Как я была принцессой - Жаклин Паскарль

Следующие несколько дней прошли словно в тумане, который немного рассеивался, только когда ко мне приводили детей. Одна за другой меня навещали женщины из королевской семьи, смотревшие на меня так, будто я лежала на смертном одре и они пришли проститься. Они осторожно присаживались на краешек кровати, бормотали слова сочувствия и предлагали непрошеные советы, большинство из которых сводилось к тому, что мне следует закрыть глаза на существование второй жены. «Притворись, что ты ничего не знаешь, притворись, что он просто уезжал по делам и сейчас вернулся. Пусть, когда он приходит к тебе от нее, его встречают ласковая улыбка, комфорт и теплая постель», – уговаривали они. Другие смотрели на вещи еще более прагматично и утешали меня тем, что я все-таки остаюсь старшей женой и только мне разрешено присутствовать на дворцовых церемониях. Третьи уверяли, что до тех пор, пока меня не ограничивают в деньгах, одежде и драгоценностях, лучше делать вид, что ничего не происходит. Все участницы этой странной процессии проходили мимо моей кровати, качали головами и в душе благодарили Аллаха за то, что все это случилось со мной, а не с ними.

Бахрин еще долго не разрешал мне выходить из дома. Сначала он вообще запер меня в спальне до тех пор, пока я не приду в себя. Наказание за то, что я поставила его в неловкое положение, было строгим: еду мне приносили только один раз в день, а контакты с детьми свели к минимуму. Потом Мак выпросила для меня разрешение навещать Эндах, и муж согласился, надеясь, вероятно, что подруга научит меня, как смириться со своим новым положением.

Эндах, разумеется, даже не пыталась делать ничего подобного, но все-таки с ней мне становилось легче. Она обнимала меня, а я клала голову ей на колени и плакала, плакала, плакала. Она уговаривала меня поесть, напоминая, что иначе кончится молоко и я не смогу кормить Шахиру.

Однажды из дворца я дозвонилась до посольства Австралии в Куала-Лумпуре. Я описала чиновнику, снявшему трубку, сложившуюся ситуацию и подчеркнула, что мои дети являются австралийскими гражданами. Я сказала, что боюсь своего мужа, и спросила, можем ли мы с детьми получить убежище в посольстве. Из ответа чиновника стало совершенно ясно, что рассчитывать я должна только на себя.

«Миссис Раджа Бахрин, разумеется, вас примут в посольстве, если вы считаете, что вам угрожает опасность, но я должен предупредить, что, если ваш муж потребует, чтобы ему вернули детей, мы выполним его требование. Простите, но мы не можем провоцировать дипломатический конфликт».

Я пыталась спорить с ним и напоминала, что мы все трое – австралийцы, но безрезультатно. Позиция дипломатов была ясна: они готовы помочь мне, но не готовы вызвать неудовольствие местных властей, защищая моих детей. Я машинально поблагодарила чиновника и повесила трубку.

Я проиграла. Больше мне некуда было идти.

35

В первые дни ноября я получила известие, что у бабушки случился сильный удар и она упала с лестницы. В тяжелом состоянии ее положили в отделение интенсивной терапии: у нее было вывихнуто бедро, сломана рука и парализована левая половина тела. Я сходила с ума от беспокойства.

К этому времени мне уже каждый день приходилось терпеть моральные и физические издевательства от мужа. Он входил в спальню, осыпал меня бранью, говорил, что я сама во всем виновата, а когда я пыталась не обращать на него внимания, бил меня по лицу. Все чаще и чаще он грозил, что вышвырнет меня из страны и заберет детей.

Я много раз просила его дать мне развод, но он отвечал, что я принадлежу ему и что он будет решать, что делать с нашим браком. Это превратилось в ежедневную пытку: каждый раз к тому часу, когда ко мне должны были привести детей, я сходила с ума от беспокойства, опасаясь, что Бахрин уже выполнил свою угрозу и я их больше не увижу. У меня запали и посерели щеки, я теряла в весе, но заставляла себя есть, для того чтобы Шах хватало молока.

Узнав о болезни бабушки, я умоляла мужа отпустить меня в Австралию, чтобы, возможно, в последний раз повидаться с ней. Сначала он наотрез отказался и выразил надежду, что она умрет быстро и в одиночестве. Потом обрадовался новому способу мучить меня и говорил иногда, что я могу ехать, но сначала должна решить, которого ребенка возьму с собой, а иногда, что он отпустит меня, но только одну и что я могу не возвращаться, потому что моих детей воспитает его новая жена.

Эти садистские игры продолжались до тех пор, пока султан не упрекнул Бахрина за то, что тот так жестоко обращается со мной, и не посоветовал ему отпустить меня в Австралию с обоими детьми. Бахрин не смог бы продолжать жить в Тренгану, если бы пренебрег этим советом, поэтому очень неохотно он объявил, что мы можем ехать.

В наш дом опять потянулась вереница матрон: они дружно советовали мне поехать в Австралию, повидаться с бабушкой и потратить побольше денег, чтобы утешиться. Они говорили, что мне полезно будет отдохнуть подальше от Тренгану и недавних неприятностей. Некоторые из тетушек давали мне денег, искренне считая, что, когда я накуплю себе новой одежды и украшений, боль пройдет.

Три дня до отъезда превратились для меня в настоящий кошмар. Отчаяние, овладевавшее мной всякий раз, когда я вспоминала, во что превратилась моя жизнь, смешалось с беспокойством за бабушку, и я непрерывно плакала. Кроме того, слуги, проинструктированные Бахрином, постоянно шпионили за мной и придирчиво проверяли все вещи, которые я укладывала в сумку. Они же по приказанию Бахрина положили в багаж мои малайские наряды.

Муж заявил, что в день моего возвращения из Австралии мы с ним пойдем на свадьбу одного из его кузенов в Куала-Лумпуре. Идея показалась мне совершенно дикой: я даже представить себе не могла, как стану выставлять свое унижение на публичное обозрение. И в то же время я знала, что не посмею ослушаться Бахрина.

Зато я взяла с собой совсем немного украшений. Это был мой маленький бунт. Самые крупные из них остались лежать в дворцовом хранилище, в желтых и красных футлярах, украшенных королевским гербом и восковой печатью, поставленной одним из служащих дворца. С собой я взяла только маленький бриллиантовый гарнитур и те украшения, которые привыкла носить каждый день – кольца, золотые цепочки и короткую нитку жемчуга. Мне осточертело изображать из себя рождественскую елку, покрытую украшениями, выбранными не мной. Хотя Бахрин и приказал, чтобы на свадьбе я сияла и улыбалась так, словно ничего не случилось, я решила, что не стану ничего изображать. Как могу я улыбаться? Как может он требовать этого от меня? Даже теперь, когда все уже было решено, Бахрин иногда вдруг объявлял, что я могу взять с собой только дочь и остаться с ней в Австралии навсегда. Он держал меня в постоянной мучительной неизвестности. Я боялась даже предположить, что случится в момент нашего отъезда. Я могла только молиться, чтобы Господь не разлучил меня с детьми.