Повести и рассказы - Аркадий Аверченко

О "следующем разе" мы оба говорим так же хладнокровно, как о завтрашнем дне, который все равно неизбежно наступит...

Однажды я, по обыкновению, разогнался в свой излюбленный ресторан, и вдруг швейцар остановил меня на пороге:

- Сегодня, Аркадий Тимофеевич, закрыто: по случаю начала ремонта.

Я заглянул в залу, и сердце мое сжалось: не было привычных столов, покрытых белоснежными скатертями, мягкого красного ковра и зелени трельяжей.

- Э, черт! Какого же дьявола вы не объявили раньше!

Однажды утром ко мне явился околоточный Семен Иванович.

Он обругал погоду и сообщил о нескольких новых штрихах в облике неуравновешенного Афанасия Петровича.

- Садитесь, - сказал я. - За какую статью? Сколько?

- Нисколько. Я зашел, чтобы вы подписали протокол по делу о столкновении моторов. Вы свидетелем были.

Чем-то чужим, неуютным пахнуло на меня... Будто бы взору моему вместо привычного вида трех рядов столов, покрытых скатертями и украшенных цветами, предстала суровая, чуждая картина голых стен и обнаженного от мягкого ковра пола.

И разговор на этот раз не вязался. Мы были выбиты из привычной колеи...

Когда нет быта, с его знакомым уютом, с его традициями - скучно жить, холодно жить...

День человеческий

Дома

Утром, когда жена еще спит, я выхожу в столовую и пью с жениной теткой чай. Тетка - глупая, толстая женщина, - держит чашку, отставив далеко мизинец правой руки, что кажется ей крайне изящным и светски изнеженным жестом.

- Как вы нынче спали? - спрашивает тетка, желая отвлечь мое внимание от десятого сдобного сухаря, который она втаптывает ложкой в противный жидкий чай.

- Прекрасно. Вы всю ночь мне грезились.

- Ах ты господи! Я серьезно вас спрашиваю, а вы все со своими неуместными шутками.

Я задумчиво смотрю в ее круглое обвислое лицо.

- Хорошо. Будем говорить серьезно... Вас действительно интересует, как я спал эту ночь? Для чего это вам? Если я скажу, что спалось неважно - вас это опечалит и угнетет на весь день? А если я хорошо проспал, - ликованию и душевной радости вашей не будет пределов?.. Сегодняшний день покажется вам праздником, и все предметы будут окрашены отблеском веселого солнца и удовлетворенного сердца?

Она обиженно отталкивает от себя чашку.

- Я вас не понимаю...

- Вот это сказано хорошо, искренне. Конечно, вы меня не понимаете... Ей-богу, лично против вас я ничего не имею... Простая вы, обыкновенная тетка... Но когда вам нечего говорить - сидите молча. Это так просто. Ведь вы спросили меня о прошедшей ночи без всякой надобности, даже без пустого любопытства... И если бы я ответил вам: "Благодарю вас, хорошо", вы стали бы мучительно выискивать предлог для дальнейшей фразы. Вы спросили бы: "А Женя еще спит?", хотя вы прекрасно знаете, что она спит, ибо она спит так каждый день и выходит к чаю в двенадцать часов, что вам, конечно, тоже известно...

Мы сидим долго-долго и оба молчим.

Но ей трудно молчать. Хотя она обижена, но я вижу, как под ее толстым красным лбом ворочается тяжелая, беспомощная, неуклюжая мысль: что бы сказать еще?

- Дни теперь стали прибавляться, - говорит наконец она, смотря в окно.

- Что вы говорите?! Вот так штука. Скажите, вы намерены опубликовать это редкое наблюдение, еще неизвестное людям науки, или вы просто хотели заботливо предупредить меня об этом, чтобы я в дальнейшем знал, как поступать?

Она вскакивает на ноги и шумно отодвигает стул.

- Вы тяжелый грубиян и больше ничего.

- Ну, как же так - и больше ничего... У меня есть еще другие достоинства и недостатки... Да я и не грубиян вовсе. Зачем вы сочли необходимым сообщить мне, что дни прибавляются? Все, вплоть до маленьких детей, хорошо знают об этом. Оно и по часам видно, и по календарю, и по лампам, которые зажигаются позднее.

Тетка плачет, тряся жирным плечом.

Я одеваюсь и выхожу из дому.

На улице

Навстречу мне озабоченно и быстро шагает чиновник Хрякин, торопящийся на службу.

Увидев меня, он расплывается в изумленную улыбку (мы встречаемся с ним каждый день), быстро сует мне руку, бросает на ходу:

- Как поживаете, что поделываете?

И делает движение устремиться дальше.

Но я задерживаю его руку в своей, делаю серьезное лицо и говорю:

- Как поживаю? Да вот я вам сейчас расскажу... Хотя особенного в моей жизни за это время ничего не случилось, но есть все же некоторые факты, которые вас должны заинтересовать... Позавчера я простудился, думал, что-нибудь серьезное - оказывается, пустяки... Поставил термометр, а он...

Чиновник Хрякин тихонько дергает свою руку, думая освободиться, но я сжимаю ее и продолжаю монотонно, с расстановкой, смакуя каждое слово:

- Да... Так о чем я, бишь, говорил... Беру зеркало, смотрю в горло красноты нет... Думаю, пустяки - можно пойти гулять. Выхожу... Выхожу это я, вижу почтальон повестку несет. Что за шум, думаю... От кого бы это? И, можете вообразить...

- Извините, - страдальчески говорил Хрякин, - мне нужно спешить...

- Нет, ведь вы же заинтересовались, что я поделываю. А поделываю я вот что... Да. На чем я остановился? Ах, да... Что поделываю? Еду я вчера к Кокуркину, справиться насчет любительского спектакля - встречаю Марью Потаповну. "Приезжайте, говорит, завтра к нам"...

Хрякин делает нечеловеческое усилие, вырывает из моей руки свою, долго трясет слипшимися пальцами и бежит куда-то вдаль, толкая прохожих...

Я рассеянно иду по тротуару и через минуту натыкаюсь на другого знакомого - Игнашкина.

Игнашкин никуда не спешит.

- Здравствуйте. Что новенького?

- А как же, - говорю я, вздыхая. - Везувий вчера провалился. Читали?

- Да? Вот так штука. А я вчера в клубе был, семь рублей выиграл. Курите?

- Нет, не курю.

- Счастливый человек. Деньги все собираете?

- Нет, так.

- По этому поводу существует...

- Хорошо! Знаю. Один другому говорит: "Если бы вы не курили, а откладывали эти деньги, был бы у вас свой домик". А тот его спрашивает: "А вы курите?" - "Нет". - "Значит, есть домик?" - "Нет". - "Ха-ха!" Да?

- Да, я именно этот анекдот и хотел рассказать. Откуда вы догадались?..

Я его перебиваю:

- Как поживаете?

- Ничего себе. Вы как?

- Спасибо. До свиданья. Заходите.

- Зайду. До свиданья. Спасибо.

Я смотрю с отвращением на его спокойное, дремлющее лицо и говорю:

- А вы счастливый человек, чтоб вас черти побрали!

- Почему - черти побрали?

- Такой анекдот есть. До свиданья. Заходите.

- Спасибо, зайду. Кстати, знаете новый армянский анекдот?

- Знаю, знаю, очень смешно. До свиданья, до свиданья.

Перед лицом смерти

В этот день я был на поминальном обеде.

Стол был уставлен бутылками, тарелочками с колбасой, разложенной звездочками, и икрой, размазанной по тарелке так, чтобы ее казалось больше, чем на самом деле.

Ко мне подошла вдова, прижимая ко рту платок.

- Слышали? Какое у меня несчастие-то...

Конечно, я слышал. Иначе бы я здесь не был и не молился бы, когда отпевали покойника.

- Да, да...

Я хочу спросить, долго ли мучился покойник, и указать вдове на то полное риска и опасности обстоятельство, что все мы под богом ходим, но вместо этого говорю:

- Зачем вы держите платок у рта? Ведь слезы текут не оттуда, а из глаз?

Она внимательно смотрит на меня и вдруг спохватывается:

- Водочки? Колбаски? Помяните дорогого покойника.

И сотрясается от рыданий...

Дама в лиловом тоже плачет и говорит ей:

- Не надо так! Пожалейте себя... Успокойтесь.

- Нет!!! Не успо-о-о-коюсь!! Что ты сделал со мной, Иван Семеныч?!

- А что он с вами сделал? - с любопытством осведомляюсь я.

- Умер!

- Да, - вздыхает сивый старик в грязном сюртуке. - Юдоль. Жил, жил человек, да и помер.

- А вы чего бы хотели? - сумрачно спрашиваю я.

- То есть? - недоумевает сивый старик.

- Да так... Вот вы говорите - жил, жил, да и помер! Не хотели ли вы, чтобы он жил, жил, да и превратился в евнуха при султанском дворе... или в корову из молочной фермы?

Старик неожиданно начинает смеяться полузадушенным дробненьким смешком.

Я догадываюсь: очевидно, его пригласили из милости, очевидно, он считает меня одним из распорядителей похорон и, очевидно, боится, чтобы я его не прогнал.

Я ободряюще жму его мокрую руку. Толстый господин утирает слезу (сейчас он отправил в рот кусок ветчины с горчицей) и спрашивает:

- А сколько дорогому покойнику было лет?

- Шестьдесят.

- Боже! - качает головой толстяк. - Жить бы ему еще да жить.

Эта классическая фраза рождает еще три классические фразы:

- Бог дал - бог и взял! - профессиональным тоном заявляет лохматый священник.

- Все под богом ходим, - говорит лиловая женщина.

- Как это говорится: все там будем, - шумно вздыхая, соглашаются два гостя сразу.

- Именно - "как это говорится", - соглашаюсь я. - А я, в сущности, завидую Ивану Семенычу!

- Да, - вздыхает толстяк. - Он уже там.

- Ну, там ли он - это еще вопрос... Но он не слышит всего того, что приходится слышать нам.