могла, оградить ее от слишком резких выходок сына. Они были с Катей чем-то похожи, может быть своей любовью к Борису — безоговорочной, без критики.

«В проблеме синтеза элементов все