Тайный меридиан - Артуро Перес-Реверте

Он протянул ей бинокль, и Танжер рассматривала небо, Плеяды, Туманность Андромеды, отыскивая светящиеся точки, которые он ей показывал.

– Ориона пока еще не видно. Это мое любимое созвездие… Орион – это охотник, у него есть щит, пояс, ножны меча. На одном плече у него Бетельгейзе, на другом – Беллатрикс, а нога называется Ригель.

– А почему оно твое любимое?

– Самое красивое, наверное. Красивее, чем Млечный Путь. И однажды оно спасло мне жизнь.

– Вот как. Расскажи.

– Да тут почти нечего рассказывать. Мне было лет тринадцать – четырнадцать, я отправился в море ловить рыбу на лодчонке с парусом. Поднялся шторм, и ночь меня застала в море. Компаса у меня не было, я не мог определить направление… Вдруг я увидел просвет в тучах и узнал созвездие Орион.

Я взял курс и добрался до порта.

Танжер немного помолчала. Наверное, представляет себе меня в тринадцать лет. Ребенок, затерявшийся в волнах, высматривающий в небе знакомые звезды.

– Охотник Орион, Пегас… – Она обежала взглядом небо. – Ты и правда видишь все эти фигуры?

– Конечно. Это очень легко, когда смотришь на звезды много лет подряд… Да все равно, скоро они напрасно будут сиять над морем – не они уже указывают людям путь в море.

– Это плохо?

– Не знаю, плохо или нет. Просто грустно.

Очень далеко, впереди по курсу, со штирборта виднелся огонь, который то появлялся, то исчезал в тени паруса. Кой внимательно на него посмотрел.

Скорее всего, это было рыбацкое судно или теплоход, он шел совсем близко к берегу. Танжер разглядывала звездное небо, а он немного подумал об огнях – белых, красных, зеленых, синих, да и вообще любого цвета. Человек, далекий от моря, даже вообразить себе не может, что они значат для моряка. Это предельно выразительный язык, которым говорят о смертельной опасности, о вероятной угрозе, о надежде. В этом языке – поиски и обретения тяжкими ночами, среди высоких штормовых волн, в мертвом дрейфе, когда бинокль просто прирастает к лицу, а глаза напрягаются в надежде обнаружить маяк или бакен среди тысяч ненавистных, дурацких, никчемных огней берега. Существуют огни-друзья, огни-убийцы и даже огни, которые вызывают угрызения совести. У Коя был такой случай, он служил вторым помощником на танкере «Палестина», и они делали рейс из Сингапура в Персидский залив. Как-то ночью, в три часа, ему показалось, что он видел – очень далеко – две красные ракеты. Твердой уверенности в том, что он заметил просьбу о помощи, у него не было, и он разбудил капитана. Капитан, полуодетый, сонный, поднялся на мостик, осмотрелся.

Больше ракет не было, и капитан, бездушный служака родом из Гипускоа, счел неразумным менять курс, и так, сказал он, они уже потеряли много времени с того момента, когда миновали маяк Рафлс и Малаккский пролив. В ту ночь Кой провел свою вахту, не отрываясь от канала 16: вдруг услышит, как кто-то взывает о помощи? Ничего он не услышал, но тем не менее так никогда и не смог забыть две красные ракеты – а вдруг это была последняя надежда какого-нибудь моряка в отчаянном положении?..

– Расскажи, – попросила Танжер, – что происходило той ночью на борту «Деи Глории».

– Я думал, ты и так знаешь.

– Есть вещи, которых я знать не могу.

Голос ее звучал совсем иначе, чем раньше. Кой с удивлением отметил, что это был голос близкого человека, почти нежный. И от этого он заерзал на банке и даже не знал, что отвечать. Она терпеливо ждала.

– В общем, – сказал он наконец, – если ветер был такой же, как сейчас, и они шли фордевинд, то логично предположить, что капитан…

– Капитан Элескано, – уточнила она.

– Да… Капитан Элескано приказал поднять все паруса на фок-мачте и стаксели – если они у них были. Наверняка он велел не поднимать паруса на грот-мачте, чтобы бизань не мешала управлению рулем и не закрывала паруса фок-мачты; или, может быть, он убрал бизань и поставил марсель. Возможно, добавил еще парусов, хотя вряд ли он рискнул бы сделать это ночью. Можно быть уверенным только в одном – он сделал все для того, чтобы максимально увеличить скорость, не рискуя сломать поврежденные мачты.

Попутный ветер немного посвежел, волнение на море усилилось. Кой посмотрел на анемометр, а потом на огромную тень паруса. Покрутил рукоятку лебедки на штирборте, подтянул немного шкот, и «Карпанта» накренилась немного, но выиграла полузла.

– Как ты мне рассказывала, – продолжал он, остановив лебедку и закрепив шкот, – ветер был посильнее, чем сейчас. Сейчас у нас ветер шестнадцать узлов, что означает четыре балла по шкале Бофора…

А у них, вероятно, было узлов двадцать или чуть больше, то есть пять или шесть баллов. Разумеется, они шли быстро, фордевинд, и быстрее, чем мы сейчас, слегка накренившись на штирборт.

– Что они делали?

– Спали, наверное, совсем немного, особенно два твоих иезуита. Разумеется, все пристально следили за преследователем, хотя вряд ли могли его различить в темноте. Если в это время светила луна, с юта они могли иногда видеть его паруса… Оба шли без огней, чтобы не выдавать свое местоположение. Вахтенные стояли у мачт, подремывая или поглядывая назад, в ожидании, что им прикажут подниматься по вантам… Остальные – возле орудий: их предупредили о возможном нападении корсара. Капитан – все время на мостике, смотрит не отрываясь назад, прислушивается к тому, как трещат мачты, как полощут паруса… Рулевой – на руле, держит курс… В ту ночь, конечно, на руле был лучший рулевой.

– А юнга?

– Где-то возле капитана и шкипера, в ожидании приказаний. Записывает в вахтенный журнал все, время, лавировку… Это ведь был еще мальчик?

– Пятнадцать лет.

Кой услышал нотку жалости в ее голосе. Она чуть не сказала: совсем еще ребенок. А он подумал, что, во всяком случае, паренек остался в живых, и, быть может, именно для того, чтобы рассказать о гибели «Деи Глории».

– В те времена в море уходили в десять – двенадцать лет, обучение ремеслу начиналось рано. Он, наверное, был в восторге от приключения. В таком возрасте страха еще толком не чувствуют. А этот был уже ветеран – два-то раза он уж точно пересек Атлантику.

– Умница он был – очень точно все описал. Только благодаря ему мы и сумели, хотя бы приблизительно, восстановить ход событий. И благодаря тебе.

Кой поморщился.

– Я могу только представить себе, как происходило то, о чем ты рассказываешь.

Розовые отсветы из люка по-прежнему падали на лицо Танжер. Она так жадно слушала его объяснения, с таким вниманием, какого к своей персоне он на берегу ни разу не ощущал.

– А что было на шебеке?

Кой постарался вообразить, что происходило на борту корсарского судна. Пираты-профессионалы за работой.

– При таком ветре и при таком курсе, – строил он предположения, – они, наверное, имели немалое преимущество благодаря огромному косому фоку, поставленному на фок-мачте. Шебека – средиземноморский корабль, специально сконструированный для переменных ветров и почти полного штиля.

В такую ночь они, несомненно, развили большую скорость. Они могли поднять и марсель, и брамсель на грот-мачте. Я думаю, они старались идти ближе к берегу, чем «Деи Глория», чтобы перекрыть ей возможность укрыться в Агиласе, когда на рассвете ветер переменится.

– На бригантине это, наверное, вызывало тревогу.

– Разумеется, а как же иначе?

Он посмотрел на еще более черную, чем ночь вокруг, линию берега, огонь маяка на мысе Гата уже скрылся из виду. Впереди, за темным мысом, начинала открываться ярко освещенная бухта Сан-Хосе.

Имея эти два пеленга, он мысленно прокладывал курс на воображаемой карте. Он видел, как матросы «Деи Глории» карабкаются на мачты, берут или отдают рифы в зависимости от ветра и маневров, как они хватают онемевшими пальцами жесткую парусину, навалившись животом на реи, а под ногами, упирающимися в ванты, – пустота.

– Думаю, что так примерно и было, – закончил он. – Капитан Элескано всю ночь, конечно, надеялся, что оторвется от преследования. Наверняка он маневрировал, стараясь в темноте ускользнуть от шебеки, но этот, как его, Слайн тоже знал все возможные уловки. Когда рассвело, команда «Деи Глории» упала духом, увидев, как сокращается расстояние между ними и «Черги», которая по-прежнему отрезала их от берега… Шкипер делал свои вычисления, и тогда-то капитан бригантины принял отчаянное решение – ставить брамсели. Стеньга сломалась, и корсар неумолимо приближался.

Когда Кой сказал «неумолимо приближался», он заметил, что огонь прямо по курсу, который иногда скрывал фок, стал вроде бы ближе, а пеленг не изменился. Он схватил штайнеровский бинокль и по наветренному борту, придерживаясь за штаги, поднялся на полубак, туда, где рядом с брашпилем лежал якорь.

Огонь был странный, для простого рыбацкого судна – слишком большой, но и ни на что другое не похожий. Если бы это был большой теплоход, как можно было предположить по размеру этого огня, то где же красный сигнал на бакборте и зеленый на штирборте, или же оба, если он идет на них нос в нос? Ничего подобного он не видел, и все-таки, решил он, это непонятное судно слишком близко от них.