Ночь без любви - Виктор Пронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом пришел начинающий автор и принес стихи, потом пришел автор совсем не молодой, но тоже начинающий, и принес басню про лисицу, которая очень плохо относилась к окружающей среде и за это была наказана зайцем. Потом редактор всех собрал на летучку. Когда Ксенофонтов вернулся в свой кабинет, то застал там двух милиционеров, старушку из коммунальной квартиры и еще двух типов, которые смотрели на него с нескрываемым отвращением.
— Это он? — спросил милиционер у старушки.
— Он, батюшка, он!
— И куда положил?
— В карман, куда же еще… В пиджаке сидел, вот и сунул в карман.
— Что происходит? — спросил Ксенофонтов, чувствуя, что назревает что-то неприятное.
— Эта гражданка утверждает, что вы потребовали у нее сто рублей.
— Ложь! — закричал Ксенофонтов.
— Спокойно, гражданин, — холодно сказал милиционер. — Она была у вас на приеме?
— Была. Ну и что?
— Вы обещали ей помочь с жильем?
— Обещал. Ну и что?
— В таком случае позвольте заглянуть в карман вашего пиджака. Понятые, — милиционер обернулся к двум парням с отвратительными взглядами, — прошу быть внимательными. — Милиционер оттеснил Ксенофонтова в угол и извлек из его кармана сотню.
— У меня и номерок записан, — проговорила старушка, протягивая милиционеру замусоленную бумажку. — Вдруг, думаю, сгодится.
— Сгодится, мамаша, все сгодится, — заверил ее милиционер. — Ну что ж, будем составлять протокол. Факт взятки установлен.
— Ить что, подлец, делает, — снова заговорила старушка, — вчера полсотни взял, позавчера полсотни, а сегодня уж, говорит, всю сотню давай. Во как! Но я все номерки записала…
Обернувшись к раскрытым дверям, Ксенофонтов увидел, что в коридоре столпилась едва ли не вся редакция, на него смотрели скорбно, будто прощались навсегда, а Ирочка-машинистка смотрела на него так грустно, будто в этот миг рушились все ее возвышенные представления о мире, и ответственный секретарь смотрел, и художник, и даже завхоз редакции смотрел, по спокойно, поскольку все его возвышенные представления были давно разрушены.
А милиционер за его столом, его шариковой ручкой, на бумаге, выданной завхозом, составлял протокол. Старушка сидела у стены, и лицо ее было огорченным, — вот, дескать, какие люди на белом свете попадаются, но что делать, в меру сил будем с ними бороться…
— Я могу позвонить? — спросил Ксенофонтов.
— Никаких звонков! — ответил милиционер.
— Но я хочу позвонить в прокуратуру!
— Уж и в прокуратуру проникли! — запричитала старушка. — Видать, делился, нешто можно одному за такое браться! Неплохо бы и у его прокурорского знакомого по карманам пошастать.
— Пошастаем, мамаша, — заверил ее милиционер. — Будьте спокойны. У всех пошастаем.
Ксенофонтов ужаснулся, вспомнив, что у Зайцева остались две пятидесятирублевки.
— Я вам больше не нужен? — спросил Ксенофонтов у милиционера.
— Ишь шустряк! — непочтительно воскликнула бабуля. — На свободу захотел. Его только выпусти, он такого натворит, такого натворит…
— Должен вас задержать, — заявил милиционер, — чтобы предотвратить дальнейшие преступления. В таких случаях обычно конфискуется имущество, нажитое незаконным путем. А ловкачи успевают все по приятелям разнести… Бывает, что, кроме раскладушек, и конфисковать нечего.
— Вы и так, кроме раскладушки, ничего не конфискуете, — горько рассмеялся Ксенофонтов.
— Прошу! — милиционер показал на дверь. — Машина подана, гражданин взяточник!
— Только суд может признать меня виновным! — вдруг закричал Ксенофонтов, но тут же устыдился своего неприлично тонкого голоса.
— И за этим дело не станет, — успокоил его милиционер. — Граждане, прошу освободить проход. К задержанному не подходить, с ним не разговаривать, ничего не передавать. Все необходимое он получит на месте.
Выйдя на улицу, Ксенофонтов оглянулся на окна родной редакции и нескладно полез в машину с зарешеченными окнами.
А вечером друзья, как обычно, сидели в ободранных креслах Ксенофонтова, перед ними на журнальном столике стояла бутылка пива, а в блюдце были насыпаны брусочки соленых сухариков. Пил, правда, один Зайцев. Сославшись на плохое самочувствие, Ксенофонтов отказался. Он выглядел каким-то встрепанным, хотя уже принял душ, сменил рубашку, побрился и причесался, пытаясь соскоблить с себя гнусные впечатления от служебных помещений правосудия.
Зайцев же, наоборот, был оживлен, рассматривал стакан на свет и вообще давал понять, что весьма доволен собой и окружающей действительностью.
— Вот смотрю я на тебя, Ксенофонтов, и думаю, — произнес он, но тут что-то снова отвлекло его. — Так вот, смотрю я на тебя и думаю… Ты ведь можешь стать неплохим газетчиком, Ксенофонтов. У тебя и рост приличный, и голос обладает необходимой зычностью, и весь ты из себя довольно мм… представительный. — Зайцев почесал кота за ухом. — На демонстрации ты можешь поднимать щиты с итогами выполнения обязательств гораздо выше других контор. Но это все, что я могу сказать хорошего о твоих способностях, это все, Ксенофонтов.
— Спасибо, не так уж мало.
— Тебе нужно работать над повышением образования, читать художественную литературу, классиков. И это… — Зайцев вышел на кухню, взял в холодильнике бутылку пива, принес ее, не торопясь, открыл, наполнил стакан. — Хорошее пиво, — сказал он, дождавшись, пока осядет и уплотнится пена. — Очень хорошее. В нем чувствуется приятная свежая горечь. А цвет, ты посмотри на цвет! Так о чем это я… А, вспомнил! Слушай, тебе нужно бороться с корыстолюбием. Да, алчность тебя погубит, запомни это.
— Кто жадный? Кто алчный?! — Ксенофонтов вскочил, воздел руки, но, наткнувшись ладонями на потолок, устыдился и снова рухнул в кресло.
— Видишь, как ты воспринимаешь дружескую критику, — рассудительно заметил Зайцев. — С таким отношением к недостаткам тебе трудно будет рассчитывать на какой-то рост… Я имею в виду духовный, нравственный…
— Я эту старуху видел первый раз в жизни!
— Напрасно. Надо изучать своих героев… Вот я, например, до сих пор помню этого… машиниста… Нет, таксиста. Как его… Во! Твой Апыхтин до сих пор стоит у меня перед глазами, как живой. Если мне предложат персональную машину, а я этого не исключаю, и если у меня спросят, кого бы я хотел видеть своим водителем, отвечу не задумываясь — только Апыхтина! А что касается пекаря Фундуклеева…
— Ты что-то хотел сказать об изучении героев.
— А, верно… Вот ты утверждаешь, что видел старуху первый раз в жизни. Верю. Но это плохо. Ведь она — родная тетя того самого директора гастронома, о котором ты собирался писать.
— Так это провокация?! — вскричал Ксенофонтов так, что дети, которые играли во дворе, подняли головы к окнам девятого этажа.
— Конечно, — кивнул Зайцев. — Но до чего же ты беспомощен, Ксенофонтов, если какая-то старуха в два счета обвела тебя вокруг своего немытого пальца! Срам. Какой раз убеждаюсь — деньги до добра не доводят. Чуть зашевелились зелененькие в твоих руках, и все, кончился журналист Ксенофонтов.
— Между прочим, эти зелененькие ты тут же заменил мне на красненькие. Тоже, видно, к ним неравнодушен, а?
— Я спас тебя! — торжественно сказал Зайцев. — А ты на меня бочку катишь. У старухи были записаны номера полусотенных. И останься они у тебя, ты бы сейчас смотрел на свой любимый город не с девятого этажа, а из полуподвального помещения.
— Ты хочешь сказать, что мне эти деньги подбросили?
— Ксенофонтов, ты соображаешь, как… Как твой кот, который изодрал всю мебель и превратил эту комнату в камеру. И по внешнему виду, и по запахам, и по тем истошным воплям, которые слышны по ночам даже на улице.
— Значит, ты хочешь сказать… — Ксенофонтов уставился напряженным взглядом в стену. — Ты хочешь сказать…
— Слушай меня, Ксенофонтов, и не говори потом, что не слышал. Я все понял, как только ты показал мне вторую пятидесятирублевку. Неужели ты такой дурак, что воображаешь, будто судьба гоняется за тобой по пятам, подбрасывая купюры зеленого цвета?! Если бы судьба относилась к тебе именно так, твоя девушка не вышла бы замуж за алкоголика.
— Не трожь мою девушку! — некрасиво завизжал Ксенофонтов. — Она, между прочим, недавно звонила, поздравила с очерком…
— Ей тоже понравился пекарь Фундуклеев?
— Заткнись. Ей нравлюсь я.
— Конечно, — кивнул Зайцев. — Я это понял, когда она пригласила тебя на свадьбу. Она так и сказала своему избраннику… Когда он протрезвел, естественно… Я, говорит, пригласила для потехи одного журналистика, гости скучать не будут. Одна фамилия, говорит, чего стоит — Ксенофунтиков. Будущий муж от хохота про опохмелку забыл.
— А знаешь, Зайцев, ты можешь пожалеть, что сейчас находишься здесь, а не в полуподвальном помещении. С девятого этажа тебе лететь вниз куда дольше.