Непостижимая концепция (антология) - Виктор Точинов

Дикий край, раскинувшийся вокруг, был чист, свеж и необычайно прозрачен – протяни руку, и до хрустального неба дотянешься. Настроение Артема оставалось прекрасным. А еще росло предчувствие: совсем скоро он найдет искомое. Обязательно найдет. Оттого поступь странника делалась все поспешнее, и, упиваясь погодой четвертого августа от сотворения Нового Мира, он едва не начал насвистывать легкомысленный мотив…

Поселение дало знать о себе ближе к обеду. Взметнуло в чистое голубое небо серые столбики дымов, а затем и вовсе открылось взору – едва Артем взобрался на скалистый гребень. Поостерегшись маячить на лысом хребте, Кузнецов присел за одинокой сосенкой, вынимая из нарукавного кармана крохотный бинокль. Психоприводом подключил устройство к «балалайке», начав запись и анализируя открывшуюся картину. Не соврал, видать, его новый информатор из «Удачливого искателя»…

Деревня, залегшая в долине среди покатых холмов, была весьма необычной. Ни тебе легких модульных домишек, завозимых в тайгу вертолетами и дирижаблями, ни архаичных срубов, отстроенных еще во времена казачьей колонизации. Возведенный из бревен и контейнеров, в которых новорожденные пограничные форты и их городки-сателлиты пару-тройку лет назад получали материалы, провизию и медикаменты, поселок показался Артему памятником человеческой живучести, способной проявить себя в любой точке планеты.

Длинные рифленые вагоны, еще носящие следы облезающей краски и полустертые логотипы, были составлены хаотично, часто в несколько уровней, напомнив Кузнецову фавелу. Компактную, сбитую в плотное угрюмое кольцо. Невесть как телепортированную на болотистый таежный рубеж, с недавних пор ставший границей двух государств. Вероятно, управлявшие грузовыми цеппелинами сибиряки решили не греть головы, вызывающе сбросив мусор на российской стороне и навсегда забыв о свалке. Но простые люди, после Инцидента превратившие скопище контейнеров в общий дом, решили иначе.

Над крышами вились дымки. Блестели на солнце полиэтиленовые стенки теплиц. Растянутое над узкими улочками, на ветру сохло белье. В крытых досками и дерном загонах толпились коровы.

Артем сверился с картами. Не сетевыми, обновляемыми в режиме реального времени, а статичными, что успели отрисовать кружащие над изменившейся планетой уцелевшие спутники. Убедился, что необычная деревня не отмечена ни на одной из припасенных схем. И спрятал бинокль, поднимаясь на ноги. Предчувствие, переполнявшее его все утро, крепло с каждой минутой.

С холма начал спускаться, сразу перестраивая походку. Она стала нарочито утомленной, потеряла бодрость и упругость. Плечи мужчины поникли, рюкзак по виду прибавил в весе, став неподъемной ношей. Ковыляя пьянчугой, спотыкаясь и безвольно мотая руками, Кузнецов направился к поселку.

Мужичка, сидящего на камне с шикарной подстилкой мха, заметил предательски поздно. А если бы не дым от трубки, густо-белый в кристальной ясности августовского дня, и вовсе бы мимо протопал.

Тяжело выдохнув, Артем куснул губу. Обыкновенно безупречный в выгодной театральности, сейчас он едва не подставил спину незнакомому человеку. Разозлился на собственную невнимательность, приказав себе не переигрывать с усталостью. И направился прямо на курильщика, размазывая по лицу облегченную улыбку.

– Мир тебе, отец! – говорил он с хриплым придыханием, как путник, последние километры марша преодолевавший на пределе сил. – Напугал ты меня, будто лесовик тут сидишь…

– И тебе не хворать, сынок, – настороженно, но не враждебно, протянул мужичок.

Вблизи стали заметны морщины, перекрученные артритом пальцы, яркая седина под мягкой войлочной шляпой. По виду вроде русский, да только в последние годы Сибирь столько народу собрала, что пойди угадай.

– Кем будешь, откуда пожаловал?

Облако табачного дыма скрыло исполосованное морщинами лицо, но Артем успел заметить темные, лукавые и совсем не старческие глаза, изучавшие путешественника внимательно и с интересом. Кузнецов остановился в нескольких шагах от местного, упирая руки в колени, и сделал вид, что переводит дух. В действительности же осмотрел дедка, пытаясь приметить спрятанное оружие. И расстояние до поселка тоже оценил, откуда, в случае чего, могла долететь ружейная пуля…

– Да вот, отец… – Он попытался сплюнуть на камни, но пересохшие губы правдоподобно не позволили. – Заставила жизнь людные места покинуть. Уж и не ожидал, что на деревню наткнусь.

– Хм… – Старик с сомнением заглянул в тлеющую трубку – здоровенную, грубо отесанную, вырезанную из темно-рыжего корня. Шмыгнул носом, прищурился. – С законом сложности возникли, сынок, или люди дурные обижать вздумали?

– Да что ты! – Глаза Артема в негодовании полезли на лоб, и он всплеснул усталыми руками. Обиженно оттопырил уши, отрицая связь с отмороженными Куницами. Расстегнул куртку, чтобы удобнее было дотянуться до пистолета. – Ты не думай, отец, я не преступник! А про людей дурных метко подмечено…

Старик молчал, ожидая продолжения истории. Даже позы не поменял, словно прикипел к камню и его мохнатому ковру. Только поднимались в летний воздух струйки горького дыма.

– Маджонг, отец, – честно ответил Кузнецов, виновато пожимая плечами. – Не тем людям проигрался, как пить дать – не тем. Вот на меня китаезы из Тобольской диаспоры и взъелись… В рабство, должно быть, загнать собирались, денег-то у меня все одно нет. Но я проверять не стал: вещи в рюкзак и бегом, да вот только ни карт, ни компасных программ в «балалайке»…

– Азартен, значит?

– Есть такой грешок… Подскажешь, как на тракт Тюменский вернуться, а то третий день по лесам да болотам плутаю?

– Тюменский тракт? – Дед невесело усмехнулся, постучав мундштуком трубки по желтым зубам. А затем озвучил то, что Кузнецову было прекрасно известно: – Оторвался ты от него изрядно… Так, что и границу-то российскую пересек. Обратно возвращаться станешь, погранцы второго шанса проскочить не дадут. А если и просочишься, с «барсами» дело иметь будешь, это верная погибель. На юго-запад бы тебе, в сторону Тавды. Только до нее тоже не один день тайгу топтать и берега болотные. Да и Куницы по лесам здешним не редкость…

У Артема безвольно обвисли руки. Взгляд опустился к ботинкам, нижняя губа дрогнула. «Ошарашенный» новостью, он продолжал исподлобья изучать пасторального дедка, выбравшегося из родного контейнерного поселка подымить в уединении. Заметил свежие стружки во мху, наполовину выструганную свистульку подле курильщика. Безмятежности и одиночества, выходит, дедушка искал?

Тот, перехватив взгляд чужака, заготовку игрушки ловко с камня сгреб. Торопливо спрятал в карман куртки, видавшей виды и любовно штопанной. Поднялся на ноги, почесывая седой затылок.

– Ладно, пойдем, – согласился он вдруг, будто Артем о чем-то попросил. – Не пристало хорошего человека от порога отваживать, даже воды не поднеся. Передохнешь, сынок, а потом я тебе дорогу укажу, с моих примет не собьешься.

Кузнецов улыбнулся – на этот раз почти по-настоящему. Поспешил следом за дедком, поскальзываясь на мхе и неловко взмахивая руками. Залепетал слова искренней благодарности.

– А это, вообще, отец, что за деревня? – поинтересовался он, рассматривая надвигающиеся контейнеры. Словно фрагменты нехитрой геометрической головоломки, они громоздились один на другом, обрастя балконами, теплицами на крышах, затянутыми оргстеклом окнами и шаткими переходными мостками. – Не Новый Березник часом?

– Не-е-ет, – протяжно усмехнулся старик, не по годам споро вышагивая впереди. – Официального названия нет, и не ищи… А местные Волей кличут. Да ты не переживай, сынок, тут всем рады, кто с миром.

Теперь Артем заметил мужчин, сидящих в глубине затемненных тюлем балконов. Неподвижных, угрюмых, смотрящих на юг и восток. Как один – с ружьями на коленях. Выходит, отнюдь не беззащитной оказалась Воля, какой ее с холма принять было можно. Второй раз за день Кузнецов упрекнул себя в безалаберности, когда стоило проявить повышенную концентрацию и собранность. И тут же заметил, как сквозь печные дымки Воли померкла небесная голубизна…

Улочки деревни были тесными, чуть больше ширины контейнеров, из которых и выстраивались. А еще – и Артем не сразу взял в толк, как такое возможно, – создавалось ощущение, что внутренние переходы Воли изгибались, словно не из жести местные дома были сделаны, а из податливой глины.

Доброе расположение духа испарилось, вытесненное запахами поселения – готовящейся еды, несвежего белья, звериных шкур и экскрементов. По душе будто провели ржавым гвоздиком, а образок Марии Лоа на груди под термобельем вдруг стал нестерпимо холодным. Кузнецову показалось, что идут они не по ровной улице, плавно изгибающейся направо, а вниз, причем под большим углом спускаются. Помотав головой, чтобы не заметил провожатый, он украдкой положил в рот еще одну пастилку жевательного энергетика.