Император Павел I - Геннадий Оболенский

Решив проверить свои подозрения, Саблуков на одном из обедов у Палена резко выразился об императоре. «Граф посмотрел мне пристально в глаза, — пишет он, — и сказал: «…тот, кто болтает, и смельчак, кто действует»».

Впоследствии Пален позаботился о том, чтобы полковник Саблуков в решающую минуту был удален из дворца.

— Я вас боялся больше, чем целого гарнизона, — сказал он Саблукову на следующий после переворота день.

— И вы были правы, — ответил тот.

В конце ноября, когда Панин был уже отставлен, а Зубовы еще не прибыли, произошло событие, которое чуть было не перечеркнуло все планы заговорщиков. Заболел командующий флотом Кушелев, и докладчиком по морским делам стал адмирал де Рибас, один из первых заговорщиков: «Ловкость докладчика, его уверенность в счастливом исходе войны с Англией и сделанные им предположения об обороне Кронштадта очень понравились Павлу; и он тотчас же начал оказывать ему благоволение; говорили, что коварный Рибас, польщенный этим, думал уже открыть императору планы заговорщиков», — свидетельствует Е. С. Шумигорский.

Но буквально через несколько дней, 2 декабря, де Рибас неожиданно скончался на пятидесятом году жизни. «Есть известие, — сообщает Шумигорский, — что Рибасу было подано «по ошибке» вредное лекарство и Пален неотлучно находился при умирающем, чтобы не дать ему проговориться даже на исповеди».

Добившись согласия Александра, фон Пален, поистине великий мастер интриг, действует решительно и умело. Он знает каждый шаг императора, и ему удается внушить Павлу недоверие к сыновьям и к императрице. Вместе с тем новоявленный Яго угрожает сыну ссылкой, а императрице — заточением в монастырь.

«…Павла стали преследовать тысячи подозрений: ему казалось, что его сыновья недостаточно ему преданы, что его жена желает царствовать вместо него, — пишет Чарторыйский. — Слишком хорошо удалось внушить ему недоверие к императрице и к его старым слугам». Фон Палену удается привлечь на свою сторону командира Семеновского полка Л. И. Депрерадовича и шефа кавалергардского полка Ф. П. Уварова, любимца Павла, сделавшего ставку на его сына.

Полным ходом идет вербовка гвардейских офицеров. Правда, они не посвящены в тайну заговора, их отбирают по степени недовольства императором и верности наследнику. День переворота еще не назначен — необходимо завербовать достаточное количество преданных исполнителей и получить окончательное согласие Александра. Но для себя Пален уже наметил срок — конец марта!

26 февраля «Санкт-Петербургские ведомости» сообщили о двух отъездах. Один — свершившийся графа Ростопчина, другой — предстоящий «действительной камергерши Ольги Александровы Жеребцовой с дочерью и племянницей в Берлин».

Родная сестра Платона Зубова едет за границу, чтобы подготовить прибежище для братьев в случае провала. Из Берлина Жеребцова намеревалась выехать в Лондон для встречи с сэром Уитвортом.

«Госпожа Жеребцова предсказала печальное событие 11-го марта в Берлине, за несколько дней до смерти императора, и, как только узнала о совершившемся факте, отправилась тотчас в Англию навестить своего старого друга лорда Уитворта», — пишет Н. Саблуков.

Историк Е. С. Шумигорский: «В Лондоне не только знали о готовящемся заговоре на жизнь императора Павла, но даже способствовали успеху заговора деньгами». Ссылаясь на свидетельство князя Лопухина, сестра которого была замужем за сыном Жеребцовой, Шумигорский пишет, что она, прибыв в Лондон, получила там два миллиона рублей для раздачи заговорщикам, но присвоила их себе. «Спрашивается, — восклицает историк, — какие же суммы были переведены в Россию ранее?»

«…Как ни старались скрыть все нити заговора, но генерал-прокурор Обольянинов, по-видимому, заподозрил что-то, — рассказывал фон Пален своему земляку барону Гейкингу. — Он косвенным путем уведомил государя, который заговорил об этом со своим любимцем Кутайсовым, но последний уверял, что это просто коварный донос, пущенный кем-нибудь, чтобы выслужиться».

Подозрения Павла падают на императрицу и старших сыновей. Пален, не спускавший глаз с императора, всячески подогревает и поддерживает эти подозрения.

Боясь быть отравленным, Павел заменяет кухарку, усиливает охрану и почти никого не принимает. «Государь уже редко проходил в церковь через наружные комнаты, — писал И. Дмитриев. — Строгость полиции была удвоена».

В эти дни А. Кочубей жаловался графу Воронцову: «Страх, в котором все мы живем, неописуем. Люди боятся своей собственной тени. Все дрожат. Доносы дело обычное: верны они или не верны, но верят всему. Всеми овладела глубокая тоска. Люди уже не знают, что такое удовольствие… Стараются открыть заговор, которого не существует… Не знаю, к чему это приведет».

Стравливая охотников и жертву, фон Пален искусно управляет слухами. Тревожная, беспокойная обстановка способствует успеху заговорщиков, и это прекрасно понимает «лифляндский визирь», который держит в своих руках все нити заговора.

Заговорщики забрали в свои руки такую власть, что могли запугать всех, кто с ними был несогласен. По столице распространяются ложные слухи и анекдоты, дискредитирующие императора, — насколько они были сильны, можно судить по их долгой жизни. Особенно широко пользовались тем, что, выполняя приказы императора, доводили их до абсурда и тем самым как бы подтверждали распускаемые ими же слухи о том, что «император поврежден».

«Любопытно отметить, что самое спокойное время в столице было в сентябре и октябре 1800 года, когда граф Пален был назначен командовать армией на русской границе, а должность петербургского военного губернатора исполнял генерал Свечин. Именем государя правил фон Пален, поставивший своей целью усилить общее ожесточение против императора», — делает вывод хорошо осведомленный современник.

И вдруг 5 марта он попадает в немилость. «Вторник, 5 марта. Граф Пален отстранен от двора, жена его также отослана со своим экипажем обратно», — записал в дневнике Гёте.

Очевидец событий, Коцебу: «Павел рассердился и не только дал почувствовать графу Палену свое неудовольствие, но даже оскорбил его в том, что было ему всего дороже: когда супруга графа, первая статс-дама, приехала ко двору, ей только тут объявлено было, что она должна вернуться домой и более не являться».

Головина вспомнит, что «6 марта Беннигсен пришел утром к мужу, чтобы переговорить с ним о важном деле». Разговор не состоялся, но Головина была уверена, что Беннигсен мог бы открыть заговор.

Не исключено, что, узнав о немилости, постигшей Палена, Беннигсен приходил к Головину, чтобы прозондировать почву и, может быть, подобру-поздорову уехать из города, где он «без толку сидел уже два месяца».

По городу поползли слухи. Говорили об изменениях в императорской фамилии, о массовых арестах офицеров.

Приезд в Петербург тринадцатилетнего племянника Марии Федоровны принца Евгения Вюртембергского неожиданно был отмечен пышной и торжественной встречей. Удивленная этим тетушка была явно смущена, но предупредила племянника, что «здесь не Карлсруэ и следует помалкивать».

Удивлен был и воспитатель принца генерал Дибич, которому император сказал, что он «сделает для принца нечто такое, что всем-всем заткнет рот и утрет носы». Видимо, он уже принял какое-то решение — 8 марта Павел говорит Кутайсову: «Подожди еще пять дней, и ты увидишь великие дела».

Только в 1811 году, посетив Россию, Евгений Вюртембергский узнал, что Павел I прочил его в мужья своей дочери Екатерине.

«…Меня заверили, — вспоминал принц, — будто Павел I предназначал меня в мужья своей дочери великой княжны Екатерины и с этим связывал определенные намерения. Все эти утверждения, впрочем, не основываются ни на каком письменном документе, и обо всем судили понаслышке».

«Определенные намерения» состояли в том, что император хотел назначить принца наследником российского престола!

Глава шестнадцатая

В Михайловский замок

Хотят повторить 1762 год.

Начало нового века было торжественно отмечено в обеих столицах. Ушел в прошлое век Просвещения, век трех революций — промышленной в Англии, политической в Северной Америке, социальной во Франции. «Столетьем безумным и мудрым» назвал его Радищев.

Это был «блестящий век, покрывший Россию бессмертной славой, время героев и героических дел, эпоха широкого небывалого размаха русских сил, изумившего и напугавшего вселенную».

И в новый век Россия вступала могучей мировой державой, поборницей мира и справедливости!

Павел был весел. Он с юмором писал 7 января московскому генерал-губернатору Салтыкову о своей предполагаемой поездке в Москву. Его хорошее настроение поддерживалось и скорым переездом в только что отстроенный Михайловский дворец.