Ламмермурская невеста - Вальтер Скотт

Она скажет, что ей, как матери, в таком деле принадлежит первое слово.

— Пусть так, — возразил Рэвенсвуд, — но хотя до Лондона и не близко, однако можно, отправив туда письмо, через две недели получить ответ. Я не стану требовать от лорда-хранителя немедленного решения.

— Но, может быть, лучше подождать.., подождать несколько недель до возвращения леди Эштон? Когда матушка познакомится с вами и поближе узнает вас, я уверена, она одобрит мой выбор. Но вы совсем незнакомы, и потом эта древняя вражда между нашими семьями…

Рэвенсвуд устремил на Люси пристальный взгляд, словно желая проникнуть ей в душу.

— Люси, — сказал он, — ради вас я нарушил страшную клятву, отказавшись от планов мести, которые долго вынашивал в своем сердце. Я принес эту жертву вашей красоте, еще не зная вас. В ночь после погребения отца я отрезал у себя прядь волос и, предав ее огню, дал зарок мстить его врагам и преследовать их, пока моя злоба не испепелит их как огонь и не развеет их прах.

— Какой грех давать такую клятву! — прошептала Люси, бледнея.

— Да, грех, — ответил Рэвенсвуд, — но было бы еще большим грехом исполнить эту клятву. Ради вас я отрекся от преступных замыслов, хотя вначале сам не сознавал, что было тому причиной, и только увидев вас снова, я понял, как велика ваша власть надо мной.

— Зачем вы вспоминаете об этом сейчас? Зачем говорите мне о ненависти, когда только что говорили о любви, заставив поверить искренности вашего чувства?

— Я хочу, чтобы вы знали, какой ценой я плачу за вашу любовь и что я вправе рассчитывать на вашу верность. Я не говорю, что принес вам в жертву честь нашего рода, последнее оставшееся нам достояние, я не говорю этого и не думаю так, но, что скрывать, люди будут обвинять меня.

— Так вот какова ваша любовь! О, как жестоко вы поступили со мной! Но еще не поздно: если наше обручение роняет вашу честь, я возвращаю вам слово.

Будем считать, что между нами ничего не было сказано. Забудьте меня. Я тоже постараюсь забыть вас.

— Вы несправедливы ко мне, Люси! Клянусь всеми святыми, вы несправедливы ко мне. Если я упомянул о том, какой ценой приобрел я вашу любовь, то лишь для того, чтобы доказать вам, как она дорога мне, и скрепить наши клятвы еще более крепкими узами. Вы должны знать, от чего я отрекся ради права называть вас своею и как буду страдать, если вы покинете меня!

— А почему я должна покинуть вас? Что дает вам право подозревать меня в неверности? Неужели моя просьба отложить объяснение с отцом? Я Дам вам любые клятвы, Эдгар. В них нет нужды, но, если это может развеять ваши подозрения, я готова.

Рэвенсвуд каялся, молил о прощении и даже опустился на колени, стараясь загладить свою вину.

И Люси, столь же добрая, сколь и прямодушная, простила ему обидные сомнения. Эта случайная ссора кончилась тем, что влюбленные обменялись залогом верности — обычай, доныне сохранившийся в народе: переломив золотой, от которого отказалась Элис, они разделили его между собой.

— Клянусь никогда не расставаться с этим залогом любви, — сказала Люси и, обвязав лентой половинку монеты, надела ее на шею, прикрыв сверху платком. — Разве что Эдгар Рэвенсвуд потребует обратно свой дар. Но пока я ношу его у себя на груди, мое сердце не будет принадлежать никому другому.

Рэвенсвуд тоже произнес торжественные заверения, пряча вторую половинку поближе к сердцу. Тут они заметили, что за разговором время промчалось незаметно, а их долгое отсутствие могло вызвать неудовольствие, а возможно, даже тревогу в замке. Они встали и только собрались покинуть источник, явившийся безмолвным свидетелем их взаимных клятв, как вдруг в воздухе просвистела стрела и вонзилась в ворона, сидевшего на сухой ветке соседнего дуба.

Птица пролетела несколько ярдов и упала к ногам Люси, обрызгав кровью ее платье.

Люси вскрикнула, а Рэвенсвуд, пораженный и разгневанный, огляделся кругом, отыскивая стрелка, так нежданно и некстати показавшего им свое искусство. Тот не заставил себя долго ждать и тотчас сам явился перед ними. Это был Генри Эштон, выбежавший из чащи с луком в руке.

— Я знал, что напугаю вас, — расхохотался мальчик, — вы так увлеклись разговором, что ничего не слышали. Жаль, что птица не шлепнулась вам на голову! О чем это Рэвенсвуд говорил с тобой, Люси?

— Я говорил вашей сестре, что вы сущий бездельник: заставляете дожидаться вас столько времени, — ответил за Люси Рэвенсвуд, чтобы дать ей время оправиться от смущения.

— А зачем вам было ждать меня? Я же сказал вам, что собираюсь с Норманом в обход Гейберрийского участка, и просил вас проводить мою сестрицу домой. Мы ходили не меньше часу, не пропустили ни одного оленьего следа, ни одной отметинки, а вы, ленивый пентюх, прохлаждались тут подле Люси.

— Пусть так, мистер Генри, — перебил его Рэвенсвуд. — Но как вы оправдаетесь передо мною в убийстве ворона? Вам известно, что вороны находятся под особым покровительством лордов Рэвенсвудов, и убить одну из этих птиц в присутствии Рэвенсвуда — значит накликать беду? Вас следовало бы примерно наказать.

— Так и Норман говорит. Он провожал меня сюда и, когда мы были на расстоянии выстрела от вас, заметил ворона и сказал, что никогда не видел его так близко от человека. Норман говорит — это не к добру, потому что ворон — ручные, конечно, не в счет — самая дикая птица. Тогда я подкрался поближе и.., з-з-з.., спустил тетиву — и вот попал! Что, разве плохой выстрел? А ведь я почти не стрелял из самострела — раз десять, не больше.

— Отличный выстрел, — подтвердил Рэвенсвуд. — Из вас выйдет прекрасный лучник, если вы будете упражняться.

— Так и Норман говорит. Да, я не виноват, что мало стреляю из лука. Будь моя воля, я бы его из рук не выпускал. Только отец и учитель не очень-то довольны, да и мисс Люси туда же, дуется, хотя сама способна целый день просидеть у колодца, любезничая с красивым молодым человеком. Можете мне поверить: я раз двадцать заставал ее за этим занятием.

При этих словах мальчишка взглянул на сестру и внезапно заметил, что его злословие действительно задевает ее, хотя не понимал, почему и как больно он ее ранит.

— Ладно, Люси, не печалься! Если я сказал что-нибудь лишнее, могу взять свои слова обратно. К тому же какое мастеру Рэвенсвуду дело до твоих поклонников, будь их у тебя хоть целая сотня.

Вначале Рэвенсвуду очень не понравились эти речи, но, как человек благоразумный, он принял их за пустую болтовню избалованного мальчишки, который, желая уязвить сестру, ищет местечко почувствительнее. Хотя Эдгар не легко поддавался новым впечатлениям, так же неохотно он расставался и со старыми. Вздорные шутки Генри заронили в его сердце подозрение. Что, если его помолвка принесет ему одно унижение? Что, если его, как это делали с поверженным врагом на триумфе в Риме, сначала выставят напоказ, а затем повлекут прикованным к колеснице победителя, не знающего иных помыслов, кроме удовлетворения своего честолюбия? Безусловно, у него не было никаких оснований для подобных мыслей, и нельзя даже сказать, чтобы он хотя бы на мгновение отнесся к ним серьезно. И разве мог он, встречаясь взглядом с чистыми лазоревыми глазами Люси, питать малейшее сомнение в искренности ее чувств! Но гордость и бедность сделали подозрительным сердце человека, которому при более счастливых обстоятельствах было бы недоступно столь низкое чувство.