СОКОЛ и ЛАСТОЧКА - Борис Акунин

Глава семнадцатая

Окончательная ясность

У меня подкосились ноги. А тут ещё корабль качнулся на волне. Я свалился с окна и чуть не оказался в воде, что было бы скверно – с намокшими перьями не разлетаешься. Но я успел-таки расправить крылья и вернулся на прежнее место.

Фердинанд фон Дорн умер?!

Я ничего не понимал. Что уж говорить о бедной девочке?

Когда я вновь оказался наверху, моему взору предстало удивительное зрелище. Разъярённая Летиция целилась из пистолета, а Дезэссар пятился от неё прочь.

– Есть ли пределы вашей гнусной лживости? Как вы посмели сказать такое! Чтоб у вас язык отсох! – бушевала моя питомица.

Но я сразу понял: сказанное – правда.

Вот теперь все события последнего времени действительно стали понятны. Будто осело облако пыли, и неприглядный ландшафт предстал передо мной во всей беспощадной очевидности.

Возгласы капитана подтверждали истинность озарения.

– Он заряжен? Уберите палец со спускового крючка! Кремневые пистолеты иногда стреляют от легчайшего прикосновения! Господи, мадемуазель, ваш отец действительно умер! Лефевр узнал об этом ещё до вашего приезда в Сен-Мало! Он решил провести выгодное предприятие: снарядить за ваш счёт корсарский корабль. «Ласточка» сплавала бы к африканскому берегу, набрала бы добычи, на обратном пути загрузилась бы оливковым маслом. А что пленник умер – в этом арматор не виноват. Я с самого начала был против этой подлой затеи! Вы ведь помните, я пытался выйти в море без вас! Но вы поставили меня в безвыходное положение…

Бедная девочка выронила оружие и схватилась за виски. На глазах выступили слёзы. Я знал: её сердце разрывается от горя. У меня в груди тоже жгло и саднило.

– Почему… почему вы мне всё не рассказали сразу? – только и выговорила она.

Дезэссар опустил голову.

– Как я мог? Плавание пришлось бы отменить… А сокровища Джереми Пратта? Вы же знаете о них. Эх, сударыня, такой шанс выпадает раз в жизни, и далеко не всякому…

Понятно. Лефевр желал надуть госпожу де Дорн, а капитан решил обмануть своего хозяина. Если б Дезэссар рассказал арматору о предложении ирландца, Лефевр наложил бы на добычу свою цепкую лапу. А так компаньоном Логана стал не судовладелец, а капитан. Почти вся команда – его родственники да свойственники. Единственной помехой для осуществления дерзкого плана был штурман Пом, соглядатай Лефевра. Но от старика избавился Гарри. Я вспомнил, с каким озадаченным видом капитан разглядывал покалеченного папашу Пома. Полагаю, хитрый ирландец сказал Дезэссару: «старика я беру на себя» и, возможно, пообещал, что обойдётся без убийства. Так всё и вышло, причём именно Логан спас старого штурмана от удушья. Зачем суеверному Логану лишний «Долг» перед Всевышним?

Вряд ли Летиция в эту минуту, подобно мне, восстанавливала цепь прежних событий. Девочка была сражена и сломлена. Человек, составлявший главный смысл её существования, навсегда ушёл. Мне-то хорошо знакомо это чувство окончательной утраты, когда остаёшься один на один с чернотой Вселенной.

Я зажмурился, чтобы не видеть страданий моей питомицы.

Громко хлопнула дверь.

Когда я открыл глаза, Летиции в каюте не было. Дезэссар стоял один, в растерянности, потирая подбородок. Чёрт с ним! Я должен быть рядом с моей бедняжкой в наигорший миг её жизни! Я должен попытаться её утешить!

Зря я торопился, зря ударялся крыльями о борта и стены тесного трюма. Мои утешения и соболезнования запоздали. Залетев в трюм, я увидел, что девочка лежит под лестницей. Должно быть, хотела подняться на палубу, оступилась и скатилась вниз.

Я ужасно испугался. Лестница, ведущая на квартердек, невысокая, но крутая. Упав с неё, можно сильно расшибиться.

Но Летиция была цела. Она просто лишилась чувств, не выдержала потрясения. Душевные и физические силы её оставили.

Помочь я не мог. Лишь обмахивал крылом её бледное личико и горестно вздыхал. Может, и к лучшему, что сознание на время покинуло мою питомицу, думал я.

В трюме было темно. Несколько раз кто-то прошёл мимо, не заметив нас. Я даже не взглянул, кто это.

Звучали голоса. Кто-то ругался (кажется, Дезэссар), звякало железо. Мне ни до чего не было дела.

Я страдал из-за того, что лишён дара слова. О, если б я мог поделиться с Летицией уроком, который на прощание преподал мне Учитель!

Когда Он объявил нам, своим ученикам, что уходит, все наши от ужаса лишились чувств: заяц впал в оцепенение, лисица повалилась лапами кверху, змей уснул. Лишь один я сохранил рассудок – но не присутствие духа. Я молил, стенал, драл из себя перья и вздымал крыльями тучи пыли. Какой удар судьбы, какое несчастье! – причитал я. – Без Тебя, Учитель, мы все пропадём!

И Он сказал мне безмолвно: «Не бывает никаких ударов судьбы и несчастий. Всё это глупости выдуманные слабаками для оправдания своей никчёмности. Пропáсть может лишь тот, кто согласен пропасть. Для верно устроенной души всякое событие – ступенька, чтоб подняться выше и стать сильнее. Горестное событие – тем более.»

Тогда я Его не понял. Но прошли годы, я стал мудрее и теперь знаю: если со мной стряслась какая-нибудь беда, надо, едва пройдёт первая боль, встряхнуться и сказать себе: «Зачем это со мной произошло? Ради какой пользы и какого блага? Что здесь такого, от чего моя душа станет выше и сильнее?»

Ещё не было случая, чтоб, подумав, я не нашёл ответа.

Прошло немало времени, прежде чем Летиция очнулась. Никто её так и не обнаружил – одна половина команды всё ещё не протрезвела, другая пока не вернулась с берега.

Девочка открыла глаза, и они вмиг наполнились слезами.

Я расправил крылья и повернулся в профиль. Сей гордой позой я хотел призвать мою питомицу к стойкости и мужеству. В этом мире надо быть сильным и не сдаваться. Всякое поражение для сильной души становится победой; всякая утрата – обретением.

Увы, в эту страшную минуту Летиция нуждалась не во мне.

Не обратив никакого внимания на мою пантомиму, девочка поднялась на ноги и бросилась к своей каюте, словно там её ждало спасение. Я запрыгал вслед.

Но в каморке было пусто.

– Боже, где он? – ахнула она.

И, увидев в дальнем конце кубрика одного из дневальных, громко повторила вопрос:

– Где он?

– Кто, отец Астольф? С час как отправился на берег.

– Нет, пленник!

– Капитан велел запереть его в трос-камеру.

Трос-камерой называется помещение для хранения запасных канатов, оно находится в дальнем конце трюма. По совместительству трос-камера используется как карцер для проштрафившихся членов команды. Там нет окон, а дверь всегда на запоре, чтоб крысы не испортили пеньку.

– Что-о?!

Лучшее средство от горя – ярость. Летиция, которая минуту назад едва переставляла ноги от слабости, вызванной обмороком, тигрицей пробежала через весь трюм.

Перед дверью корабельной тюрьмы дежурил вооружённый матрос – некто Ёрш. Он и по нраву был таков: вечно ко всем цепляется, с кем-то враждует, на кого-то орёт. На берег Ерша не пустили в наказание за драку, и от этого настроение у скандалиста было ещё хуже, чем обычно.

– Куда? – грубо сказал он, перегораживая доктору дорогу. – Велено никого не пускать.

В другое время и в другом расположении духа Летиция несомненно вступила бы с часовым в объяснения, но сейчас она просто ударила его кулаком в зубы – с совсем не девичьей силой. Ёрш отлетел в сторону, а она отодвинула засов, вошла в карцер и захлопнула за собой дверь. Я еле успел шмыгнуть следом.

Лорд Руперт полулежал на канатах, его руки были скованы кандалами. При виде Летиции он попытался подняться, но она его удержала.

– Не двигайтесь! Вы слишком слабы!

– Напротив, я чувствую себя превосходно. – В свете лампы, покачивавшейся под низким потолком, блеснули зубы. Грей улыбался! – Какое, оказывается, счастье просто владеть своим телом.

– Но почему вы здесь? И в цепях? Что произошло?

– Ровным счётом ничего. Капитан «Ласточки» пришёл меня проведать. Я сказал, что беру честное слово обратно. Теперь, когда я вновь могу двигаться, я сбегу при первой же возможности. Вот он и принял меры предосторожности. Очень разумный и своевременный шаг. Иначе я мог прыгнуть в воду через пушечный порт и преспокойно доплыть до берега. По-французски я говорю прилично, никто в Форт-Рояле не догадался бы, что я англичанин. Но я, конечно, в любом случае не покинул бы корабль, не поблагодарив вас за всё, что вы для меня сделали… дорогой доктор.

Дверь распахнулась. На пороге возник Ёрш с перекошенной от ярости рожей. Понадобилась целая минута, чтоб он очухался от удара.

– Я тебе распорю брюхо, жалкий лекаришка! – вопил часовой, размазывая кровь. В правой руке у него сверкала обнажённая сабля.