Любовник - Авраам Иехошуа

Врачи выговаривали мне, но улыбались…

И уже намекают мне о возвращении домой…

Они достали папку с моими данными и колеблясь, осторожно стали рассказывать мне о нем. О внуке Габриэле. Я не знала, что он вернулся в страну. Приехал. Через месяц после того, как меня привезли сюда. О Господи, для чего?

В голове у меня помутилось. Я, наверно, сильно побледнела. Мне сразу же принесли валерьянку для успокоения, хотели даже уложить в постель.

Габриэль вернулся! Вот уже десять лет он бродит по свету и даже не собирался возвращаться, и вдруг – вернулся. Стоило мне лишиться памяти, и он тут как тут. Привел специалиста по потере памяти, чтобы осмотрел меня, привел адвоката посмотреть на меня. Устроил совет у моей кровати. Консилиум. Наверно, наследством интересуется мой взбалмошный внук.

Теперь я схожу с ума от беспокойства. Подробности неясны, похоже, все потеряли память. Полная путаница. Сначала он приходил сюда каждую неделю, сидел возле кровати, силой пытался заставить меня говорить, ждал посещения врача, заглядывал во врачебные записи и уходил. Потом стал приходить изредка, ненадолго, даже к кровати не подходил, шел сразу же в регистратуру, сам вынимал мою карточку, хмуро просматривал ее и уходил. Но с тех пор, как началась война, он совсем не появлялся, исчез. Испугался и сбежал.

Правда, однажды позвонили и спросили, нет ли изменений в моем состоянии, но неизвестно, был ли это он или кто-то другой. И только несколько недель назад пришел какой-то человек, пожилой, с большой бородой – все запомнили его бороду (но кто он? кто это?), – и сказал, что он мой родственник, но говорил как-то неуверенно, стоял у моей кровати и долго смотрел на меня, интересовался, был ли тут Габриэль. Больше, чем мною, интересовался он Габриэлем, искал его.

Прямо детектив…

Еще фильм из этого сделают…

И вдруг мне стало грустно. Уже не было счастья первых дней пробуждения, а наоборот – тоска и подавленность. В газетах – ничего хорошего. Лишь теперь я поняла, насколько тяжелой была война. Габриэль вернулся из Парижа, а я не узнала его, и он, наверно, отчаялся и уехал. И надо думать теперь о возвращении домой, оплатить счета, вернуться в мир, надо освободить койку, все время другие старики лишаются памяти, да и не только старики.

Звоню домой, но телефон отключен. Звоню своему адвокату, но он на военных сборах. Вызываю такси и еду домой. На улице страшный туман, дождь, грязь и мрак. Приезжаю домой, а тяжелая моя дверь закрыта. Соседка, мадам Гольдберг, вредная ашкеназия, выходит посмотреть, кто это, и чуть не падает в обморок, завидев меня.

Я захожу к ней и слушаю ее рассказ. Это она, когда я потеряла сознание, обнаружила меня сидящей у стола над тарелкой без движения, словно камень. Она вызвала врача, и тот отвез меня в больницу. Порылась в бумагах, нашла адрес Габриэля в Париже и написала ему о моей болезни. Написала ему, что я при смерти. Через несколько недель он объявился и жил в доме, пока не началась война. Но в первый же день войны исчез и больше не вернулся. Через некоторое время появился человек с бородой (снова эта борода, она преследует меня), пришел искать Габриэля, хотел зайти в квартиру, взломать дверь, но мадам Гольдберг предупредила его, что вызовет полицию, все время стояла на страже, даже кровать свою придвинула к двери, чтобы услышать, если он придет.

Пришлось позвать слесаря, Чтобы взломать дверь квартиры, потому что ключа не было ни у меня, ни у госпожи Гольдберг, все забрал Габриэль. Он проработал четверть часа и взял сто лир, Содом и Гоморра! Но главное – можно было зайти в квартиру. Помещение запущено, полно пауков, на кухне грязная посуда с остатками заплесневелой еды. Повсюду коробки из-под консервов. И великое множество посуды. Вытащил из буфета все сервизы, чтобы не мыть посуду каждый день. Тараканы шмыгают под ногами, я им тут мешаю. Мышонок, родившийся в мусорном ведре, нахально смотрит на меня из своего угла, даже не убегает.

Везде следы присутствия внука. С детства невозможно было приучить его к порядку, но теперь он совсем распустился. Его рубашки висят на моих платьях, на стульях – грязное белье, в ванной – носки. Газеты и журналы на французском, вышедшие еще до войны. На одной из кроватей – раскрытый чемодан. Все в таком виде, словно он ненадолго вышел.

Так где же он?

Госпожа Гольдберг принесла мне гефилте фиш, которую она приготовила на субботу. А я не знала, что уже канун субботы. Целый год жила вне времени. Она молча глазеет на беспорядок в моей квартире, умирает от любопытства. Хотела задержаться, но я вежливо выпроводила ее. Вечер наступил быстро, а я все еще ищу какую-нибудь записку, чтобы хоть что-то прояснилось. Лампочки перегорели, и мне пришлось зажечь свечу, чтобы не заблудиться в комнатах.

И вдруг снова это одиночество последних лет. Теперь я понимаю, как я лишилась памяти. И снова мне захотелось лишиться ее. Нельзя мне было покидать Иерусалим, даже если и не осталось там никого из семьи. Нельзя обрывать связи. Преступление и грех. Я начинаю есть эту фаршированную рыбу, но меня тошнит от ее сладкого вкуса. Когда, наконец, эти ашкеназы научатся готовить! Сижу на кухне, вокруг грязные тарелки и заплесневелые остатки пищи, и ем рыбу. Заставляю себя есть, чтобы не ослабеть, а слезы капают на вилку. На улице буря, все рушится.

Так, значит, он был здесь. Как он выглядит? Господи Боже мой, куда же он пропал? Может быть, умер, может, и он упал, потеряв сознание. Как найти этого бородача? Надо осмотреть как следует весь дом, вдруг нападу на его след. Я кладу грязную тарелку в раковину, нет сил вымыть ее. До чего же запачкал весь дом, совсем испортился там у французов. Беру свечу и снова обхожу полутемную квартиру, осматриваю шкафы, кровати (он спал на всех), ищу под простынями.

Устала страшно, надеваю ночную рубашку и ложусь в свою кровать, на которой он тоже лежал. Простыни несвежие, но у меня нет сил переменить их.

Первая ночь в доме после годичного отсутствия. Кто бы мог поверить, что со мной такое случится, лучше бы мне было умереть. Дождь хлещет по окну. Тяжелая зима. Двери в доме скрипят, и ветер проникает неизвестно откуда. Я лежу с открытыми глазами. Никогда я не боялась одиночества, всем известно, что я одинока, но никогда не лежала я среди такого беспорядка. И вдруг слышу скрип ставен в соседней комнате, словно кто-то лезет в окно. Я думала, ветер, но слышатся легкие шаги. «Он вернулся», – проносится в моем мозгу. И правда, дверь в комнату открывается, на пороге стоит мальчик, смотрит на меня. Что это? Словно Габриэль снова превратился в ребенка и бродит по дому, как двадцать лет тому назад, когда ему снился какой-нибудь страшный сон и он вставал и нарочно шумел, чтобы разбудить меня.