Воспоминания. Книга третья - Надежда Мандельштам

IV виноградины — аравийское месиво — эфир лес. — до светло.

Переход: И не знаешь откуда берешь — пропадая задешево

V Череп

VI Хорошо умирает пехота

Рукой Мандельштама:

Сеятель

Ласточка

3 Целокупное небо

4 Череп

4 Свет /вин. крошево/

V Пехота (здесь тщательно сверить)

Первое, что вытекает из этой записи, это изменение места (и смысла) ласточки. Вместо «смертоносной ласточки» первых вариантов, связанных с Наполеоном, XIX веком, Египтом, после того, как этот тематический ряд был отвергнут, появляется «ласточка, разучившаяся летать», то есть тема авиации, воздушной катастрофы, погибающего летчика. Эта тема связана с первой воронежской тетрадью, где стихи о похоронах летчика и личная тема введена строфой: «не мучнистой бабочкою белой» — постоянная тема Мандельштама: умереть, оставив след в жизни. И второе стихотворение: «Нет, не мигрень», где О. М. отождествляет себя с летчиком — сначала «холод пространства бесполого», а потом — беспамятство, быстро просмотренная жизнь и «свист разрываемой марли»… Харджиев наивно относит это стихотворение к московскому периоду, потому что оно записано на черновике «Волка». Мандельштам постоянно писал на оборотах своих записей (попросту хватал первую попавшуюся бумажонку), а в этот период я привезла из Москвы все сохранившиеся черновики. Они лежали на столе, потому что я делала «ватиканский список», и О. М. записал воронежские строки на старой бумажке. Эти стихи имели множество вариантов и записей, тогда-то, между прочим, было стихотворение о танках (лишенное всякой окраски, как позднейшее «черепах маневры», из второй тетради). Подробнее об этой группе стихов в комментарии к первой тетради.

Таким образом, в первом разделе «Солдата» уже наметился теперешний порядок: «Три строфы — сеятель — свидетель» соответствуют трем строфам окончательного текста. Дальше идет четвертая строфа, обозначенная в плане словом «будут люди», и пятая — «ласточка». Но четвертый раздел еще не отделился от первого: «неподкупное небо окопное». Семистрочье об ядовитых газах продолжается «математическими строфами» — «аравийское месиво, крошево» до «от него будет свету светло» с переходом, зафиксированным в черновике ЦГАЛИ. Далее следует череп и новый раздел: «Хорошо умирает пехота». Этот план Мандельштам немедленно отвергает и в видоизмененном виде записывает своей рукой.

Плану, записанному моей рукой, соответствовало бы следующее:

Этот воздух пусть будет свидетелем —Дальнобойное сердце его —И в землянках в сеядный и деятельный —Океан без окна, вещество.

До чего эти звезды изветливы —Все им нужно смотреть — для чего? —В осужденье судьи и свидетеля,В океан без окна, вещество.

Помнит дождь — неприветливый сеятель —Безымянная манна его —Как лесистые крестики метилиОкеан или клин боевой.

Будут люди холодные, хилые,Убивать, холодать, голодать,И в своей знаменитой могилеНеизвестный положен солдат.

Научи меня ласточка хилая,Разучившаяся летать,Как мне с этой воздушной могилойБез руля и крыла совладать.

Строфа о Лермонтове, может, еще не готова.

Миллионы убитых задешевоПротоптали тропу в пустоте —Доброй ночи — всего им хорошегоОт лица земляных крепостей.

Неподкупное небо окопное,Небо крупных оптовых смертей —За тобой, от тебя — целокупное —Я губами несусь в темноте

За воронки, за насыпи, осыпи,По которым он медлил и мглил —Развороченных — пасмурный, оспенныйИ приниженный гений могил.

Шевелящимися виноградинамиУгрожают нам эти мирыИ висят городами украденными,Золотыми обмолвками, ябедами,Ядовитого холода ягодами,Растяжимых созвездий шатрыЗолотые созвездий жиры.

Сквозь эфир десятично-означенныйСвет размолотых в луч скоростейНачинает число, опрозрачненныйСветлой болью и молью нолей

А за полем полей — поле новоеТреугольным летит журавлем,Весть летит светопыльной дорогоюИ от битвы вчерашней светло.

Весть летит светопыльной дорогою —Я не Лейпциг, не Ватерлоо,Я не Битва Народов, я — новое,От меня будет свету светло.

И не знаешь, откуда берешь его —Луч пропавших без вести вестей —Аравийское месиво, крошевоНачинающих смерть скоростей.Недосказано там, недоспрошено,Недокинуто там в сеть сетейИ своими косыми подошвамиСвет стоит на сетчатке моей.

пропадая задешево

(Личная строфа — утеряна. Эта строфа предваряла ту, что в окончательном тексте стала последней: смысл ее был: и я со всеми, пропадая задешево…)

Для того ль должен череп развитьсяВо весь лоб от виска,Чтоб в его дорогие глазницыНе могли не вливаться войска?

……………………………………………….

Чепчик счастья — Шекспира отец.

Хорошо умирает пехота

(до конца)же сверить Д.Т.)

В этом виде О. М. называл это стихотворение «колбасой», пробовал разбить его на несколько отдельных кусков, или вообще выбросить. Раздраженный именно этим моментом в работе, он решил выбросить «математические строфы» (3-ий раздел) и до конца не решил, возьмет ли он их в окончательный текст. (От «Сквозь эфир» до «от него будет свету светло»). Но в то же время он сам удивлялся этой «вести», которая летит «светопыльной дорогою» и от которой «будет свету светло»… Он решил отправить эти строфы «к пророку», то есть выкинуть, как он почти сразу выбросил строчку «это зренье пророка смертей». Вероятно, приблизительно в этой стадии я дала листочек с «Солдатом» Харджиеву и сказала ему: «Делайте с ним, что хотите»… В ту поездку я была в Москве 2–3 дня (начало марта). Вернувшись, я сразу заметила, что О. М. снова возится со своей «колбасой». Работа шла вокруг «пропадая задешево». Почти сразу после моего возвращения он записал последний раздел: «Наливаются кровью аорты…» Как раз без меня он ходил на рентген сердца… После этого стихотворение стало в своем теперешнем виде, но без третьего раздела. У меня было два чистовых списка — совершенно одинаковых, кроме третьего раздела (один с ним, другой без него). Эти два списка мы взяли с собой в Саматиху вместе с кучкой черновиков к «Солдату», чтобы О. М. окончательно решил судьбу третьего раздела. Он все же склонялся к варианту без него. Кроме того ему не нравилось, что в стихах — восемь разделов. Он предпочитал, чтобы их было семь (это его отношение к числам). Вопрос о третьем разделе остался не решенным. Материалы отобраны при аресте. Полный текст «Солдата» на отдельных листочках не сохранился, он есть только в «альбомах» — в некоторых с третьим разделом, в других без него.