Книжные магазины - Хорхе Каррион
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Твой город проникает в книжные магазины через витрины и шаги покупателей – пространство-кентавр, не до конца частное и не полностью общественное. Город входит и выходит из книжного, поскольку один невозможно понять без второго, вследствие чего тротуары перед входом в Pequod или в Negra y Criminal субботними вечерами или утром по воскресеньям заполняются людьми, которые приходят сюда выпить стакан вина или поесть мидий, приготовленных на пару. И книги о Барселоне входят во все книжные города, потому что это место, естественным образом им принадлежащее. А когда романы, очерки, биографии и поэтические сборники, которые горожане трогали и держали у себя, начинают стареть, то возвращаются в город, на рынок Сан-Антонио, в букинистические магазины или в тот книжный пассаж с уралитовой крышей, что находился в глубине Лос Энкантес[108], где прохожий обнаруживает в себе коллекционера, антиквара, старьевщика.
По воскресеньям на рынке Сан-Антонио или в дни работы Лос Энкантес книжное измерение города особенно чувствуется. Но есть один день в году, когда во всех своих уголках он воспроизводит то ощущение, которое вынес отсюда Дон Кихот: город дышит печатным словом. Инициатором Дня испанской книги был валенсиец Висенте Клавель, еще в молодости осевший в Барселоне и владевший издательством Cervantes: заручившись поддержкой Книжной палаты и министра труда, каталонца Эдуарда Ауноса, он добился того, что его проект в 1926 году, в самый разгар диктатуры Примо де Риверы, превратился в королевский указ. Хотя замысел заключался в том, чтобы поддержать испаноязычную книжную культуру на всех уровнях администрации и привлечь все библиотеки и все города Испании к участию в торжествах в той или иной форме, с самого начала произошла поляризация между народными празднованиями в Барселоне и академическими и институциональными мероприятиями в Мадриде. Гильермо Диас Плаха отмечал в статье, написанной после смерти Клавеля:
Почти полвека спустя указ остается в силе с одной-единственной поправкой, внесенной в 1930 году (указ от 7 сентября), согласно которой дата, изначально назначенная на 7 октября (за два дня до той, что можно прочесть в свидетельстве о крещении Сервантеса), переносится на 23 апреля, достоверную дату его смерти. Из-за этих соображений исторической точности в Барселоне День книги совпадает с Днем святого Георгия. Обратив на это внимание, Густаво Хили заметил Клавелю: «Неважно. Розы святого Георгия будут цвести всегда. А вот память о Сервантесе мы рискуем потерять». Прошедшие годы показали, что сочетание двух этих дат в барселонском праздничном календаре оказалось удачным. Город графов, безусловно, опережает всю Испанию по масштабу и укорененности Дня книги.
В 1930 году издатели стали выпускать новые книги на каталонском языке ко Дню святого Георгия (Сант-Жорди), и общественность начала проникаться этим праздником, в то время как в Мадриде предпринимались первые шаги для организации собственной Книжной ярмарки в другое время. В остальных частях страны День Сервантеса тоже постепенно приходил в забвение. Гражданская война парализовала издательское дело, а франкизм запретил каталонский язык и уничтожил книжные палаты, объединив их воедино в рамках Национального института испанской книги. Лишь в пятидесятые годы День книги в Каталонии снова обрел значимость. В 1963 году с официальным заявлением выступил Мануэль Фрага Ирибарне, министр информации и туризма, который настаивал на необходимости поощрять литературу на каталонском языке [sic!]. На обложке La Vanguardia Española от 23 апреля 1977 года (15 песет), рядом с фотографией запруженной людьми улицы, были напечатаны на каталонском стихи Жозепа Марии де Сагарры: «La rosa li ha donat gaudis i penes / i ell se l’estima fins qui sap a on; / i amb ella té més sang a dins les venes / per poder vèncer tots els dracs del mо́n»[109]. С 1964 года, благодаря Первому латиноамериканскому съезду книжных ассоциаций и палат, 23 апреля стало Днем книги во всех испано– и португалоязычных странах, а с 1996 года это еще и Всемирный день книги и авторского права. Возможно, потому, что 23 апреля скончались не только Сервантес и Шекспир, но и другие писатели с мировым именем, такие как Гарсиласо де ла Вега, Эухенио Ноэль, Жюль Барбе д’Орвильи и Тереса де ла Парра.
Мне очень нравится заходить в мои любимые книжные в дни, предшествующие Сант-Жорди, и бездумно делать покупки, а во время диады[110] просто гулять и наблюдать, «как хороший бездельник, утонченный бродяга и лодырь или транжира времени и заядлый путешественник», выражаясь словами Вальзера. Как и все писатели и издатели, так себя называющие, я использую эти блуждания и любую другую возможность для того, чтобы проверить, выставлены или нет мои книги, и чтобы правильно расположить их на полках моих повседневных книжных. И в тех, которые к их числу не относятся. Вплоть до книжного отдела El Corte Inglés. Вплоть до третьего этажа Fnac в самом центре города, где мне приходит голову, что многие из этих молодых сотрудников, бакалавров, магистров и кандидатов филологических наук были бы великими продавцами книг в другом мире, без сомнения лучшем. Или что они, быть может, уже ими являются в этом, – хотя он и переживает кризис, но другого у нас нет.
Магазины Fnac, Corte Inglés и Casa del Libro, где книги Мануэля Виласа продают только в неврологическом центре Города Виласа.
Мануэль Вилас. «Великий Вилас»
14. Эпилог: виртуальные книжные
Никто, даже восьмидесятидевятилетний владелец, третье поколение, г-н Л. – никто не знает настоящих масштабов книжного.
Ло Чжи Чжэн. «Книжный во сне»
В первые месяцы 2013 года я увидел, как книжный магазин с почти столетней историей превращается в «Макдоналдс». Метафора, разумеется, очевидная, но от того не менее убедительная. Вполне вероятно, магазин Catalònia, открывшийся поблизости
