Егерь - Евгений Ильичёв

Вновь попытался открыть глаза. На этот раз картинка получилась более четкой, но для достижения такого эффекта пришлось сильно напрячься.

Медленно поворачиваю голову в сторону. Вижу белую стену. Перевожу взгляд наверх и понимаю, что нахожусь в каком-то помещении с приглушенным светом, он мягко проникает прямо из стен и потолка. Углов в комнате нет. Стена, плавно искривляясь, переходит в потолок, а затем также плавно переходит в стену на другой стороне.

Там меня ждет неожиданный сюрприз — возле противоположной стены в прозрачном саркофаге, полностью заполненном водой, лежит, а точнее, парит в невесомости какая-то девушка. Волос на голове у девушки нет. Она, кажется, обнажена, впрочем, как и я сам. Пытаюсь разглядеть собственное тело и начинаю паниковать. Вместо себя самого я вижу тело взрослого мужчины. Крепкая грудь, рельефный пресс, волосы на лобке, сильные ноги. Долго разглядывать я себя не могу — быстро затекает шея, и я резко опускаю голову обратно, чувствительно прикладываясь затылком. В изумлении разглядываю большие кисти своих рук.

Что происходит? Кто я? В голове возникает имя — Игорь. Я — Игорь. Пытаюсь вспомнить последние события, и по телу пробегает крупная дрожь. Мы с Марией погибаем от выстрела электродуговой пушки кнеса Владеймира второго, правителя Чарской кнежити. Напрягаю память и вспоминаю все. Курень, кормилицу, Курьму, сотрапезников. Вспоминаю Германа и остальных егерей. Вспоминаю, что все они погибли. В груди начинает зарождаться паника. Где же я? Кто я? Я Игорь, это точно. Но что у меня с телом? Почему я — взрослый мужчина?

Пытаюсь напрячься и встать, но вскоре понимаю, что единственное, что я пока в состоянии напрячь — это память. Вспоминаю события последних месяцев: война, сотни смертей, кореллы, оборона кнежити, полеты на «Ермаке», загадочный бункер кнеса, Оан.

«Оан — предатель!» — осознание этой мысли наводит на еще одно воспоминание. Мария была единственной, кто мог остановить Оана. Значит, в той темпорально-стазисной капсуле лежит она? Стоп! Откуда в моей голове такой термин? Напрягаю память и тут же получаю ответ:

«Темпорально-стазистая капсула — устройство локального замедления времени для биологических структур и живых сложносоставных, полиорганных объектов».

Вздрагиваю. Я не могу знать это понятие. Так кто же я? Еще раз перевожу взгляд на девушку. Вода внутри капсулы преломляет свет, искажает черты лица, но внутри определенно не Мария. Девушка очень на нее похожа, но это точно не Мария. Тогда кто она?

Опускаю голову обратно, вновь закрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Всему происходящему должно быть логическое объяснение. Вот, опять. «Логика». Что такое логика? Разрывающаяся от боли голова вновь на раз выдает ответ:

«Логика — наука о формах и законах человеческой мысли, о законах доказательных рассуждений, изучающая методы доказательств и опровержений, а также методы установления истинности или ложности одних суждений на основе истинности или ложности других».

Вот сейчас реально страшно. Если про капсулу я мог слышать от егерей, то точные определения философских понятий я знать не мог априори.

«Философия — это… Априорность — это… Ааааа! Хватит!»

Хватаюсь за голову и пытаюсь заглушить нахлынувший поток информации. Чем больше я думаю, тем больше понятий и незнакомых ранее слов всплывает в моей голове. Они мелькают в памяти, как вспышки. Каждое новое понятие тянет за собой следующее — и так до бесконечности. Я помню то, чего помнить не могу. Я знаю то, чего не знал никогда!

— Да что же я такое? — кричу я не своим, хриплым, поломанным, мужским голосом и вновь пугаюсь этой метаморфозы. Еще вчера я обладал детским разумом, детским телом и детским голосом, а сейчас я взрослый мужчина! Да что же это творится? Хватаюсь за лысую голову и пытаюсь воссоединить две половинки разрывающегося мозга, унять нарастающую боль в висках, но все становится только хуже. Поток сознания уже невозможно остановить. Я начинаю задыхаться, кричу, заливаюсь слезами, царапаю себе лицо, стараясь сорвать с себя эту личину незнакомого человека. У меня ничего не выходит.

Наконец сознание не выдерживает перегрузок, и я чувствую, что вот-вот потеряю связь с реальным миром. С каким миром? И этот вопрос отправляет меня в глубокий нокаут. Вся история человечества от зарождения ранних цивилизаций до запуска в червоточину «Магеллана» разом обрушивается на меня. В голове сами по себе разом возникают сотни музыкальных партитур, сливаясь в дикую какофонию звуков. Перед глазами проплывают тысячи картин, скульптур, бюстов знаменитых исторических деятелей. Мелькают десятки книжных обложек, формулы химических элементов, математические уравнения, ноты, автомобили, летательные аппараты, космические корабли, карты звездного неба и, наконец, огромная червоточина, засасывающая в себя все, включая свет. Все это сменяется мириадами запахов и всепоглощающим чувством утраты. Лара. Я вспоминаю Лару, хотя не представляю, откуда знаю ее и знал ли на самом деле. Еще мгновение, и я проваливаюсь в черную, спасительную для разума пустоту.

Второе пробуждение дается гораздо легче. Голову словно распирает от объема нахлынувшей информации, но на этот раз я уже могу контролировать ее поток. Если ни о чем не думать, то кажется, что информации становится гораздо меньше. Столько, сколько я в состоянии переварить за раз. В основном это сведения об окружающем пространстве: температура, гравитация, освещенность, чувства жажды и голода, ощущения тела.

Вновь поворачиваю голову и смотрю на соседнюю капсулу. Я уже понял, что сам лежу в точно такой же.

«Кто же она?»

— Я сознательно не стал загружать в твою голову некоторую информацию.

Внезапно раздавшийся в комнате голос заставил меня вздрогнуть. Я приподнялся на локтях и огляделся. Комната, напоминающая по форме яйцо, была абсолютно пуста. Голос звучал прямо из воздуха. Или все же из головы?

— Рад, что ты успешно прошел процесс адаптации, — вновь сказал голос. Мне он показался до боли знакомым, только каким-то обезличенным.

— Кто вы? — пробасил я, вновь пугаясь собственного звучания.

Голос на мой прямой вопрос не ответил, но пояснил свою первую фразу:

— Некоторые вещи просто так загрузить в память мало. Их нужно узнать от того, кого ты знаешь лично. Их нужно не просто знать, а понять, прочувствовать, сделать собственные выводы и только тогда принимать решения.

— Какие решения?

— Судьбоносные.

— Не похоже, что моя судьба сейчас находится в моей власти, — произнес я длинную фразу и сам удивился той легкости, с которой мне это удалось. Еще вчера я мог говорить только короткими предложениями, а на вопросы отвечать лишь односложно.

— Судьбоносные решения не для тебя, Игорь. Для всего человечества.

— Почему я должен их принимать?

— В том то и дело — не должен, — спокойно ответил голос. — Я против такого насилия над волей. Люди задуманы как свободные существа, наделенные волей. Вмешиваться в процесс волеизъявления — равно перечить замыслу. Человек, воля которого сломлена, по сути своей уже не человек, а марионетка. Разумное животное, поступки которого можно запрограммировать и предсказать. Он лишь выполняет чужую волю, жертвуя своими интересами и своей свободой.

— Интересно, и кому же захочется жить такой жизнью.

— Сейчас на земле более четырех миллиардов человек. И почти все они живут именно так.

— И чьей же воле они подвластны?

— Пока — воле Боровского. Ну, или как они его называют, воле бога Бора.

— Что значит «пока»?

— Это значит, что сам Боровский в настоящий момент тоже является марионеткой.

— Но если его почитают, как бога, значит, он являет людям такую силу и власть, что все эти миллиарды людей вместе не в силах противостоять ему?

— Так, — поддержал мои логические построения голос.

— Получается, над Боровским есть еще более могущественное существо?

— Отличный вывод, юнга.

Я вздрогнул. Только два человека называли меня так.

— А кто ты?

Голос добродушно усмехнулся:

— Я уж думал, не спросишь.

Внезапно прямо в стене появился проход. За ним было черное пространство, в следующую секунду озарившееся яркой вспышкой. В комнату вошел Герман. Одетый в свой старый скафандр егерь улыбался мне. Он не постарел, не изменился и выглядел прекрасно. Он не был ранен и даже не хромал, хотя я видел, как извернулась его нога, запутавшись в стремени после выстрела Оана.

— Ну, здравствуй, Конь.

— Ты жив? — я почувствовал, как на моем лице засияла улыбка.