Плохая хорошая девочка - Ирина Арбенина

— Ну, по этой причине или по какой-то другой.

— По какой — другой?

— Да говорю же вам: недоступность — вот основная причина, по которой такая обособленная сепаратная жизнь имеет шанс сохраниться. Ну это как динозавры на плато в «Затерянном мире» Конан Дойла.

— Ну так то выдумка, сказка.

— Я видел там, в Кении, двоих американцев, которые все-таки до этого острова Эль-Моло доплыли… Так они на неделю стали его пленниками.

— Как это?

— Волны. Поднялись сильные волны, начался шторм. И эти люди неделю не могли оттуда выбраться.

— А эти американцы… Они действительно кого-нибудь там видели?

— Они видели огонь. И не только они. Некоторые путешественники, которым все-таки довелось там побывать, тоже якобы говорили, что видели костры на этом острове. Но люди обычно принимали эти огненные отсветы за проявления вулканической деятельности.

— Дайте-ка, я еще погляжу! — Юра выхватил у Горчицкого бинокль. — Вот и Элла ваша пишет, что будто ей что-то здесь мерещилось… Отголоски эти… Огни! Прямо как на Эль-Моло этом вашем африканском!

— Есть и другой вариант легенды об острове Эль-Моло, — заметил профессор.

— Какой?

— Ну якобы никакого демона там нет, а люди все-таки все вымерли, и в живых на острове остались только козы.

— Я видел здесь, в Прекрасной долине, козу, — «деревянным» голосом заметил Ростовский. — Правда! Вчера.

— Вот как?

— Ага… Клянусь!

— Не надо клясться, Юрочка… Я верю. Помнится, и Элла пишет о чем-то похожем.

— А потом, помните, что еще в дневнике у вашей племянницы…

— Что именно?

— Она пишет про утонувшую лошадь.

— Лошадь?

— Ну помните — голова торчит из ила?

— Ах, это… — Профессор поморщился.

— И потом… Я почему-то запомнил… Дядя Гена тоже говорил про лошадь, привязанную к дереву… Как его это поразило: все кругом рушится, и эта лошадь на картофельном поле… И как ее отбросило ураганным ветром на другой склон ущелья.

— Ну что ж… — профессор вздохнул. — Мы не можем исключать такого варианта.

— Какого варианта, профессор?

— Что какие-то живые существа во время того страшного землетрясения выжили, уцелели. Дали потомство. Жизнь стала продолжаться и в этом отрезанном от мира уголке.

— Вы тоже это допускаете?

— Ну… Возможно, это были уцелевшие в катастрофе дети, вынужденные выживать, как Маугли: среди дикой природы, отрезанные от большого мира…

— Ага… молодая женщина с близнецами… Мальчиком и девочкой!

— Да, возможно. Ведь легенды часто в основе имеют какую-то реальную подоплеку. Возможно, появилось потомство, уже и не подозревающее о существовании остального мира. И вполне приспособившееся к жизни в этой «затерянной долине»… Возможно, что хомо сапиенс здесь вернулись назад, к тому существованию, которое вели когда-то, скажем, десять тысяч лет назад, наши предки: огонь, охота… На Земле ведь еще остались племена, которые живут именно так или почти так.

«Собственно, на что-то похожее я и надеялся… — думал Юра, снова вглядываясь в скалистые уступы гор. — Какие там бриллианты, какое золото… Вот оно, золото! Не долина, а ферма, на которой произрастают «муму». Прогресс не стоит на месте. Спасибо науке. Нынешний Клондайк — это не золотой песок, это запчасти для трансплантации. Василий Петухов заманил супругов Звездинских обещанием какой-то невиданной охоты — теперь понятно на кого! Странное «муму»… воющее. Правильно профессор сказал: какие-нибудь одичавшие дети природы.

И их тоже можно упаковывать, как упаковывают накачанных транквилизаторами шимпанзе в коробки».

— Значит, вы думаете, профессор, — вслух произнес Юра, — приспособились к жизни в этой «затерянной долине» наши хомо сапиенс? Вернулись назад, к первобытному существованию? Так, что ли?

— Собственно, чтобы выжить, надо не так уж и много.

— Охота? На зверей?

— Да необязательно. Охота — это для сильных. А необходимый организму белок — это и жуки, и гусеницы, и черви, и муравьи…

— Брр…

— Ну, ну… Смотрите на проблему шире, не так узко. И будьте естественней. В сущности, это такая же пища, как и всякая другая.

— А этот вой? Вы не думаете, что он принадлежит…

— Возможно, возможно… Скажем, какие-то особи, выжившие среди дикого мира, усвоили привычки и приемы его обитателей. Вполне возможно, что дитя, взращенное волчьей семьей, будет, скорее всего, передвигаться на четвереньках и «разговаривать» на языке своих родителей.

— Родителей?

— Да…

— А если они, эти родители, людоеды? — вдруг вспомнил Юра объяснение сыщика Королевича насчет того, какие хищники становятся людоедами.

— Ну вы и сами понимаете…

— Яблоко от яблони недалеко падает?

— Верно, Юрочка. Я, правда, не совсем понимаю, почему вас это так интересует? То есть, на мой-то взгляд, это действительно тема волнующая и дьявольски интересная! Но вот вы, Юрочка… Как-то непохоже это на вас. Столь отвлеченный интерес. Вы ящик-то свой ищете?

— А как же! — как можно убедительнее уверил профессора Юра. — Вот план, который нарисовал мне дядя Гена. — Ростовский достал из кармана какой-то сложенный вчетверо листок и помахал им для виду перед носом у профессора. — Завтра же снова отправляюсь искать эту старую штольню. Вы уж извините… ищите свою Эллу без меня. У меня своих дел по горло хватает!

— Ну-ну… Я ведь Королевичу ничего не сказал. Утаил, что вы сюда из-за ящика прибыли, Юра! — заговорщическим голосом заметил Горчицкий.

— И это правильно, профессор… Мерси за конспирацию! Пусть думает, что я тоже ищу их знаменитого Оскара Звездинского. Все-таки, понимаете, деньги, выделенные Приходько на эту экспедицию, нужно отрабатывать. Или по крайней мере делать вид, что отрабатываешь.

И Ростовский снова жадно прильнул к биноклю.

— Ах, ящик-ящичек… — пробормотал он. — Золото-бриллианты… Что может быть ценнее?

— Вот и я думаю — что? — задумчиво произнес профессор, внимательно глядя на Юру, прильнувшего к биноклю.

«Может, взять старого гриба в долю? — размышлял Юра. — Да нет, скорее всего, мухомор разахается, разволнуется, испугается… Станет толковать про гуманизм. Про «благоговение перед жизнью». А мне дело делать надо! Сам-то Горчицкий, кажется, помирать передумал, — с искренним огорчением думал Юра. — Так что рассчитывать на то, что ситуация «рассосется сама собой» — то есть старый профессор просто даст дуба и таким образом перестанет мешать, — уже не приходится…»

Наоборот! По прибытии в долину, прежде ссохшийся, как осенний лист, старик как-то расправился, ожил, приобрел нормальный цвет лица, приободрился.