Ночь без любви - Виктор Пронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты мог не записать его слова в протокол, потому что к делу они не относились, — тихо проговорил Ксенофонтов, — но если ты припомнишь ваш разговор, тебе сразу откроется, кто убийца. Вот возьми, она мне больше не нужна. — Протянув длинную свою руку, Ксенофонтов взял с письменного стола папку, вынул из нее фотографию и бросил на стол перед Зайцевым. — А то начальник спросит у тебя, где фотка, а тебе и сказать будет нечего. А так ты сразу — вот фотка. И он тебя похвалит.
Зайцев взял фотографию и уставился в нее, будто видел в первый раз. Да, на ней был стол, шашечная доска, окурки в пепельнице, чашки с потеками застывшего кофе, листок с колонками цифр и… И все.
— Может быть, ее увеличить? — предложил Зайцев.
— Фотку? Зачем? Нового ничего не появится. Здесь и так много чего видать…
Ксенофонтов взял пустую бутылку, вышел на кухню и через минуту вернулся с полной, только что вынутой из холодильника. Он щедро налил пива Зайцеву, остальное вылил в свой стакан, отпил, помолчал.
— Слушай меня внимательно, — сказал он серьезно. — Буду говорить о преступнике. Может быть, тебе чего и сгодится. Скажи, из твоих подозреваемых никто не спрашивал разрешения уехать, отлучиться на какое-то время?
— Кто-то говорил… — неуверенно сказал Зайцев.
— Припомни. Кто-то мог пожаловаться на денежные затруднения. Небольшие, преодолимые, но все-таки затруднения. Было?
— Да они все жалуются, что денег нет!
— А кто-то жалуется не так, как все. Настойчивее. Невиннее. С какой-то целью. Я сам все время напоминаю тебе, что у меня нет денег, но вовсе не для того, чтобы ты мне трояк одолжил. Я знаю, что нет у тебя трояка, который бы ты мог мне вот так легко и просто дать на несколько дней. Дальше. Пошли своих ребят по химчисткам — нет ли среди их клиентов последнего месяца одного из тех, кого ты подозреваешь.
— Думаешь, в крови перемазался и понес отмывать?
— Фу, как грубо! Одежду с кровавыми пятнами он ни за что не понесет. Для этого надо быть круглым дураком. Проверь, старик, проверь. Если это добавится к клею, к разговорам о необходимости поехать в отпуск или в гости, к жалобам на безденежье… А если все это упадет на одного человека…
— Понимаешь, Ксенофонтов, Твои намеки не убеждают.
— Это, старик, твое личное дело. Сейчас я тебе расскажу о нем самом, о преступнике. А ты уж постарайся узнать его среди прочих. Так вот… Убийство не было совершено неожиданно. Оно тщательно подготовлено, продумано, предусмотрены мельчайшие детали. Совершил убийство человек слабый, трусоватый, подловатый.
— Такое совершить и — слабый?
Да, старик, да. Он трус. И большой нахал. Он может оскорбить человека, но тут же отступить, извиниться. Сам понимаешь, это будет вынужденное извинение. Он жаден. Поговори с подозреваемыми, пусть каждый припомнит самого скупого — большинство назовет его. Этот человек склонен составлять большие планы, мечтать о свершениях, о собственном процветании, но при первых, даже отдаленных трудностях, опасностях тут же от всего отказывается. Припомни, кто разговаривал с тобой нагло, бесцеремонно, пытался сломать тебя и тут же каялся, пояснял, что его не так поняли, или еще что-то в этом роде. Среди твоих клиентов должен быть такой человек. Есть?
— Кажется, есть… Но у него надежное алиби…
— Перепроверь. Затевая преступление, он в основном думал о путях отступления, о том, как замаскировать следы, отвести подозрение. Живет он подчеркнуто скромно, у него могут быть потертыми штанишки, залатанным воротничок рубашки, но проверь, не стоит ли он в очереди на машину или кооперативную квартиру. Люди обычно скрывают свою бедность, а у него она на виду. У него могут быть заискивающие манеры на работе и хамские — дома. Он суеверен, верит в приметы. Более того, ищет их повсюду и пытается разгадать скрытый смысл этих таинственных знаков.
— Так, — крякнул Зайцев.
— Возраст… Ему за тридцать пять. Скорее всего он худощав, всегда гладко выбрит, разговорчив. Говорит в основном о пустяках. Погода, моды, цены, судебные очерки в газетах, вчерашняя передача по телевидению и так далее. Трамвайная болтовня. На большее он не решается. Его не назовешь любимцем дам, и вообще у него с женщинами отношения сложные. Это пока все, Зайцев.
Ксенофонтов устало поднялся, словно все сказанное потребовало от него больших физических усилий, прошел на кухню.
— Это последняя, — сказал он, вернувшись и поставив бутылку посредине стола.
Зайцев взял фотографию, посмотрел на нее, повернул вверх ногами, поставил на бок, поднял глаза на Ксенофонтова, снова обратил свой взор к кофейным чашкам, шашечной доске, окуркам.
— И все, что ты сказал, — здесь? — Зайцев ткнул пальцем в снимок.
— Там даже больше того, что я сказал.
— Если подтвердится половина… Я уйду со своей работы.
— Ты не сделаешь этого, Зайцев! — воскликнул Ксенофонтов. — Это будет ошибка. Пусть я потряс твое воображение, но разве я смог бы что-нибудь увидеть, узнать, нащупать, не расскажи ты мне об этом преступлении, не покажи квартиру, не подари эту фотку! Да грош мне цена в базарный день!
— Хватит. — Зайцев поморщился. — Не уйду. Но боюсь, на этот раз ты погорячился.
— Не без этого, старик! — расхохотался Ксенофонтов. — Но так хотелось выглядеть в твоих глазах получше! Прости великодушно. Еще пивка?
— Нет. Хватит. Мне пора.
Зайцев поднялся, одернул рубашку, подтянул брюки. И сразу в нем что-то неуловимо изменилось. Перед Ксенофонтовым стоял не просто друг, с которым приятно выпить по стакану пива, перед ним стоял служитель правосудия, который узнал важные сведения и готов выполнить свой долг. Он пожал Ксенофонтову руку и вышел, не проронив больше ни слова.
Прошло какое-то время, друзья почти не виделись, разве что мимоходом останавливались у пивной бочки, но бочки оказались переоборудованными под квас, а квас почему-то варить перестали, так что для встречи не было ни места, ни повода.
К тому же у Ксенофонтова появилась личная жизнь — в редакцию на стажировку прислали выпускницу факультета журналистики, и она оказалась настолько толковой, что Ксенофонтов просто не мог оставить ее ни на минуту, особенно после рабочего дня. Его суждения о жизни она воспринимала заинтересованно и, главное, с полным сочувствием. Дело дошло до того, что Ксенофонтов, сам того от себя не ожидая, однажды утром сволок свои кресла в соседний подвал, где сантехник взялся их перетянуть. Но тот сделал это столь халтурно, что Ксенофонтов ободрал новую ткань, сам перетянул ее, лишь после этого решился показать будущей журналистке свое жилье. И надо сказать, его жилье ей очень понравилось, настолько, что она даже не хотела уходить, но уйти пришлось, поскольку наступило утро и пора было опять приниматься за стажировку.
Зайцева тоже не было в городе — умотал куда-то по делам службы. Ксенофонтов, узнав об этом, лишь удовлетворенно кивнул. Следователь явно помешал бы успешной стажировке, а Ксенофонтов не смог бы уделить журналистке столько внимания, сколько она заслуживала. После завершения стажировки она уехала в свой город, и Ксенофонтову ничего не оставалось делать, как взять отпуск и отправиться вслед за ней, против чего она не возражала, более того, даже приветствовала его решение, встретила Ксенофонтова на вокзале, издали увидев его в толпе пассажиров, что было в общем-то нетрудно, учитывая его рост.
Едва, возмужавший и слегка похудевший, Ксенофонтов вошел в свою квартиру, едва успел принести кота от соседей, раздался телефонный звонок, и недовольный голос Зайцева спросил:
— Явился не запылился?
— Старик! — вскричал Ксенофонтов. — Жив?
— Сейчас буду, — сказал Зайцев и положил трубку.
Он вошел, пожал Ксенофонтову руку своей маленькой, сухой ладошкой, похлопал по спине чуть пониже лопаток, поскольку до лопаток не дотягивался, внимательно осмотрел обновленные кресла.
— Скоро опять придет?
— Кто? — Ксенофонтов сделал большие глаза.
— Не надо! — Зайцев досадливо махнул рукой. — Мы тоже тут кой-чему научились, кой-чего замечаем… И занавесочки на кухне, и креслица, и подсохшие цветочки в вазочке… Не меня же ты ждал с этими цветочками… — Он сел в кресло. В позе его чувствовалось нетерпеливое ожидание. — Неси стаканы, совсем умом тронулся! Раньше, Ксенофонтов, ты лучше соображал, стоило только пиву появиться на столе…
— Что делать, старик, что делать… Последнее время в основном мороженое ел… А как ты узнал, что я дома? — спросил Ксенофонтов, вернувшись из кухни со стаканами. — Неужели каждый час все эти дни звонил?
— Позвонил в редакцию, и мне сказали, что завтра утром тебе положено быть на службе. Вот и все. Проходил по проспекту и увидел, что окно светится. Я, правда, не был уверен, что услышу из трубки мужской голос… Но обошлось. Услышал.