Бесы: Роман-предупреждение - Людмила Сараскина

239

не остановится, чтобы самой стать жестокой…» В «Бесах» подобную картину рисует Ставрогину Верховенский: «Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна… или как там у них, черт, поется в этой песне…» Петруша, подобно Шондипу, уверен в том, что Лиза переступит через «ставрогинские трупики» ради «безумной страсти». Мифы об «Иване-Царевиче» и «Царице-Пчеле» обернулись реальным злодейством: пожарами и убийствами. Шондип, как и Петруша, — злодей, так сказать, принци пиальный, умышленный, специально тренирующий себя для злодеяний: «Время от времени мы вместе с учениками устра иваем испытание жестокости. Однажды у нас был пикник в саду. На лугу паслась коза. Я спросил: «Кто может отрезать этим серпом заднюю ногу козе?» Все растерялись, а я пошел и отрезал ногу. Самый жестокий из моих учеников при виде такого зрелища потерял сознание». Эта сцена с козой вызывает ассоциацию со сценой убий ства Шатова в «Бесах», когда «Петруша» скрепляет кровью верность своих приспешников. Во всяком случае, довольно очевидно, что от «испытания жестокости» по Шондипу до «скрепления кровью» по Верховенскому расстояние невелико. Очевидно также, что Шондип использует те же организа ционные методы, что и Петруша: сколачивает группу отчаян ных, «для которых ничего не стоит устранить любое пре пятствие», с помощью закоренелого преступника (вариант Федьки Каторжного из «Бесов») топит лодку бунтующего перевозчика и т. д. Наконец, самый грандиозный замысел Шондипа — праздник в честь индусской богини Дурги, устра иваемый как раз во время одного из мусульманских праздни ков. Лучший способ спровоцировать индусско-мусульманские столкновения трудно было бы придумать. Как не вспомнить здесь «праздник гувернанток», подготовленный и устроенный Петрушей! В обоих случаях «праздники» оборачиваются кро вавыми событиями, а их зачинщики благополучно отбывают в столицы (Калькутту и Петербург соответственно), пре доставив возможность погибать под пулями и ножами своим приспешникам.

Два диагноза одной болезни

Приведенный перечень совпадений и соответствий между «Бесами» и «Домом и миром» можно было бы и расширить, но существенно подчеркнуть, что речь идет не только и не

240

столько о параллелях в сюжетных композициях и структурах образов, сколько о сходстве авторских позиций в художест венном решении проблем общечеловеческой значимости. В этой связи нельзя не обратить внимание и на сходство общей концепции личности в обоих романах. Хорошо известно, сколь сложен человек у Достоевского. Хрестоматийными ста ли слова писателя: «Человек есть тайна…» (28, кн. I, 63). Подобным же образом воспринимают себя и других герои Тагора. «Зачем создатель делает человека таким сложным, — размышляет Бимола. — …Только Шива знает, какие неизве данные тайны человек несет в себе». Персонажи «Дома и мира» вполне оправдывают это замечание. Так, например, Бимола, уже развенчавшая для себя Шондипа, вновь чув ствует неодолимую притягательную силу этого человека, стоит ему произнести признания «последней прямоты»: «Я все по нимаю, но не в состоянии преодолеть охватившего меня безу мия». И сам Шондип, уже полностью дискредитированный, от вергнутый Бимолой и изгнанный Никхилешем, находит в себе силы и остатки гордости, чтобы вернуть присвоенные деньги, повинуясь чувству иррациональному. «…Наконец-то, — говорит он, — и в безупречную жизнь Шондипа закралось одно «но»… Как я ни боролся с собой, мне стало очевидно, что на всем свете только у вас я ничего не смогу взять». Как ни старается Шондип на протяжении всего романного действия быть «со вершенным», но и у такого, казалось бы, законченного зло дея бывают в жизни минуты внутренних сомнений. За преде лами влияния своих идей он обнаруживает такую часть жизни, которая никак с этими идеями не согласуется: «Существую щую разницу я стараюсь как-то скрыть, загладить, иначе все может погибнуть». Читатель имеет возможность несколько раз убедиться в том, как натура Шондипа противится совершаемому над ней насилию, ибо несовместима с идеалом «тотальной неспра ведливости»: «Это моя идея, а не я сам. Сколько бы я ни превозносил несправедливость, в оболочке идеи есть трещины, и из них проглядывает нечто чрезвычайно несовершенное, слабое. Это происходит оттого, что большая часть меня была создана раньше, чем я появился на свет». Даже так называе мое «испытание жестокости» должно было скрыть «внутрен него» Шондипа — «слабого, нежного, с трепещущим сердцем». Здесь психологизм Тагора очень близок психологизму Досто евского. Так, к роману Тагора вполне применимы слова В. Дне- прова. «Достоевский говорит: человек по природе своей и добр

241

и зол, ближайший его противник заключен в нем самом, свою высокую идею он раньше всего должен защитить от самого себя, первую духовную и нравственную борьбу про вести с самим собой. И борьба эта — не… буря в стакане воды, в ней поставлены на кон всеобщие идеи, сталкиваются программы широкого значения, проверяются большие жизнен ные истины. Все вопросы эпохи, совпадающие с конечными вопросами человеческого бытия, решаются прежде в субъекте, а затем уже в обширности массовой жизни» 1. Важной особенностью «Дома и мира», значимой в плане нашего сопоставления, является также избранная Тагором манера повествования. Оценка событий, итог спора выражены в обоих романах не прямо, не через авторское слово, а опо средованно, через другие голоса. В «Бесах» повествование доверено Хроникеру, который, побуждая читателя к свобод ному, открытому диалогу, «как бы умерил пыл исходной «монологической» установки Достоевского», позволил рас крыть новые возможности «полифонии» и способствовал пре вращению «памфлета» в «поэму» 2. В романе Тагора объек тивная картина жизни преломляется через субъективные восприятия трех главных персонажей. Действие романа за ключено в рамки как бы дневниковых записей трех героев, и поочередно приводимые отрывки этих записей и составляют ткань повествования. Подобно тому как в действительной жизни Тагор ратовал за свободное и открытое обсуждение политических проблем, чтобы свободнее открывалась истина, так и в своем романе он предоставил «право голоса» даже «бесовскому наваждению» — и в результате дискредитация «бесовщины» происходит как бы изнутри нее самой. «Бесы» и «Дом и мир» интересно было бы сопоставить и в плане тех общих для Достоевского и Тагора идеологи ческих проблем, о которых речь шла выше: Восток и Запад, «свое» и «чужое», национализм и «всечеловечность», обра зованный слой и народ. Как известно, в «Бесах» Достоев ский хотел изобличить «нигилистов и западников», показать, что «верхние», «европеизированные» слои России обречены на гибель, если они не найдут путей воссоединения с наро дом, с «почвой» — и не исцелятся вместе с народом. При этом идея «почвы» неразрывно связана у Достоевского с идеалами православия (см. 12, 253–257). «Дом и мир» — это также изображение «болезней» «верх- 1 Днепров В. Идеи, страсти, поступки. Л., 1978, с. 367. 2 См.: Карякин Ю. Достоевский и канун XXI века, с. 261.

242

него» европеизированного слоя. Но и диагноз, и предлагае мые пути лечения здесь иные. Шондип олицетворяет у Таго ра ложное, извращенное понимание культурного синтеза. У индийской традиции он взял религиозный символ сомни тельной (для Тагора) ценности — Богиню-Мать (к тому же не как истину, а как форму для политических манипуля ций), а у Европы — «религию нации», политический цинизм, культ силы. Никхилеш и его «Учитель», напротив, ищут пути к подлинному синтезу различных культур, к подлинному един ству образованных людей и народа. Их положительный идеал, надо признаться, довольно расплывчат, но, во всяком случае, «религию нации», которую проповедует Шондип, они не при емлют. «Учитель» говорит Никхилешу: «История человечества создается всеми народами, всеми странами мира. Поэтому не следует восхвалять родину, подменяя религию политикой. Европа, я знаю, не считается с этим, и она не может быть нашей наставницей. Умирая во имя истины, человек стано вится бессмертным. То же самое происходит и с народом; если он погибает, то ему принадлежат страницы бессмертия в истории человечества. Пусть же и в Индии станет реальным чувство истины и правды среди устремившегося в небеса… смеха дьявола. И все-таки какая эпидемия греха проникла в нашу родину из дальних стран!» Но здесь, следуя избранному в нашей работе подходу: говорить о схождениях, а не о различиях, — мы должны остановиться, потому что речь уже зашла именно о разли чиях и, может быть, об одном из самых существенных раз личий между мировоззрениями Достоевского и Тагора. На фоне очевидных расхождений тем явственнее выступает сход ство «Бесов» и «Дома и мира».

Если Тагор действительно читал «Бесов»…