Солнце далеко - Добрица Чосич

— Капут, коммунисты! Куда теперь пойдете?

Вук отвечал им угрозами и стрелял. Павле было ясно, что положение крайне осложнилось; его охватил страх. Для Павле это был первый случай открытого взаимодействия четников Михайловича с немцами. Это ошеломило его, но он тут же принял решение атаковать четников. Он чувствовал, что это единственный выход.

Вук приподнялся и скомандовал. Партизаны под огнем развернулись в цепь и двинулись к вершине холма, скрываясь за кустами и корявыми стволами дубов. Павле очутился на самом краю левого фланга. Позади, в лесу, отчаянно билась рота Николы, пытаясь задержать немцев. Над головами партизан строчили пулеметы, заглушая крики четников: «Да здравствует король Петр!» Партизаны тоже хрипло и зло кричали и шли в атаку. Били только пулеметы: стрелкам Вук еще не разрешал начинать.

Выскочив на вершину холма, Павле столкнулся с пулеметным прикрытием четников и тут же без сознания рухнул в снег.

Партизаны заняли вершину, расстреливая четников, которые бежали вниз по склону, бросались в кусты и скатывались по крутизне. Вскоре и бойцы Николы взобрались на вершину, оставив немцев на опушке леса.

— Комиссар упал! Павле ранен! Эх, черт, да разве это он? Беги, что ждешь? — слышались повсюду крики партизан.

Бояна подбежала к Павле, перевернула его на спину и разорвала гунь. Крови не было видно. Он тяжело дышал. Санитарка начала тереть ему снегом лоб, лицо и грудь. Павле открыл глаза и, придя в себя, прошептал:

— Что со мной было?

— Ничего. Просто устал и потерял сознание, — ответила Бояна и улыбнулась ему.

«От гранаты», — вспомнилось Павле. В ушах у него продолжало звенеть, к горлу подкатывала тошнота. Его бледное лицо судорожно дергалось. Он зажмурился, а перед глазами продолжала стоять Бояна с ее милой дружеской улыбкой. «Смеется… Думает, что я испугался. Рада, что жив».

— На, съешь сахару, — предложила Бояна, наклоняясь над ним.

— Не могу, тошнит меня.

— Поэтому и надо съесть сахар. — Павле открыл рот, и она положила ему кусочек сахару. — Переутомился, вот и обморок, — проговорила Бояна.

— От взрыва, — сказал Павле и приподнялся. Отяжелевшая голова его сама упала ка грудь. — Сейчас пройдет, — добавил он и стал сам себе растирать виски, припоминая, как шла атака.

…Ему не хватало воздуха. По шее стекла струйка крови и неприятно защекотала спину меж лопаток. Он провел рукой по шее, пальцы оказались в крови. Откуда кровь? Раны он не чувствовал. Он повернул голову, шапка упала в снег. Павле подобрал ее и начал подниматься в гору. Почему упала шапка? Проведя рукой по волосам, он почувствовал боль. На голове была царапина от пули. Только-то… И больше ничего! Пуля содрала кожу. Не пригнись он немножко, на какой-нибудь сантиметр, и тогда… Он вытер кровь и побежал догонять остальных. Боли не было. Нет, больно… Над ним и вокруг него свистели пули. Он обернулся и увидел беспорядочную цепь — это бежала рота Николы. — У тех, кто неподвижно лежал в снегу, забирали винтовки. Почему? Почему они продолжали неподвижно лежать? Вот и все легли. Четники непристойно ругались, не переставая стрелять. С можжевельника сыпались ветки и сухие листья. Все смотрели на него. Он должен был встать. От раны на голове все мутилось, он что-то кричал Вуку. Середина не поднималась. Он кричал и на бойцов и на Джурдже, бежал к ним, напоминая что-то о носе, забитом в снег, и о спинах. Джурдже тоже кричал во весь голос и потом снова все побежали к вершине.

Вихри снега засыпали их. Глаза залепило снегом, ветер засвистел в ушах, в голове, в груди, он не мог дышать… Кто-то взял его подмышки и поднял. Кто это?

Рвались гранаты… Да, их бросали четники. Все кругом гремело, свистело и вдруг надвинулся красный сумрак… Теплый, красный сумрак. Только сумрак — и все.

— От взрыва, — повторил Павле.

— Небольшая контузия. Дыши глубже. — Бояна взяла его за голову. — Видел ты этих бандитов четников? Вместе с немцами. Хорошо мы их разделали, ты только посмотри.

Павле посмотрел. По всему склону чернели трупы четников.

— Немцы замолчали, но скоро нападут. Как ты думаешь, не отступить ли к тому леску справа? — спросил Вук, вытирая пот со лба.

— Нет, нет, лучше остаться здесь, — ответил не задумываясь Павле.

Позднее, когда немцы начали наступать со всех сторон, в голове у него прояснилось и он пожалел, что они не отступили. Им не удержаться до пяти часов. Будут большие потери, а этого никак нельзя допустить. Он должен привести на Ястребац, по крайней мере, двести человек. То, что Павле должен был вернуть на Ястребац именно двести человек, руководило им, определяло все его поступки.

Немцы упорно наступали на позиции партизан, стреляя из минометов, и Павле начал опасаться за исход боя. Было бы лучше, если бы мы тогда отошли. Он ошибся, не согласившись с Вуком; отряд потерпит поражение… Он лежал за толстым, корявым кизиловым деревом, следя за немцами, которые по всем правилам военного искусства перебегали от укрытия к укрытию.

По своему обычаю, партизаны не открывали огня; они ждали, чтобы немцы подошли ближе. Вокруг них падали мины. Фонтаны из снега и земли взлетали вверх.

— Посмотри на Станко! — крикнули Павле.

Станко лежал, обеими руками поднимая над головой невзорвавшуюся немецкую мину. Он показывал ее немцам, бормотал что-то в снег, а они били по нему длинными очередями.

— Станко, ты спятил, что ли, черт тебя побери! — заорал Павле. — Брось ее, брось!

Станко не слышал его из-за стрельбы и продолжал держать мину. Только когда закричали и другие партизаны вокруг него, он сбросил ее вниз по склону. Оттолкнув своего помощника, который стрелял в это время из ручного пулемета, он начал бить сам короткими очередями.

— Товарищ комиссар, не люблю я таких людей! — выкрикнул партизан в новой офицерской шинели, который несколько дней назад пришел в отряд.

— Он герой, товарищ, только… — Павле не договорил — рядом разорвалась мина.

— Герои не задирают нос! — снова крикнул партизан в шинели.

— Это правда.

Немцы подошли совсем близко. Партизаны по команде Вука открыли огонь. Целиться было не в кого, и Павле не стрелял. Согнутый палец, застывший на спусковом крючке, ждал команду глаз. В ушах стоял неумолчный стук, голова разламывалась от боли.

Партизаны остановили первую атаку, отбросили немцев. Немцы восстановили порядок, подобрали убитых и раненых, пополнили свои ряды и снова двинулись в атаку. Партизаны потеряли несколько человек убитыми и ранеными. Павле непрерывно наблюдал за цепью и считал погибших.

В течение двух часов немцы несколько раз пытались овладеть вершиной и сбросить партизан с крутизны. Последнюю атаку партизаны отбили с трудом. Мины рвались, разрывая цепь стрелков. Огонь немцев становился все яростнее, потери все больше. По бледным лицам и лихорадочным глазам, наполненным страхом, Павле понял, что положение критическое. Особенно боялись немцев новички. При каждом свисте мины, похожем на шелест крыльев дикого голубя, они зарывались головой в снег, а после взрыва дико озирались, зрачки у них были расширены. Павле поднялся и, пригнувшись, начал перебегать от бойца к бойцу, пытаясь ободрить каждого. Они смотрели на него удивленно, молчали и на вопросы отвечали с раздражением. Бывают такие минуты, когда боец злится и обижается, когда его подбадривают. И чем серьезнее положение, тем ему неприятнее и обиднее кажется всякое подбадривание со стороны командира и комиссара. Павле не думал об этом. Он считал своим долгом поддержать дух людей. Так, перебегая от бойца к бойцу, Павле дошел до того места, где находился Вук. Вук лежал на спине, раскинув ноги и руки, и смотрел в белые, как вата, облака, плывущие по небу; из-за облаков проглядывало зимнее солнце, уже клонившееся к западу.

— Спина у меня заболела, не могу больше сидеть скорчившись, — сказал Вук, продолжая лежать. — Думаю, гитлеровцы до темноты еще раз попытаются нас атаковать, а потом уж залягут в лесу, будут ждать рассвета. Здесь четники, там немцы… Хлебнем мы горя этой ночкой. Хуже всего с ранеными. Если бы не они, легче было бы пробиться.

— Ночью пробьемся. Если только продержимся до темноты.

Недалеко от них завыла мина и прервала разговор. Павле сел возле Вука и закурил папиросу. Закурил и Вук, все так же лежа. Внизу, под ними, снова послышались пулеметные очереди.

Вук бросил папиросу, злясь, что даже на миг не дают передышки.

Немцы возобновили атаку, наседая со всех сторон. Павле уже не мог добраться до своего места, он залег возле Вука и открыл огонь. Вук хладнокровно целился и стрелял из своего автомата одиночными выстрелами. У него была привычка непрерывно говорить во время боя.

— Ага! Вот ты где!.. Тебя-то я и жду… Та-а-к!

Вправо от Павле кто-то не переставая ругался.

— Ну что? Посмотри, черт его побери, куда ударил.