Любовник - Авраам Иехошуа

Боже мой, неужели я снова теряю сознание? Прощай, старуха. На этот раз ты уже не очнешься. Но мальчик был настоящим, стоит на пороге в свете свечи, которую я оставила в прихожей, это не видение. Вот он закрыл дверь, бродит по квартире, открывает другие двери и снова закрывает их, открывает и закрывает. И в конце концов открывает задвижку входной двери.

Я быстро встала и, как была, в ночной рубашке, вышла в прихожую; там увидела я немолодого, совершенно чужого человека в меховой куртке, с большой светлой бородой. Вот он, этот бородач, снова свалился с неба, стоит, разговаривает с мальчиком, который открыл дверь моей комнаты, я сразу увидела, что мальчишка араб, я чувствую их по запаху. Запах баклажанов, зеленого чеснока и свежей соломы, тот самый запах, который вернул мне память.

Ася

Меня охватила дрожь. Много лет я не видела его. Вот он катается на велосипеде возле дома. Только бы не потерять его снова. Я старалась не отпустить сон. Игал. Ездит взад и вперед по широкому тротуару на большом велосипеде, и сам он большой, высокий и худой. Я думаю: «Он жив, какое счастье». И боюсь произнести хоть слово. А он катается и катается, делает круг за кругом, очень серьезный, весь сосредоточился на езде, просто поглощен, мне не удается даже заглянуть ему в глаза, а велосипед какой-то усовершенствованной модели, весь блестит, много скоростей, шестерни и передачи. Но больше всего меня поразили тормоза, от которых прямо к его ушам идут два тонких шнура, словно ему надо слушать тормоза. Что-то наподобие защитного приспособления. «Ты видишь?» – говорит Адам, улыбаясь. Он стоит за мной на лестнице дома, я не заметила его раньше в темноте. Это, наверно, он устроил. Но я не отвечаю, только с каким-то упоением смотрю на велосипедиста – и постепенно начинаю понимать, что это не Игал, а что-то вроде замены, которую Адам нашел для меня. Но меня это не трогает, наоборот, мне кажется чудесным и правильным, что он привел такую замену. Вот только когда же он наконец устанет от своей круговой езды, я хочу увидеть его вблизи, коснуться его, обнять. «Игал, – прошептала я, – приблизься на минутку». Но он не смотрит, не слышит, весь ушел в бесконечное свое кружение. А я думаю – может, он не слышит, и этот тоже не слышит, но он слышал, просто притворился глухим, чтобы можно было не замечать меня.

Потом мы, Адам и я, очутились в большом зале, залитом солнцем; там было какое-то празднество – бар-мицва[36] или свадьба, столы накрыты, на них маленькие бутерброды с красной колбасой, и Адам, по своему обыкновению, набросился на них и начал поглощать с огромной скоростью, голод напал на него, а я беспокоилась за Игала, которого мы оставили там, на тротуаре. Ухожу посреди празднества, не прикасаясь к еде, возвращаюсь в час дня домой, суббота, на улице пусто, на панели около дома никого нет. Мальчик исчез. Я стала бродить по улицам, ищу эту «замену», чувствую себя все более несчастной, рыдания душат меня. И вдруг на куче песка около строящегося дома, на спуске улицы, вижу велосипед; он немного помят и меньше размером, чем мне казалось, не такой уж усовершенствованный, но два шнура, идущие от тормозов, на месте, и на их концах шарики – маленькие коробочки – наушники транзистора; они дрожат, что-то шуршит в них, слышится чей-то голос, как будто читают последние известия. Кто-то говорит: «Возрождение… восстала из мертвых…»

Адам

Я ужасно обрадовался. Рассмеялся. Я тут изощряюсь, чтобы проникнуть посреди ночи в квартиру, а она, оказывается, здесь – прямая, маленькая старушка, вполне здоровая. Живая бабушка, восставшая из мертвых. И лицо, которое было когда-то непроницаемым и по которому стекала каша, теперь смотрело на меня с оживлением и любопытством. Она вновь обрела память, собрала ее до последней крошечки.

Мне захотелось обнять ее…

И самое замечательное, что она вовсе не казалась испуганной, не пыталась кричать или звать на помощь, наоборот, была совершенно спокойна, словно ждала этого ночного посещения. Смотрит на меня доверчиво, даже протягивает мне свою маленькую сухую руку, которую я крепко схватил обеими руками.

– Я слышала, что господин – мой родственник, и хотела бы узнать его имя.

И быстро так подмигивает мне.

Я удивился. Значит, ей рассказали о моем посещении больницы. Я все еще держу ее руку в своей. Что я мог сказать ей – что вот уже несколько месяцев ищу любовника своей жены?

Первым делом я отослал Наима, у которого еще не прошел страх и который ничего не понимал, на кухню. Старуха проводила его и дала несколько конфет. Потом я пошел за ней в спальню, она сняла вещи с одного из стульев и усадила меня, а сама взобралась на свою кровать. В спальне было темно, лампочка перегорела, и только в прихожей мерцал слабый свет. И вот сижу я против нее в темноте, смотрю на ее силуэт, напоминающий гигантский шарик пинг-понга, и слышу ее голос:

– Рассказывайте…

И я начал рассказывать ей все, что знал. С того момента, как маленький «моррис» заехал в мой гараж, и до утра второго дня войны. А далее о том, как я искал его, и об армейских учреждениях, которые ничего о нем не знают. И о нем – как он выглядел, как одевался, что говорил, чем интересовался. А она слушала молча, я даже подумал, не уснула ли она, встал и подошел к ней. Она беззвучно плакала, в отчаянии вцепившись в свои волосы, убивается, боится, что он погиб.

Мои глаза стали постепенно привыкать к темноте, и я увидел, что вокруг лежат его вещи, его одежда – брюки и рубашка, открытый чемодан, иллюстрированные журналы, сигареты, которые он обычно курил; все осталось в таком виде, в каком он оставил дом, уходя. И снова я вспомнил его с необычайной ясностью.

Я сказал ей:

– Не может быть, чтобы его убили.

– Так он чего-то боится и прячется. Надо искать его. Лучше всего по ночам.

– По ночам?

И тогда она стала рассказывать мне о нем. Как она растила его, после того как мать погибла, а отец оставил его. Он был странным и одиноким ребенком, плохо спал по ночам. Какое-то ночное создание. Вспоминает имена его родственников со стороны отца, дядю, живущего в Димоне, другого дядю – из Иерусалима, одного или двух друзей, с которыми он дружил много лет назад. Было уже почти пять утра, голова моя шла кругом от всех этих рассказов, но все-таки брешь была пробита.

Телефон ее отключили, и я обещал уладить это дело. Дал ей номер своего телефона, и мы договорились о следующей встрече.

Дождь уже перестал, небо прояснилось. Надо уходить. Наим дремал на кухне. Я разбудил его, мы попрощались со старухой и поднялись на Кармель. Улицы были мокрые и безлюдные. Первые признаки рассвета.

Дома тишина. Ася и Дафи крепко спят. Я отвел Наима в рабочую комнату и зашел в спальню. Света не зажигаю, совсем не чувствую усталости, смотрю на спящую Асю, утренний свет падает на ее лицо. Я слегка прикоснулся к ней. Ей снова снится что-то. Заметно, как двигаются ее глаза под закрытыми веками. До чего же странно знать, что именно в этот момент она видит сон. Он, наверно, заставлял ее страдать, потому что ее лицо исказилось. Моя стареющая жена, погруженная в свои сновидения. Я осторожно нагнулся над ней, почти встал на колени, нежно трясу ее. Но она не хотела просыпаться, как-то странно, трогательно так, почти с отчаянием, ухватилась за подушку, плачет. Я, улыбаясь, погладил ее: