Флорентийская чародейка - Салман Рушди

Акбар усилием воли заставил себя направить мысли в нужное русло. Он признался себе, что отнюдь не совершенен, Абул-Фазл ему просто польстил, но эти льстивые речи привели к тому, что Могор дель Аморе называл сетью парадоксов. Возвышение человека до статуса божества, наделение его абсолютной властью и одновременное утверждение, будто не боги, а именно люди есть истинные вершители судеб, создавало противоречие, не выдерживающее никакой критики. К тому же примеры вмешательства веры в ход событий встречались сплошь да рядом. Он до сих пор не мог забыть самоубийство дивноголосых сестер Таны и Рири, которые предпочли смерть предательству веры предков. Ему не хотелось, чтобы его считали божеством. Возможно, не будь божества, людям было бы легче разобраться в том, что есть благо. По правде говоря, преклонение перед высшими силами, безоговорочный отказ от собственного «я» — ложный, уводящий от реальности путь. Если и усматривать в чем-то высшее благо, то уж, конечно, не в ритуале, не в слепом преклонении перед провидением, а в трудных, полных заблуждений поисках своего личного или общего для всего человечества пути.

Правда, он тут же поймал себя на другом противоречии. Он не желал, чтобы его считали божеством, и в то же время искренне верил в свое право на абсолютную власть. Но тогда получалось, что посетившая его странная мысль о благе неподчинения просто кощунственна. Его власть над жизнями других основывалась на праве сильнейшего. Чья власть, тот и прав — именно этот принцип должен быть основополагающим для любого реалистически мыслящего государя, все прочие рассуждения, в том числе и на тему добродетели, являются не более чем удобным прикрытием. Победивший и есть обладатель всех добродетелей, и этим все сказано. Да, различия в статусе существуют, как существуют и мятежи, и самоубийства, но мятежи должно подавлять, и лишь в его власти казнить или помиловать. Только что делать со странным внутренним голосом, нашептывающим ему по утрам о гармонии? Эти мысли не имели ничего общего с нелепой проповедью мистиков о единой человеческой сути. Они были куда более пугающими, они были о том, что в конечном счете различия во мнениях, противодействие привычному, иконоборчество и вольнодумство имеют свою положительную сторону и могут послужить во благо. Государю не должны приходить в голову подобные мысли.

Акбар вспомнил герцогов из далекой страны, о которых рассказывал Могор. В своей власти они тоже опирались отнюдь не на божественное провидение, а на право сильнейшего. Тамошние философы представляли человека непременно в его принадлежности к конкретному времени, стране, городу, вероисповеданию. Однако глупо было с их стороны наделять своего бога человеческой сущностью. Они прибегли к этой уловке, чтобы присвоить себе его право принимать любые решения, хотя использовали это право в самых низменных целях — для закрепления своей земной власти. Слепцы! Как ничтожны все эти герцоги и папы, царьки какой-то там Тосканы или Римской епархии, и сколь несоразмерно высоко их мнение о самих себе! Его собственные владения простираются на все стороны света, и, естественно, кругозор у него значительно шире, чем у них, подумал Акбар, но тут же устыдился и признал, что это отдает фанатизмом. Прав был Могор, когда сказал: Проклятие рода человеческого не в том, что все люди разные, а в том, что все они похожи друг на друга.

Луч солнца лег на ковер, и Акбар поднялся. Настало время подойти к главному окну, джарокхе, и принять приветствия народа. Сегодня толпа настроена празднично (в этом его народ был таким же, как и в той далекой стране, по улицам которой император разгуливал во сне, — его люди любили и умели веселиться), потому что сегодня, пятнадцатого октября по солнечному календарю, был день рождения их повелителя. Сегодня Его Императорское Величество взвесят двенадцать раз, употребив вместо гирь, в числе прочих предметов, золото, шелк, благоуханные эссенции, медь, топленое масло, железо, зерно и соль, после чего посланцами каждой из обитательниц гарема ему будут поднесены дары. Затем всех скотоводов наградят овцами, козами и курами в количестве, соответствующем возрасту императора. Часть животных, предназначенных на убой, выпустят на свободу и дадут шанс остаться в живых. Позже, уже на женской половине дворца, ему предстоит принять личное участие в завязывании очередного узла на «нити жизни», где каждый узел обозначал еще один прожитый им год. И сегодня же он задумал огласить свое распоряжение относительно чужестранца, называющего себя Могор дель Аморе.

Этот человек будил в императоре целую гамму чувств: тут были ирония и любопытство, разочарование и недоверие, удивление, изумление и раздражение, радость и черные подозрения, симпатия и досада. Однако следует признаться, что в последнее время преобладающими оказались приязнь и восхищение. Однажды ему пришло на ум, что, как правило, подобные переживания характерны для родителей в отношении собственных детей. Правда, что касается его сыновей, то моменты ощущения внутренней близости были крайне редкими, тогда как разочарования и черные подозрения присутствовали, можно сказать, постоянно. Наследный принц плел против него козни чуть ли не с колыбели, и все трое были порочны до мозга костей, в то время как человек, преподнесший ему историю Кара-Кёз, был неизменно почтителен, явно умен, бесспорно смел и вдобавок удивительный рассказчик. С недавних пор у Акбара в отношении сего обаятельного чужестранца, который столь непринужденно вошел в придворную жизнь, что все воспринимали его как равного, возник некий довольно рискованный план. Правда, принц Селим его не выносил, точно так же, как и фанатик Бадауни, чье тайное сочинение, полное яростных выпадов против императора, с каждым днем распухало, меж тем как его автор тощал день ото дня, однако враждебность этих двоих скорее укрепляла императора в его решении относительно Могора. Чужеземец вызывал подозрение у царицы-матери и у его главной из реально существующих жен, Мириам уз-Замани, но обе они отличались полным отсутствием воображения и всегда противились вторжению мечты в действительность. Свои неподобающие идеи насчет Могора император вынашивал уже довольно давно и, чтобы посмотреть, что из этого может получиться, с некоторых пор стал привлекать Могора к обсуждению вопросов государственной важности. Желтоволосый чужеземец с поразительной быстротой освоил сложную систему мансабдари. лежавшую в основе управления империей. От ее функционирования зависело благополучие государства. Она была построена по принципу многоступенчатой пирамиды. За каждую ее ступень отвечал чиновник, обладавший властью и рангом в соответствии с высотой этой ступени. В его обязанности входило содержание людей, лошадей и войска для надлежащего управления, за что он получал в личную собственность некую территорию, которая служила для него источником доходов. Могор буквально за несколько дней умудрился разобраться в табели о рангах и обязанностях всех этих господ, а их было тридцать три — от принцев, в распоряжении каждого из которых находилось десять тысяч воинов, до самых незначительных чиновников, имевших в подчинении не более десятка человек. Вдобавок он досконально изучил деятельность каждого из этих людей, так что взял на себя смелость давать советы императору, кто из них заслуживает поощрения, а кто явно не справляется. Именно чужеземец предложил Акбару внести в эту структуру такие изменения, которые обеспечили бы ее стабильность на ближайшие полтораста лет. До сих пор держателями постов мансабдаров были люди, принадлежавшие к определенным тейпам — родам: туранцы и выходцы из Центральной Азии, главным образом из районов Ферганы и Андижана, или же персы. Самой многочисленной группой по-прежнему оставались туранцы, но при новом распределении должностей за ними была сохранена лишь треть уже имевшихся. Таким образом, при новой системе ни один из тейпов не мог навязывать свои условия остальным, и они были вынуждены приходить к некоему соглашению, чего и требовалось достигнуть. Это именовалось сулх-и-кул — полное согласие. Все дело сводилось к правильному перераспределению полномочий.

Предложенная Могором реформа показала, что его таланты не ограничиваются умением показывать фокусы и рассказывать забавные истории, и приятно удивленный этим император решил проверить его способности в других областях, таких, например, как воинское искусство и всякого рода спортивные игры. Оказалось, что Могор — прекрасный наездник и без усилий держится в седле, сидя спиной к голове коня; что его стрела попадает в цель без промаха, а его меч легко отражает любые выпады. Местные языки и наречия он освоил уже давно, а теперь стал еще и первым среди любителей предпочитаемых при дворе игр, таких как чхандал-мандал и ганджифа. В последнюю Могор внес разнообразие тем, что во время игры с императором он, исходя из цвета и изображения на карте, принялся сопоставлять их значение с именами реальных персон. Так, самая старшая карта, Ашвапати, то есть «владеющий конями», стала у него представлять, разумеется, самого Акбара. Дханапати, то есть «казначей», естественным образом наводила на мысль о советнике по финансам, Тодаре Мале; Тийяпати, или «госпожой птичек», само собою, следовало считать дражайшую Джодха-баи. Имя раджи Мана Сингха получила карта, именуемая Далпати, то есть «военачальник». Что же до Бирбала, самого близкого государю человека и первого среди равных, то ему больше всего подходило именоваться Гархапати, или «комендант крепостей». Акбара чрезвычайно позабавила подобная интерпретация. «Ну а тебе, любезный Могор, думаю, в этой колоде тоже должно сыскаться место. Полагаю, быть тебе Апсарапати — главою небесных магов и музыкантов». И тут Могор осмелился на весьма рискованное сопоставление: «Не кажется ли тебе, о Джаханпана, что карте Ахипати, то есть „владыка змеев“, подошло бы имя твоего наследника, принца Селима?»