Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек. - Шелли Мэрри

Кроме этого, в пещере лежали кучи сухих листьев, кусочки древесной коры и какие-то белые свитки, напоминавшие внутреннюю сторону зеленой оболочки с незрелых маисовых початков. Утомленные трудной дорогой, мы сели отдохнуть на каменное ложе; сверху доносились до нас звяканье овечьих колокольцев и крики пастушонка.

Подобрав несколько свитков, разбросанных вокруг, мой друг внезапно воскликнул:

- Вот где подлинный грот Сивиллы! Ведь это Сивиллины листья!9 Приглядевшись, мы с удивлением увидели письмена, начертанные на всех листьях, а также на коре, на многих языках, не всегда известных моему спутай-Том I. Вступление 157 ку. То были халдейские и египетские иероглифы, древние, как пирамиды, но также английские и итальянские слова. В сумеречном свете мы могли разобрать немногое, однако поняли: перед нами пророчества, подробные описания недавних событий и перечни известных в наше время имен; на тонкой и хрупкой листве мы читали возгласы ликования или горести, вести о победах или поражениях. Да, здесь несомненно была пещера Сивиллы, хотя и не совсем такая, какою описал ее Вергилий10; но весь этот край столь часто переживал землетрясения и извержения вулканов, что переменам не следовало удивляться; впрочем, время сгладило следы разрушений; сохранностью этих листьев мы, вероятно, были обязаны толчку, который завалил вход в пещеру11, и разросшимся кустам, заслонявшим от ливней и бурь единственное отверстие в своде. Мы поспешно отобрали те из листьев, которые способен был понять хотя бы один из нас; нагруженные нашими сокровищами, мы простились с сумрачной пещерой и с немалым трудом вернулись к проводникам.

Во время пребывания в Неаполе мы нередко посещали пещеру, порой без проводников; переправлялись через солнечный залив и всякий раз что-нибудь добавляли к своим находкам. С тех пор, если только обстоятельства слишком властно не отвлекали меня или состояние души тому не препятствовало, я занималась расшифровкой этих священных письмен. Их дивный смысл часто вознаграждал меня за труды, утешая в скорби или вдохновляя воображение на смелые полеты среди чудес природы и творений человеческого духа. Сперва труды мои не были одинокими; но это время миновало, и вместе с несравненным другом, делившим их со мной, я утратила и радость, которую они приносили.

Di mie tenere frondi altro lavoro

Credea mostrarte; e qual fero pianeta

Ne'nvidio insieme, o mio nobil tesoro?*"12

И вот я предлагаю читателям последнее из прочитанного мной на хрупких Сивиллиных листиках. Повествование было настолько отрывочным, что мне пришлось добавить связующие звенья и придать ему последовательность. Однако главным остаются в нем небесные истины, заключенные в поэтических вещаниях Кумской девы.

Меня часто удивляло их содержание и то, что написаны они по-английски.

Порой казалось, что хаотичные и туманные строки теперешней своей завершенностью обязаны мне, потрудившейся над их разгадыванием. Но можно ли доверить другому художнику фрагменты Рафаэлева "Преображения" в соборе Свя* Ты 6 наслаждался новыми плодами Моих ветвей. Какая из планет Завистливо воздвигла Смерть меж нами?

[Пер. с ит. А. Ларина.)

158

Последний человек

того Петра?13 Он придаст им форму, в которой выразятся особенности его собственного таланта. Поэтому я не сомневаюсь, что под моим пером листья Кумской Сивиллы претерпели искажения и утратили часть своих достоинств.

Единственным извинением моего вмешательства является то, что в первоначальном виде они были малопонятны.

В этих трудах я коротала долгие часы одиночества; они уносили из мира, отвратившего от меня некогда благосклонный взор, чтобы устремить его на того, кто поражал мощью своего воображения. Читатели спросят, как можно находить утешение, повествуя о страданиях и бедствиях. Такова одна из загадок человеческой натуры, которой всецело подчиняюсь и я. Признаюсь, что повествование не оставляло меня равнодушной. Некоторые его эпизоды, старательно воспроизведенные по доставшемуся мне источнику, удручали и далее ужасали меня. Но, как свойственно людям, это волнение души было также и желанным.

Воображение, рисуя предо мною бури, землетрясения и еще более страшные и разрушительные вихри человеческих страстей, смягчало собственную мою скорбь и бесконечные сожаления; вымышленным страданиям оно придавало нечто возвышенное - то, что удаляет из страдания его смертоносное жало.

Не знаю, нужны ли эти оправдания. Достоинства моей обработки должны показать, стоило ли тратить время и скромные способности на то, чтобы облечь плотью хрупкие, полуистлевшие листья Сивиллы.

Глава первая

Я родился на острове, окруженном морем и осененном тучами; когда я воображаю себе поверхность земного шара с его безбрежными океанами и бескрайним простором материков, мой остров кажется всего лишь малым пятнышком на огромном полотне; однако в сфере духовной он намного превосходит страны более обширные и многолюдные. Ибо только человеческий гений создал все, что человек находит прекрасным или великим. Природа же - всего лишь первый его помощник.

Англия - остров на бурном северном море - предстает мне теперь в снах большим кораблем с отличной командой, кораблем, гордо плывущим по волнам14 и подчиняющим себе ветра. В пору моего детства она была для меня вселенной. Когда с высоты родных холмов я видел перед собой, насколько хватало глаз, горы и долины, пестревшие жилищами моих соотечественников, своими трудами сделавших край плодородным, этот уголок земли был для меня ее центром; остальные пространства казались сказкой, небылицей, которую я мог без труда позабыть.

Судьба моя изначально могла служить примером изменчивости, управляющей жизнью людей. Должно быть, это досталось мне по наследству. Отец мой был одним из тех, кого природа со всей щедростью наделила завидными дарами блестящего остроумия и богатого воображения, а затем отдала ладью его жизни в их власть, не добавив рассудка, который служил бы рулем, или благоразумия в качестве кормчего. Он был незнатного рождения, но обстоятельства рано принесли ему известность и он быстро расточил небольшое наследство, блистая в высшем обществе. В краткие годы беззаботной юности отец был любимцем знатных бездельников и даже молодого короля, забывавшего в его веселом обществе об интригах враждующих партий и о тяжких трудах правления.

Порывы, которых мой отец не умел сдерживать, то и дело доставляли ему затруднения, и выручала его только находчивость. Растущее бремя карточных долгов и неоплаченных счетов портным, которое для всякого другого было бы тяжким гае160 Последний человек том, отец нес беспечно и с неукротимой веселостью; он был столь желанным гостем за столом богачей и столь необходимым участником всех увеселений, что ему прощали грехи и общим восхищением кружили голову.