Победоносец - Ежи Жулавский

— Победоносец, — сказал он, впервые прилюдно называя Марка этим именем, — Победоносец жив и побеждает. Не сомневайтесь в этом. Если бы дело обстояло иначе, не горстка шернов, о которой слух идет, а целое воинство набросилось бы на нас. Этот набег — их последняя попытка избежать гибели. Они рассчитывают поднять здесь панику. Но пусть повстречают мужей доблестных и найдут верную смерть. Не раз я водил вас в бой, поведу и нынче, если нет никого помоложе.

Собранные за несколько часов отряды во главе с Крохабенной и Анной вышли из города и направились на запад, туда, где горизонт был застлан дымом.

В городе с нетерпением ждали известий. Они пришли раньше, чем рассчитывали. Пополудни, едва прокатилась гроза, прибыли первые гонцы и объявили: «Победа!» Горсточку дерзких шернов захватили врасплох, окружили и перебили всех до одного.

Воцарилась неописуемая радость. Народ хлынул за ворота встречать старика-победителя, так вовремя явившегося. Послышались голоса, что ему нужно снова занять престол вместо недостойного Элема. Но во главе победоносного ополчения шел один Анна. Крохабенна исчез.

Правда, уходя, он не скрыл, что находится на Кладбищенском острове, но заодно наказал, чтобы никто не смел его там тревожить.

Анна объявил об этом народу и добавил, что Крохабенна велел ему неукоснительно исполнить первоначальное поручение и ночью доставить пополнение за море. В городе следует лишь на всякий случай учредить постоянное ополчение.

Народ был уязвлен и возмущен уходом Крохабенны. Это было воспринято как пренебрежение со стороны спесивого старика. В ярости позабыли даже о том, что всего несколько часов назад он своим появлением спас город от позора и гибели. Элем тут же воспользовался переменой настроения и подослал к людям Севина, а тот распространил слух, что защитить город призвал старика не кто иной как Элем, которому-де был известен опыт Крохабенны в военном деле.

А главное, все это произошло так быстро и так благополучно закончилось, что народ вскоре перестал считать опасностью то, перед чем совсем недавно трепетал. О случившейся панике вспоминали со смехом, даже с некоторым стыдом и очень неохотно. В этот день люди перестали страшиться шернов. Перестали дивиться подвигу Крохабенны и даже о Победоносце и его походе, который прежде считали недостижимым верхом отваги, стали говорить пренебрежительно.

И даже упрекали Марка в том, что он так долго тянет с расправой над ненавистным отродьем. И даже вслух толковали, что-де не следует отправлять за море пополнение. И, вероятнее всего, несмотря на настоятельный совет Крохабенны, Анне так и не дали бы выступить из города, если бы добровольцев не манила корысть. Ведь все видели драгоценности, в свое время присланные Победоносцем из-за моря в дар золотоволосой внучке первосвященника.

Ихазели все происшедшее показалось странным сном, от которого остался очень неприятный осадок. Она видела, как шерна вытаскивали из подвала, видела ужасное унижение людей, охваченных скверным страхом и готовых ползать в ногах у связанного чудища Представляла себе, что была минута, когда в переполненном соборе единственным достойным властителем оказался этот злобный зверь, лишенный даже тени человечности Ее охватил жаркий стыд, стыд за никчемных людишек, стыд за перенесенное поношение и даже за Победоносца, который запер в темнице беззащитное чудище. И этот стыд внезапно обратился против шерна, который оказался свидетелем и косвенной причиной случившегося.

Первым порывом было пойти и убить шерна, но при мысли, что тогда придется еще раз заглянуть в его налитые кровью, полные издевки бельма, нахлынул непреодолимый страх. Ихазель заперлась в своих покоях и долго не выходила оттуда Крохабенна прислал за ней, просил приехать на Кладбищенский остров для важного разговора — она не ответила гонцу, даже не впустила его к себе. Вечером отправлялся за море Анна с пополнением, весь город высыпал на лед — она не соизволила даже выглянуть в окно.

Всю ночь в долгие промежутки между вечерним, полночным и утренним сном Ихазель провела в одиночестве, во все более ожесточенном раздумье Несколько раз вставала словно бы с мыслью спуститься в подвал, где был заперт шерн, но всякий раз недоставало то ли сил, то ли смелости, и снова пряталась Ихазель в дальних хоромах, не позволяя входить даже горничным.

Так прошло и утро Целые часы провела она, лежа с широко открытыми глазами, словно застывшая в странном оцепенении. Лишь около полудня, когда чреватый близящейся грозой воздух лишает человека сил, она ощутила прилив лихорадочной энергии.

Она находилась у себя в покоях. Вскочила с широкого ложа и приказала горничным, чтобы привели холопов. Явились четверо громил, по виду палачи. Ихазель знаком велела им подождать.

В небольшой задней комнатушке, где она обычно одевалась, над полукруглым бассейном было укреплено большое металлическое зеркало. Туда и направилась Ихазель в сопровождении двух горничных. Остановилась перед зеркалом и велела раздеть себя.

Те в четыре проворных руки пустились развязывать ленты ее верхнего платья на плечах и на груди, скрытой от людских взоров со дня прибытия Победоносца на Луну. Потом одна из горничных склонилась к ее ногам, чтобы снять сандалии, а другая быстрыми ласкающими движениями пальцев вынула шпильки из прически, так что волосы золотой волной хлынули на обнаженную спину. На бедрах осталось лишь свободное нижнее белье цвета морской волны, стянутое тонкой золотой цепочкой, свисающей до пят. Ихазель сама рванула ее обеими руками, расцепила, и последняя одежда беззвучно соскользнула на белую меховушку, брошенную на край бассейна.

И перед собственными глазами, неотрывно смотрящими в зеркало, расцвела Ихазель, как волшебный цветок. Губы влюбленно набрякли, веки отяжелели от вида собственной красоты. Под каскадом сыпучего золота волос блистали лилейные плечи, соединенные двумя розами грудей. Стройные бедра, слегка розовеющие, жемчужной линией упоительно ниспадали в округлые колени, а те — в миниатюрные стопы, похожие на две лилии.

Ихазель выгнулась змейкой, подняв руки над головой.

— Красивая я…

— Красивая ты, о госпожа! — хором ответили обе горничные.

Стройная, гибкая, нагая и совершенная, замерла Ихазель на недолгое время, пока, словно удар, не посетило какое-то воспоминание, заставившее потупиться и закрыть лицо руками. Горничным послышался то ли стон, то ли, может быть, отрывочный всхлип.

Когда Ихазель отняла руки от лица, губы у нее были сжаты, а глаза приняли жестокое, властное выражение.

— Одевайте, — коротко приказала она.