Византийские портреты - Шарль Диль

IV

В это самое время император Никифор Вотаниат становился все более непопулярным. Его министры, как некогда министры Михаила VII, расхищали с большим трудом собранные деньги, и так как казна находилась в крайне бедственном положении, лихоимство императорской бюрократии еще увеличивало недовольство. Войско, все более и более недовольное слабостью правительства, управлявшего государством, раздражалось, что его держат в пренебрежении, мало ему платят, постоянно приносят в жертву интересам гражданской администрации. Азиатские полки роптали; в столицах варяги, самая, по-видимому, верная и надежная часть стражи, возмущались, и эти бунты с трудом подавлялись. Вотаниат вдобавок был стар, лишен энергии, немножко смешон. Со всех сторон требовали новую династию, и возмущение Ники-{216}фора Мелиссина, провозгласившего себя царем в Азии, было явным знаком грозного и близкого кризиса.

Понятно, что гражданская партия была крайне встревожена таким положением дел и стоявшие во главе ее министры сильно озабочены популярностью Комнинов, явно готовых стать во главе военной и феодальной партии. Они уже успели выказать Алексею свое недоверие, запретив ему после его победы над Вриеннием триумфатором вступить в столицу. Теперь они старались подорвать к нему доверие императора, выставляя на вид, что азиатский мятежник был зятем Комнинов; напоминали, что Алексей - это было крайне благоразумно со стороны последнего - только что отказался от командования войском, посланным против его родственника, старались представить его единомышленником узурпатора и тем окончательно погубить его. Но Алексей, как известно, мог всякого заткнуть за пояс в тонкой игре интриг; на козни своих врагов от отвечал другими кознями и одним верным ходом нашел средство обеспечить себе всемогущую поддержку в том самом дворце, где замышляли его гибель.

Когда Михаил VII был еще императором, он женился на царевне Марии Аланской. Это была очень красивая женщина, высокая, изящная, с белоснежным цветом лица, с прелестными светлыми глазами, несравненной грации и очарования. "Ни Апеллес, ни Фидий, - говорила Анна Комнина, - не создали ничего, что могло бы сравниться с ней по красоте". "Это была, - читаем в другом месте, - живая статуя, и нельзя было достаточно налюбоваться на нее тому, кто любил красоту, или, вернее, это был Амур, воплотившийся и сошедший на землю". Эта красавица, как легко можно догадаться, возбудила кругом себя сильные страсти. Сам Никифор Вотаниат, когда вступил на престол, не был равнодушен к ее чарам; и уже не очень молодой и два раза вдовый, он задумал на ней жениться. Было тут одно немалое затруднение: муж молодой женщины, лишенный престола Михаил VII, еще был жив; но его заставили уйти в монастырь - для мира он мог считаться умершим, а брак его расторгнутым. Но одно время Никифор все же колебался, и так как прежде всего он заботился о том, чтобы узаконить свое узурпаторство через союз с императорским домом, то решил взять себе в жены вдову Константина Х и Романа Диогена, Евдокию, которая охотно согласилась бы разделить с ним власть. Это был бы брак разумный, вполне подходящий и по возрасту жениха и невесты, но Мария была более хороша и обольстительна - Вотаниат не устоял против соблазна. Несмотря на то, что церковь не желала благословить такой вдвойне незаконный брак, царь решился на третий брак и женился на жене своего предшественника. {217}

Мария Аланская без всякого увлечения согласилась исполнить желание Никифора, единственно только чтобы спасти интересы своего малолетнего сына Константина, имевшего тогда четыре года от роду; но она не могла любить старого мужа, навязанного ей. Алексей Комнин, как известно, был, наоборот, крайне привлекателен; по-видимому, императрица очень скоро возымела к нему самое нежное чувство, и по столице не замедлил пройти слух, что она с ним в самых лучших отношениях. Факт представляется довольно правдоподобным; во всяком случае, несомненно, что царица взяла решительно сторону Комнинов и выказала им полное благоволение. А через замужество своей кузины с главой семьи, Исааком, она приходилась им также несколько сродни; благодаря этому браку Исаак, бывший тогда в Константинополе, имел свободный доступ к царице. Он этим пользовался, чтобы выдвигать своего брата, чтобы снискивать ему милости гинекея, где все действовали за него; и сама Анна Далассина, из ненависти к своей невестке Ирине Дуке, смотрела сквозь пальцы на связь Алексея и употребляла всю свою власть, чтобы помогать сыновьям в их происках. Все эти интриги привели к довольно непредвиденному результату: Мария Аланская усыновила Алексея Комнина. Через это он вступал в императорскую семью, и, официально признанный своим человеком во дворце, он очутился еще в более удобном положении, чтобы следить за всем, что замышлялось там против него.

Обманутый министрами, император принял очень важное решение: он назначил своим преемником племянника своего Синадина. Когда Мария Аланская узнала о таком выборе, таком грубом пренебрежении правами ее сына на престол, злоба ее не знала пределов; тотчас извещенные ею Комнины, хорошо подученные своей матерью, еще больше разжигали ее негодование. Советники императора пошли тогда на решительный поступок: чтобы покончить со всем этим, они решили ослепить обоих братьев. Но Алексей и Исаак уже давно кое-что подозревали, так что в видах предосторожности, говорят, никогда не появлялись вместе во дворце. Предуведомленные императрицей, они пошли напролом и поставили все на карту.

В ночь на 14 февраля 1081 года Исаак и Алексей в сопровождении главных своих приверженцев бежали из столицы и, захватив заблаговременно лошадей из императорской конюшни, достигли без погони лагеря фракийских войск. Их отъезд был так поспешен и бегство произошло с такой быстротой, что им пришлось оставить всех женщин, своих родственниц. Вот тут-то и проявила Анна Далассина всю свою обычную энергию. Со свойственной ей решимостью она на рассвете поспешила укрыться в неприкосновенном {218} убежище Святой Софии, взяв с собой своих дочерей, невесток, внуков; и когда Никифор Вотаниат стал требовать, чтобы она возвратилась в Священный дворец, она наотрез отказалась и, уцепившись за иконостас, объявила, что, только отрубив ей руки, можно оторвать ее от него. При виде такого упорства император не осмелился прибегнуть к силе; он вступил в переговоры и в конце концов обещал, что бы ни случилось, пощадить жизнь родственниц бунтовщиков. Удовольствовались тем, что из предосторожности заперли их в Петрийский монастырь, куда не замедлила явиться и невестка кесаря Иоанна Дуки, свекровь Алексея Комнина. И в страхе все эти женщины ожидали окончания событий.

Им не пришлось долго ждать. Заговорщики, которым кесарь Иоанн Дука оказал поддержку своим именем и своим богатством, готовились явиться им на выручку. В лагере под Схизой они немедленно провозгласили императором Алексея Комнина, в пользу которого старший брат его Исаак великодушно отказался от своих прав; затем с оружием в руках они двинулись к столице. В это время слабый Вотаниат решился положиться на волю судьбы; он колебался, не принимал никаких мер; он заранее примирился со своей долей. Один из начальников наемного войска изменил и открыл бунтовщикам городские ворота. Однако ничто еще не было решено. Пришлось сражаться на улицах, и Константинополь испытал все ужасы взятия приступом. Возможно даже, что при такой беспорядочной борьбе, если бы только Вотаниат сделал попытку к настоящему сопротивлению, он мог бы еще победить; он этого не захотел или не осмелился. Измена флота, перешедшего на сторону Комнинов, окончательно сразила его. Чтобы прекратить бесполезное кровопролитие, царь, по настоянию патриарха, решился отречься от престола. Он ушел в монастырь и при этом ничего другого не нашел сказать, как только следующие слова: "Одно мне обидно, не буду есть мяса. Все остальное для меня безразлично".

V

Анна Далассина могла считать себя счастливой: ее сын стал императором. И так как она подготовила ему путь к трону, то влияние ее перевешивало все остальные при водворении новой династии.

У Алексея Комнина был в высшей степени развит семейный дух. Первой его заботой, как только он достиг власти, было осыпать почестями всех своих близких: для своих братьев, для зятьев он создал новые почетные титулы, очень громкие, и роздал им высшие должности в государстве. Для матери своей он сделал еще {219} больше. С самых ранних лет он питал к ней глубокое уважение, и у него вошло в привычку во всех случаях руководствоваться ее мнениями; став царем, он захотел также, чтобы она принимала участие во всех его совещаниях. Он дал ей титул императрицы, посвятил ее во все дела, обо всем с ней совещался. Чтобы удовлетворить эту благочестивую женщину, он наложил на себя как искупление за разграбление столицы сорокадневную епитимью, которую понесли вместе с ним и все его приближенные. Чтобы сделать ей удовольствие, он чуть было не принял гораздо более важного решения: ему пришла мысль развестись с женой.