Киров - Семен Синельников

Подпольщики все чаще просили направить к ним Кирова. Его и самого влекло в подполье. Однако ЦК партии считал, что в XI армии он нужнее.

«Оставить Кирова в Астрахани» — было решено после очередной его просьбы об откомандировании на зафронтовую работу.

«Откомандировании работы Закавказье Цека отказывает, — телеграфировали Сергею Мироновичу в другой раз. — Постановлено оставить вас Астрахани».

«Предложение принимается с той разницей, что вы остаетесь на месте», — ответили из Москвы, когда Киров хотел провести объединение северокавказских партизанских отрядов.

Осенью Сергей Миронович вместе с Раскольниковым подготовил очень серьезную военно-морскую операцию. Встретить советских моряков в одном из вражеских портов должен был Киров и только Киров. Его авторитет, его личное знакомство с руководящими большевиками-подпольщиками и командирами флотилии служили порукой надежного взаимодействия их в сложной обстановке, требовавшей исключительной оперативности. И никто другой не знал столь досконально военно-политическое положение по обе стороны Каспия, как Сергей Миронович.

Оргбюро ЦК РКП (б) одобрило план операции и ради нее освободило Сергея Мироновича от всех прежних обязанностей. 30 сентября ему из Москвы передали, что он должен поскорее пересечь линию фронта.

Операция эта, сулившая Красной Армии большой успех, сорвалась, не начинаясь. Сергея Мироновича задержала в Астрахани, приковала к ней вторая авантюра «тутошников».

Авантюра была направлена против Реввоенсовета XI армии и прежде всего против Кирова.

Главным закоперщиком оказался губвоенком Чугунов.

Бондарь из предместья Форпост, он в царской армии прошел кое-какую военную выучку. Участвовал в подавлении январского мятежа 1918 года, приведя в город отряд форпостинских рабочих. Сражался умело.

В марте 1919 года Киров включил Чугунова в «тройку», которой доверил подавление мятежников. Летом Сергей Миронович назначил его членом совета Астраханского крепостного района и начальником гарнизона, что тоже было обоснованно: жизненный опыт рабочего сочетался у Чугунова с напористостью, храбростью и незаурядной военной сметкой.

Но от множества рабочих, развернувших свои способности в годы гражданской войны, Чугунова отличали некоторые отрицательные черты. Его влюбленность в собственную персону граничила с комизмом. Каждое распоряжение его представлялось ему перлом создания. Скажем, о действиях своих при очередном авианалете он сочинит длинный напыщенный рапорт:

«В момент взрыва я лично находился на автомобиле в районе города, и автомобиль мой сейчас же на месте был предоставлен, по моему личному приказанию, для оказания помощи раненым товарищам, для отвоза их в лазарет № 5. Кроме того, мною был задержан случайно попавший грузовой автомобиль и несколько извозчиков для той же цели. Наряду с этими распоряжениями мною… Вместе с тем мною…

Я обратился к собравшейся толпе и указал ей… Я подчеркнул… Мною было заявлено…»

Самовлюбленность, неимоверная переоценка собственных заслуг и, конечно же, местничество довершали склонность к авантюризму. Это и привело Чугунова к преступлению еще в ночь с 24 на 25 июля, когда арестовали Атарбекова.

Сергей Миронович поднял тогда на ноги всех. Через несколько минут после того, как у него побывал Шаварш Амирханян, — буквально через несколько минут — к дому, где жили чекисты, примчались и преемник Атарбекова, и председатель губкома РКП (б), и губвоенком, начальник гарнизона Чугунов.

Командир подразделения, оцеплявшего дом, не пожелал подчиниться им и увести красноармейцев:

— Выполняю приказ Аристова.

Чугунову велели пойти в крепость и положить конец авантюре. А он присоединился к авантюре Аристова.

Чугунова тогда простили, поверив его раскаянию.

Раскаяние было, очевидно, притворным.

Теперь, в ночь с 6 на 7 октября, Чугунов совершил несколько преступлений подряд. Он объявил Астрахань на осадном положении. Поднял гарнизон в ружье. Телефонной станции приказал прекратить работу.

Взяв с собой нескольких приятелей, двух приезжих москвичей, которых ввел в заблуждение, да красноармейцев, Чугунов около трех часов ночи отправился на Эспланадную улицу, к Кирову. В его квартире до середины лета было многолюдно. Одну комнату занимал он, вторую отдал Мямлиной с детьми, третья, гостиная, превратилась в общежитие. Вела хозяйство коммуны Мямлина, и за стол садилось человек двадцать, если не тридцать. С тех пор как она уехала, в квартире, кроме Сергея Мироновича, проживали двое: секретарь Реввоенсовета Михаил Григорьевич Шатыров и управляющий делами Дмитрий Сергеевич Козлов.

По дороге чугуновская компания встретила, военкома армейского штаба Виссариона Мелхиседековича Квиркелия, старого члена партии, возвращавшегося от Кирова. У Квиркелия потребовали оружие. Он был безоружен. Ему не поверили, его обыскали:

— Следуйте за нами.

Дверь открыл Козлов. Чугунов наставил на него наган.

— Ты что, Чугунов, здоров ли? — обомлел Козлов.

— Где Киров?

— Уснул.

— Разбудить.

Сергей Миронович вошел в гостиную. Чугуновцы и красноармейцы были мрачны. Все с револьверами в руках. Молчали, первым заговорил секретарь губисполкома Иванов, учинив Сергею Мироновичу допрос: кто он, откуда, как попал в Астрахань и так далее.

Впоследствии Сергей Миронович рассказывал, что поначалу в душе немного волновался.

Было от чего. Все точь-в-точь напоминало авантюру Сорокина в Пятигорске. Бандитские аресты там проводил начальник гарнизона. Там учиняли допросы, чтобы на другой день состряпать клеветническую фальшивку. Ничто не позволяло заключить, то же ли это, что произошло в Пятигорске, или нет. Быть может, это похуже сорокинщины. Быть может, измена. Ведь среди шестидесяти с лишним заговорщиков, выловленных летом, нашелся советский командир-предатель, и тот единственный предатель служил в помощниках у Чугунова. Быть может, перед ним, Кировым, сейчас предатели. Быть может, уже арестованы и расстреляны и Куйбышев, и исполняющий обязанности командарма Бутягин, и сотрудники Реввоенсовета. Быть может, городом уже завладели мятежники и пала твердыня, стоившая жертв и жертв.

К счастью, Киров был Киров.

Он видел не только Иванова и Чугунова, все более наглеющих. Двое чужих, приезжих, держали себя достойно, озабоченно вслушиваясь в каждое слово. А вопросы Иванова становились все мельче, глупее.

Киров понял, что перед ним не предатели. Никакого мятежа нет. Сергей Миронович и до того говорил совершенно спокойно, хладнокровно. Теперь в его голосе зазвучала ирония.