Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

прыщах, Витька Кожух, — подкарауливали ребят у столовой и отнимали у них хлеб, который они несли с обеда за пазухой, чтобы съесть его ночью под одеялом, разжевывая до кислой кашицы и проглатывая по маленькой капельке. Такой разжеванный хлеб казался драгоценно-вкусным. После войны он такого хлеба уже не ел, хоть и бывал сыт не всегда. Вспомнил он также, как один раз он все-таки миновал с хлебом старших ребят и съел свой хлеб, как и мечтал, — под одеялом, и как ребята Витьки Кожуха сильно его побили и жаловаться не велели, и ему пришлось сказать воспитательнице, что он упал с дерева, и его оставили без обеда и без ужина, чтобы он в следующий раз на деревья не лазил. Вспомнил он довольно смутно, как приходил к забору их детдомовской территории какой-то незнакомый мужчина, очень-очень красивый и высокий. Безымянный этот мужчина манил его к себе пальцем, доставал из кармана пригоршню сахара и отдавал Кеше, а потом смотрел, как Кеша запихивал в рот и грыз, торопясь и оглядываясь, пропахший табаком сахар. А мужчина смотрел и тогда, когда Кеша, съев весь сахар и отбежав к дому, оборачивался в удивлении, чего ждет этот незнакомый мужчина за забором. А однажды Кеша его не узнал, потому что увидел совершенно другого человека в зеленой одежде и пилотке. Кеша ждал своего человека и потому вышел из-за дерева не сразу, а когда ударили по железяке к обеду, — все-таки вышел из-за укрытия, чтобы спросить у зеленого, не видал ли он его человека, но зеленый вдруг наклонился над низкой оградой, поднял через нее Кешу, приблизил к своему лицу, и тут Кеша узнал его и увидел, что свой человек плачет. Кеша попросил его поскорее отдать ему сахар, потому что звонили уже на обед и он может опоздать. Свой человек заплакал сильнее, плотно прижал к себе Кешу, так что у него в боку что-то хрустнуло, и он вроде бы вскрикнул; человек, наклонившись, опустил его на землю через ограду, отдал ему сахар с прилипшими к нему табачинками, и Кеша побежал к себе в столовую, набивая рот сахаром, чтобы не увидел его Витька Кожух. На следующий день Кеша пришел к забору к своему человеку за сахаром, но его не дождался. В общем, не видел его больше Кеша.

Вспомнил он, как в детском доме была елка и как под елкой выступал клоун. Одна щека у клоуна была белая, а другая — красная, — всем это очень нравилось. Но вот клоун вынес мешок, достал из него корзинку, полную пряников, показал ее публике, сидящей в огромном зале, и закричал пронзительным голосом, таким, каким и теперь кричат клоуны в цирке: «Вы это видели?» — «Видали!!» — ответила ему вся детская публика и Кеша, потому что они все уже любили клоуна с разноцветными щеками. «Не увидите!» — ответил им клоун, оскалился и вдруг стал кидать в свой огромный рот пряник за пряником до тех пор, пока корзинка не опустела. Зал притих, потом в первом ряду тоненько заплакала какая-то девочка, потом другая, еще одна, и скоро заплакали все, кто был в зале. Заплакал и Кеша. Он почему-то вспомнил тогда ушедшего от него незнакомого человека, приносившего ему сахар, на которого он в последний раз даже не оглянулся.

С громким стуком то и дело хлопает дверь в подъезде. Кто-то поднимается, отдыхая после каждых четырех шагов. Может быть, к Зинке бабушка идет на Новый год. Разнообразные шаги одинаково удаляются по лестнице вверх. Иногда наступает торжественная тишина, будто сохраняющая память об ушедшем наверх человеке. В будни нет такой тишины. В будни и Зинка и Димка с пятого этажа бегут из школы… Когда мама забывает ему оставить ключ, он может их остановить и поговорить с ними. В будни можно и во дворе поиграть до темноты и слепить снежную бабу, а если кто-нибудь вынесет мяч, то и в футбол. Сейчас же, наверное, во дворе никого нет. Кеша прислоняет портфель к стенке, чтобы мама, когда придет, поняла, что он, Кеша, вернулся из школы и находится недалеко, и выходит во двор. Там никого нет. Даже старушки не сидят на скамейках. Падает крупный сиреневый снег. Он покрыл низкую ограду детской площадки, песочницу, карнизы окон. В окнах еще темно. На улице фонари не горят. Сиреневый снег покрывает плечи, шапки прохожих, крыши машин, исчезает в фиолетовой подтаявшей грязи. По сиреневым сугробам на плечах и шапках прохожих можно узнать, сколько тот или иной человек бродит по улице. Некоторые люди с зонтами. И на них тоже сугробы.

На стоянке такси длиннющая очередь. Обычно тут стоят машины с зелеными огоньками, а людей нет. Сейчас все наоборот: машин нет, а людей — длиннющая очередь. Двое мужчин и одна женщина держат елки. На ветках елок тоже сиреневый снег, и Кеше кажется, что вся очередь стоит в негустом лесу. Вдруг в одной из женщин Кеша как будто узнает маму: у нее такая же шапка, и сумка, и на шее платок. Кешу вдруг знобит от страха, ему начинает казаться, что с мамой что-то случилось, что, может быть, напали на нее братья-разбойники, как в сказке, и ограбили ее, похитили, а может, даже убили. Кеша вспоминает, как однажды в детском доме позвала его директорша, как сказала, что за ним приехала мама, как он шел за директоршей и не верил, потому что не знал, была ли у него мама когда-нибудь, не знал, должна ли быть у человека мама. Вспомнил, как мама гладила его по голове, и вспомнил ее будто бы, хотя еще долго называл ее тетей. Теперь ему смешно, почему он называл ее тетей, и смешно даже, когда другие называют ее тетей или по имени-отчеству, потому что теперь уже не понимает, как маму можно называть не мамой.

Женщина в маминых шапке, платке и с ее сумкой вдруг повернулась и пошла по улице. Кеша пошел за нею. Она вошла в универмаг. В универмаге горел яркий свет, посреди большого зала стояла огромная елка, на макушке горела разноцветная звезда; непонятно, кто и как мог повесить ее на такую верхотуру. Возле прилавков толпились люди, и Кеша сразу потерял женщину. Он потолкался возле прилавка с надписью «ТЭЖЭ», — здесь пахло духами и сквозь толпу женщин невозможно было пробиться. Подумав, пошел туда, где продавались игрушки, посмотрел на цветные поезда и мячи и пошел к прилавку, над которым было нарисовано море; по нему плыл белый пароход,