Крестовый поход - Нэнси Холдер

— Вообще-то я из Калифорнии, — начала Дженн.

Но тут почувствовала в локте укол, и рука от самого плеча вдруг онемела.

— Не бойся, я ввела лидокаин, — сказала Алис. — Теперь можно осмотреть все как следует.

Марк наклонился поближе.

— Укус?

— Или пуля? — добавил Антонио.

— Похоже, ни то, ни другое. Я бы сказала, резаная рана. Сейчас прочищу. А потом зашью — и порядок.

— Переливание крови не требуется? — спросил Антонио.

— У нас здесь нет аппарата, — сдержанно отозвалась Алис.

«О, господи, она догадалась, что Антонио вампир», — подумала, содрогаясь, Дженн.

— Этот мальчик, как его, Лаки, он потерял много крови, — пробормотала Алис. — Такой молодой…

Ну, конечно, вот почему у нее такой напряженный голос. Вовсе не из-за Антонио, а потому что этот мальчик может умереть. Дженн постаралась взять себя в руки и успокоиться.

«Пусть узнает, но только после того, как отобьем Хеду».

— Ну вот, готово. Тебе надо отдохнуть, деточка, — сказала Алис, подавляя улыбку, щелкая ножницами и показывая ей большую иголку с черной ниткой. — Дать тебе снотворное?

— Si, непременно дать, — вступил Антонио. — Она сильно переутомилась и устала.

— Дженн, — обратилась к ней Алис, многозначительно глядя ей в глаза.

Если сегодня нападут вампиры, надо быть готовой к этому. Голова должна быть ясной. Но Антонио в чем-то прав, он заботится о ней, как может. Она действительно очень устала. И никак не избавится от мучительных мыслей о Хеде.

— А можно совсем немного? — попросила Дженн. — Чтобы не слишком расклеиться, мало ли что, просто чтобы выспаться как следует. Всякое может случиться, мои силы понадобятся.

— Можно, — разрешила Алис.

Она порылась в сумке.

— На, держи.

— Пойду принесу воды, — сказал Антонио.

Он вернулся с бутылкой воды, и Дженн запила маленькую синенькую пилюлю. Сон свалил ее почти сразу.

— Спасибо, — только и успела сказать она.

Веки Дженн плотно закрылись, и Антонио осенил ее крестным знамением. Потом отстегнул крест крестоносцев (тот самый, что благословил и вручил ему отец Франциско, в ночь 1942 года, когда он полумертвый ввалился в часовню Саламанки, умоляя об убежище) и надел его на шею Дженн. Пальцем погладил пульсирующую на руке вену, и закрыл глаза, борясь с мощным желанием, от которого, казалось, переворачиваются все внутренности. Это чувство не было ясно выражено, не физическое влечение и не жажда крови — он просто желал ее.

Антонио придвинул стул к ее дивану; сколько ночей в Академии он дежурил вот так у ее кровати! Наверное, он смущает ее; неуверенность в себе как в охотнике она носит на лице своем, словно нашивку на рукаве. Изо всех сил старается во всем казаться равной с остальными… неужели не знает, что она на самом деле не хуже других?

Как и в монастыре, в этом особняке не было электричества и водопровода, но поскольку уже некоторое время он служил убежищем, комнаты освещались от аккомуляторов. На кухне была газовая печь и баллон с пропаном к ней, а также холодильник, и Сюзи уже взялась готовить обед. Бытовыми делами было кому заняться, и Эрико с Марком и отцом Хуаном решили обсудить, что делать дальше, а Алис собрала свои ритуальные предметы, собираясь совершить обряд вуду.

То и дело приходили и уходили какие-то люди из групп Сопротивления, всем надо было поговорить с Марком. Марк возглавлял движение целиком, но оно состояло из десятка ячеек, по три или четыре человека, разбросанных по Новому Орлеану и его окрестностям — так врагу трудней было бы уничтожить движение, если обнаружится, где скрывается руководство.

Антонио со вздохом достал из кармана четки и стал молиться за Дженн, за весь отряд, за победу рода человеческого над его собственными братьями. Несмотря на то, что он полностью изменился, перестал быть человеком, в религиозном смысле «обращения» не произошло: он не принял веры своего «крестного отца», Серджио Альмодовара, который поклонялся Орку, господину преисподней, карающему всех, кто нарушает обеты и клятвы. В глазах Серджио Антонио нарушил главнейшую заповедь вампиров — заповедь абсолютной преданности своему создателю. Вместо этого, даже не будучи уверенным в том, что будет спасен от адского пламени, он прилепился к Единой Истинной Вере. Религии Проклятых большинство людей не понимали, многие даже не слышали о таковой. Орк — просто один из богов, которому многие поклонялись. Казалось, каждый вампир поклоняется своему богу и горячо верует только в него одного. И почти всегда это бог, которому поклоняется его «крестный отец».

За спиной кто-то прокашлялся. Антонио обернулся и увидел отца Хуана; тот стоял, почтительно склонив голову. Антонио поднял брови, и отец Хуан поманил его пальцем за собой. Антонио намотал на руку четки и встал.

— Сеньора Дюпре начинает свой обряд вуду, — сказал отец Хуан. — Опыт мне подсказывает, что такие ритуалы обладают огромной силой. Я опасаюсь, что ее «лоа»[81] могут обнаружить вас с Холгаром.

Антонио задумался:

— Отец Хуан, вы много раз говорили мне, что истина Божия в различных верованиях преломляется, как в призме. Мы же с вами веруем в то, что наша религия дает нам понятие об истине в самом чистом виде.

— Теперь мы видим истину как бы сквозь тусклое стекло, — подтвердил отец Хуан, цитируя первое послание Коринфянам. — Именно поэтому я приглашаю тебя во время обряда читать часы. Когда мы станем молиться вместе, может быть, твой святой покровитель прикроет тебя щитом от испытующего взгляда посторонних.

— А Холгар? — спросил Антонио.

Он озорно улыбнулся.

— Посмотрим… надеюсь, святой Иуда[82] присмотрит за ним.

Святой Иуда был покровителем всякого безнадежного дела.

— Но святой Иуда — святой покровитель Джеми, — возразил Антонио.

— Давай отойдем в сторонку, — предложил отец Хуан.

1591 год от Р. Х., Пеньюэла, Испания

Сан Хуан де ла Крус

Хуан де ла Крус, урожденный Хуан де Йепес-и-Альварес, был крещеный еврей. Он родился в еврейской семье и еще в детстве обратился в лоно церкви. Он спал на жесткой постели, и келья его была всегда исполнена светом. Перед смертью он объявил свою последнюю волю.

«О, душа моя, лети, живи вечно и трудись на благо Отца нашего небесного. Живи вечно, лети на крыльях ветра, в лучах солнца. Благослови этот мир и исправь его».

И испустил дух, а вместе с ним оставил все земные тревоги, и благодать снизошла на него, и ему казалось, что летит он на ангельских крылах, и несет его рука самого Господа.

1941 год от Р. Х., юго-запад Франции

Граница с Испанией

Антонио де ла Крус

Низкие облака заволокли вершины скалистых холмов, когда Антонио и все, кто уцелел из его отряда, под плотным минометным и пулеметным огнем бежали вниз по крутым склонам. Один за другим они исчезали в густых зарослях маки,[83] подлеска, который и дал им свое имя: «маки», бойцы за свободу. На грубом шерстяном свитере Антонио был вышит Лоренский крест,[84] символ вооруженных сил свободной Франции, в которые он вступил добровольцем. Теперь он один из «маки», инакомыслящий и диссидент. Испания лежала в руинах, формально объявив о своем нейтралитете, но испанский диктатор Франко во всем проявлял лояльность Адольфу Гитлеру и его союзникам, Японии и Италии.

В самом конце гражданской войны Антонио воевал против Франко; она закончилась два года назад, в 1939 году. Теперь его враг — иностранные захватчики. В обоих случаях это было непослушание своему духовному наставнику, отцу Франциско, запретившему ему сражаться.

— Народу Божьему нужны не пули, а молитвы, — горячо настаивал этот старик, когда Антонио склонился перед ним на коленях в маленькой часовенке, посвященной деве Марии.

Здесь стояла статуя Богоматери с протянутыми вперед руками, в коричневой, как у монахов, рясе, перевязанной веревочным поясом. У отца Франциско волосы на макушке уже не росли, голова облысела, обрамленная жиденькой порослью волос, словно тонзура, но на голове Антонио вились шелковистые кудри, и Беатрис всегда жаловалась, что они ему все равно ни к чему.

— Народу Божьему нужна победа, — ответил тогда Антонио, склоняя голову.

Ему было всего девятнадцать лет, он был еще слишком молод, чтобы служить мессу перед растущим числом вдов и сирот, но это был самый подходящий возраст, чтобы взять в руки винтовку и защищать их. Сердце его горело, он рвался в бой за правое дело. Он не принял еще окончательного обета, до этого момента оставалось несколько лет, но твердо решил стать священником. Иногда ему казалось, что его оставшаяся без отца семья погибла, что она принесла себя в жертву его призванию. Если он покинет Саламанку и вступит в вооруженные силы Свободной Франции, будет ли их смерть не столь бессмысленной?