Владимир Высоцкий без мифов и легенд - Виктор Бакин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Валерий Золотухин
И никогда не знаешь, как лучше ответить.
Огрызнешься — получишь горячую порцию «правды жизни»,
промолчишь — разозлишь его не меньше,
и разольется кипяток густой унижающей брани —
аж пар гуляет над прибитыми актерами.
Вениамин Смехов
К концу 65-го года постепенно выработался свой самостоятельный почерк, особый стиль «Таганки», отличающий этот театр от всех остальных. Актеры этого театра даже внешне отличались от других — они не только ходили повседневно в джинсах и свитерах, но так и выходили на сцену. Режиссер создал великолепно тренированную, музыкальную труппу, добиваясь от артистов виртуозного владения телом, доводя актерскую пластику чуть ли не до уровня цирковых трюков. Сегодня Юрия Любимова называют гениальным режиссером, создавшим на основе традиций Вахтангова, Мейерхольда, Брехта собственный театральный стиль, новый сценический язык.
Режиссерского диплома у Любимова не было. В.Смехов: «Любимов сам по себе — необразованный режиссер. Он из актеров — сладких, симпатичных, более-менее успешных, среднего таланта. Любимов необразован в области живописи, изобразительного искусства — все нахватано на уровне интуиции. Он не музыкальный человек, нет слуха. В области литературы тоже скорее нахватанный, чем начитанный. В поэзии наивен: по Любимову, читать стихи надо по знакам препинания — ему так кто-то сказал. Вот составные. А дальше начинается магия. Он собирает спектакль, слышит всех, превращает сделанное кем-то в нечто другое... Потом вдруг мы въезжаем в период, когда он никого не слушает, а начинает освещать, редактировать, резать, собирать, сочинять, перестраивать и фиксировать. Дальше — генеральная репетиция. Ему кажется, что это провал, а приходят зрители — триумф. Фантастика. Почти все неправильно. Но это — магия!»
В первых же спектаклях Любимов не отступил от своего программного заявления: сделать не театр переживания, а театр представления. Здесь почти не было традиционной драматургии, театр опирался на инсценировки поэзии и прозы, к которым другие коллективы не тяготели. Появление на сцене «Таганки» спектаклей «Антимиры» и «Павшие и живые» перевернуло представление многих о театре, сказалось и на развитии поэзии. Поэты увидели свое слово на сцене, почувствовали вкус к широкой аудитории. Многие зрители после спектаклей «Таганки» открывали для себя уже зрелых поэтов и даже Маяковского.
Все, что ни ставится в театре, рифмуется с событиями за его стенами. Здесь зритель мог услышать со сцены то, что говорилось шепотом дома на кухне. И эти слова формировали общественное мнение, несхожее с официальной идеологией. Поэтому ни один спектакль не выходит к зрителю без скандала. Скандал — такой же знак «Таганки», как красный квадрат в эмблеме театра, который, как плащ матадора, не только дразнил, но и вызывал ярость правительства. По сути, театр Ю.Любимова выполнял роль, театру несвойственную, — он был политическим рупором интеллигенции. Безвыездно живя в стране и отлично зная истинное положение вещей, многие тем не менее хотели услышать об этом со сцены, хотя бы в виде намеков. И, конечно же, партийная печать отмечала «идейную нечеткость ряда постановок театра», говорили о том, что «театр начинает повторять самого себя, настойчиво употребляя одни и те же приемы, замыкаясь в однообразном режиссерском рисунке», и что «актер оказывается лишь пассивным исполнителем режиссерского замысла». Дальнейшая жизнь театра покажет, что последнее замечание было справедливым — Любимов чаще всего относился к актерам, как к инструменту своих замыслов, напрочь отвергая их самореализацию. Театральные критики в статьях о «Таганке» охарактеризуют этот театр как театр коллективный, театр единомышленников, но строящийся на беспрекословном подчинении режиссуре Ю.Любимова.
Правда, Высоцкий на своих концертных выступлениях пытался опровергнуть это устоявшееся мнение: «Иногда раздаются упреки: мол, в нашем театре очень мало внимания уделяется актерам. Ну, это несправедливо. Мне кажется, что даже очень много внимания. Просто настолько яркий режиссерский рисунок, что в нем, когда работать не с полной отдачей и не в полную силу, обнажаются швы, знаете, как в плохо сшитом костюме... А если это наполняется внутренней жизнью, актерской, тогда... происходит соответствие, тогда от этого выигрывает спектакль». Но здесь, скорее, он выдавал желаемое за действительное. Для режиссера Любимова тезис реформатора театра Немировича-Данченко о режиссере, «умирающем в актере», был неприемлем. Да и сам Любимов не скрывал своего отношения к актерам: «Когда мои комедианты видят меня в зале, они лучше играют. Нечто вроде собак и хозяина... Мой театр нуждается в диктатуре...»
Через несколько лет (21.05.1971.) В.Золотухин запишет в своем дневнике: «Он не умеет вызвать творческое настроение артиста. Опускаются руки, хочется плюнуть и уйти. Зажим наступает...»
Наблюдавшая многие годы за Любимовым писательница З.Богуславская написала о нем в своем эссе: «Он бывал груб, деспотичен, когда исполнитель роли не воспринимал его трактовки, он словно «разряжался», наблюдая унижение бестолкового актера. А уж если кто-нибудь отваживался переспросить его о часе репетиции — можно было нарваться на издевательство».
Кто-то из актеров принимал такое отношение режиссера к ним как должное, кто-то протестовал. В 1967 году актер «Таганки» Александр Калягин, сочтя такое отношение к актерам неправильным, изложил свой протестный взгляд в письме Любимову... После чего вынужден был уйти из этого театра.
Л.Филатов: «Актеры позволяли ему все, они его любили, обожали, получали очередную порцию хамства и прощали. Считали: пока не опустится занавес, мы должны быть с ним. Но мы же не стали артистами на «Таганке» от этого коллективизма. Командой выступали на сцену. Командой проорали. Командой взяли друг друга на плечи и унесли. Но тогда мы это любили. Это был как бы наш дом, нас здесь собрали. Но мы там были не сами собой — всеми. Не по отдельности. И даже Вова покойный... Высоцкий. Он был большой индивидуалист, но даже он в рамках театра держался очень умеренно. Как все. Таков был закон кадетского корпуса. Он как бы не афишировался, не декларировался, но это было всем понятно: здесь все ведут себя так.
На «Таганке» было много индивидуальностей, которые приняли правила такой игры. На какой-то срок. Это не могло длиться всю жизнь. Люди стареют. Люди устают, и у каждого просится наружу нечто. И тот, кто в состоянии исторгнуть это нечто из себя, тот, конечно, уходит».
