Убийца Шута - Робин Хобб

— Это кажется справедливым. А теперь тебе надо добраться до кровати и поспать, если ты собираешься встать рано утром.

— Это точно, — согласилась она и протянула руку ребенку. — Пойдем, Би. Теперь нам обеим пора спать, и не спорь.

Би опустила голову, ее нежелание было очевидно. Я вмешался.

— Я сам уложу ее. Я сказал, что могу полностью о ней позаботиться. Значит, начну прямо сейчас.

Неттл колебалась.

— Я знаю, что ты сделаешь. Ты оставишь ее, пока она не уснет у огня, а потом просто отнесешь ее в постель.

Я посмотрел на нее, понимая, что у нас одинаковые воспоминания. Не раз я засыпал у очага на конюшне Баррича, с куском упряжи или игрушкой в руках. А просыпался под шерстяным одеялом на своем тюфяке рядом с его кроватью. Подозреваю, то же самое он делал и для Неттл, когда она была маленькой.

— Ни одному из нас от этого хуже не стало, — заметил я.

Она быстро кивнула, глаза ее наполнились слезами. Потом она повернулась и вышла. Я смотрел на нее как в тумане. Она опустила плечи. Она была побеждена. И осиротела. Она уже взрослая, но ее мать умерла так же быстро, как и человек, воспитавший ее. И хотя перед ней был отец, она чувствовала себя одинокой.

Ее одиночество усилило мое. Баррич. Сердце сжала тоска по нему. Он был человеком, за которым я бы пошел, к чьему совету прислушался бы даже сейчас. Кетриккен слишком сдержанна, Чейд слишком самоуверен, Дьютифул слишком молод. Шут слишком далеко.

Я удержался от изучения этих потерь. Молли не отказывала себе в удовольствии отчитывать меня за этот недостаток. Если случалось что-то плохое, я немедленно связывал это с чем-то плохим в прошлом или будущем. А когда я грустил, я был склонен погрузиться в горе, нагромождать беду за бедой и валяться на них, как дракон на сокровищах. Мне нужно сосредоточиться на том, что у меня есть, а не на том, что я потерял. Нужно помнить про завтра и про завтрашние обязанности, которые я на себя взял.

Я посмотрел на Би, и она сразу отвернулась. Даже с ноющим сердцем, я улыбнулся.

— Теперь мы вдвоем, нам нужно поговорить, — сказал я ей.

Замерев, как статуя, она какое-то время смотрела в огонь. Потом медленно кивнула. Ее голос был высоким и слабым, но чистым. А произношение было не ребяческим.

— Ты и я должны поговорить, — она бросила короткий взгляд в мою сторону. — Но мне никогда не нужно было говорить с мамой. Она просто понимала.

Я действительно не ожидал ответа от нее. Этот кивок и все, сказанное ею ранее, стали самым долгим разговором со мной. Раньше она обращалась ко мне коротко, когда просила больше бумаги или когда требовалась моя помощь, чтобы заточить перо. Но это, это было по-другому. Сейчас, глядя на свою маленькую дочь, я наполнился леденящим пониманием. Она была совершенно не такой, какой я себе ее представлял. Странное ощущение, будто исчез привычный образ, и я рухнул в неизвестность. Это мой ребенок, напомнил я себе. Дочь, о которой мы с Молли так долго мечтали. Со времени странной беременности Молли и рождения Би я пытался примириться с тем, что думал о ней. Однажды ночью, девять лет назад, я умирал от страха за свою любимую жену, считая ее помешанной, а стал отцом крошечного, но прекрасного младенца. В первые месяцы ее жизни я отчаянно мечтал, как и любой родитель. Что она будет умной, доброй, красивой. Что она захочет, чтобы мы с Молли всему научили ее. Она будет смешливой, любопытной и непоседливой. Станет для нас компанией, пока растет, и конечно, обычное желание — будет утешением нашей старости.

Но шло время, а она не росла, не говорила, и мне пришлось столкнуться с ее особенностями. Как червь медленно вгрызается в яблоко, так и понимание насквозь проело мое сердце. Она не вырастет, не будет смеяться. Би никогда не станет ребенком, которого я придумал.

Хуже всего было то, что я уже отдал свое сердце этому воображаемому ребенку, и мне было ужасно трудно простить Би. Ее существование ввергло мою жизнь в палитру эмоций. Тяжело было убивать надежду. Учитывая, что ее развитие шло с большими задержками, я долго надеялся, что рано или поздно она сможет догнать своих сверстников. Каждое крушение этой надежды становилось все тяжелее. Глубокую печаль и разочарование иногда сменяла внезапная злость на судьбу. При всем этом я льстил себе, что Молли не знала о моем двойственном отношении к ребенку. Чтобы скрыть, как мне трудно принять ее такой, какая она есть, я начал яростно защищать ее. Я стал нетерпим к тем, отмечал ее особенности. Она получала все, что хотела. Я никогда не принуждал ее пробовать то, что ей не нравится. Молли совершенно не ведала, что Би проигрывала в сравнении с моим воображаемым ребенком. Она выглядела довольной и безрассудно любила дочку. Я так и не решился спросить ее, не видела ли она в Би другого ребенка. Я отказывался думать об этом и всем сердцем желал, чтобы она ни о чем не догадалась.

Я задавался вопросом, что будет с ней, когда она вырастет, а мы постареем? До того вечера, когда она удивила меня, запомнив двадцать семь предметов за один раз, я считал, что она знает очень мало слов. И только недавно я стал мудрее и научился наслаждаться ее существованием. Наконец-то я расслабился и стал радоваться удовольствию, которое она приносила матери. Страшные бури разочарования сменились безмятежным смирением. Би — просто Би и ничего большего.

Но теперь Би ясно разговаривает со мной, и мне стало стыдно. Прежде я вылавливал в ее бормотании слова как золотые монеты. Сегодня я почувствовал огромное облегчение. Пусть немного, но она может говорить. Почему стыд? Мне стало стыдно, что внезапно любить ее немой стало гораздо проще.

Я подумал о старой басне и решил, что выбора у меня не было. Я взял быка за рока. Но осторожно.

— Ты не любишь разговаривать?

Она слегка покачала головой.

— Значит, ты не разговаривала со мной, потому что…

Опять вспышка бледно-голубых глаз.

— Не надо было говорить с тобой. Была мама. Мы много были вместе. Она слушала. Даже когда я плохо говорила, она понимала меня. Она понимала все без слов, которые нужны тебе.

— А теперь?

Ее маленькие плечи отвернулись от меня, корчась в беспокойстве.

— Теперь надо. Чтобы оставаться в безопасности. Но раньше безопаснее было молчать. Чтобы слуги привыкли. В основном они хорошо относятся ко мне. Но если я вдруг заговорю с ними, как сейчас с тобой, если они подслушают, как я говорю, они станут меня бояться. А потом решат, что я угрожаю им. И взрослые тоже станут опасными.

Тоже? подумал я. Я сделал попытку.

— Как и дети.

Кивок. Не более чем, но и без того все было ясно. Конечно. Она такая способная. Такая большая. Этот голосок, выговаривающий такие взрослые слова. И так страшно слышать эти рассуждения, будто передо мной Чейд, а не моя маленькая дочь. Я думал, она будет говорить по-детски, я бы обрадовался простой логике ребенка. Вместо этого маятник качнулся в другую сторону, и от смирения перед немотой дочери я перешел к страху, что она невероятно сложная и, возможно, даже двуличная.

Она посмотрела на мои ноги.

— Теперь ты немного боишься меня.

Она склонила голову и сложила ручки на скрещенных ногах, ожидая моей лжи.

— Беспокоюсь. Не боюсь, — неохотно признал я. Я пытался найти правильные слова, но не мог и остановился на: — Я… поражен. И немного расстроен, что не догадывался о твоей способности так говорить и думать. Это нервирует, Би. И все же люблю я тебя намного сильнее, чем боюсь. Со временем я привыкну к… к настоящей тебе.

Маленькая розовая головка с дымкой светлых волос медленно кивнула.

— У тебя получится. А у Неттл, наверное, нет.

Я обнаружил, что разделяю ее сомнения, но ощутил потребность защитить свою старшую дочь.

— Несправедливо ожидать от нее этого. И даже от меня! Почему ты таишься? Почему не начала говорить, как только научилась?

Голова ее опустилась еще ниже, она приподняла одно плечо и безмолвно покачалась. Я и не ждал ответа. По правде говоря, я понимал, почему стоит хранить такие секреты. В течение многих лет я сам скрывал от Молли, что я бастард, представляясь простым мальчиком на побегушках. Не ради обмана, а из-за желания быть как все. Я знал слишком хорошо, что чем дольше человек хранит секрет, тем сложнее, разоблачив его, не назвать обманщиком. Как я мог не видеть этого? Как я мог уберечь ее от ошибок, которые совершил сам? Я попытался поговорить с ней, как отец.

— Да, ты хранила странный секрет. Но теперь я советую тебе забыть про него. Ты должна начать говорить с другими людьми. Не так, как мы говорим сейчас, но словечко тут, словечко там. Называй предмет, который тебе нужен. Потом перейди к простым просьбам.

— Ты хочешь, чтобы я научилась новому виду лжи, — сказала она медленно. — Чтобы я делала вид, что я только сейчас учусь говорить.

И я понял, что я больше походил на наставника убийцы, чем на любящего отца. Я давал ей советы, которые Чейд дал бы мне. Мне стало неуютно от этой мысли, и я заговорил тверже.