Сын Альбиона - Томас Рид

— Конечно, нет, — особенно после такого счастливого дня рождения.

— Да, он был счастливый. Но потом я не была так счастлива.

— Надеюсь, не чтение моей книги вас опечалило? Если так, я сожалею, что написал ее.

— Спасибо! — ответила девушка. — Вы очень добры, говоря так.

После этих слов она стала молчаливой и задумчивой.

— Но вы говорите, что не все там правда? — продолжала она после паузы. — А какая часть? Вы сказали, что Зоя существует в действительности?

— Так и есть. Может, она единственная в книге соответствует реальности. Я отвечаю за верность ее портрета. Она всегда была в моей душе, когда я ее описывал.

— О! — воскликнула его спутница, подавив вздох. — Так и должно быть. Я уверена в этом! Иначе как вы могли бы так верно описать ее чувства? Я была в ее возрасте и знаю это!

Мейнард слушал с радостью. Никогда в ушах автора не звучала музыка слаще.

Дочь баронета как будто спохватилась. Подействовала либо гордость, либо сильный инстинкт любви, которая не теряет надежду. И она сказала:

— Зоя — красивое имя, и очень необычное! Не имею права вас спрашивать, но не могу сдержать любопытство. Это ее подлинное имя?

— Нет. И только вы во всем мире имеете право знать, каково оно.

— Я? Почему?

— Потому что это вы! — ответил он, не в силах больше скрывать правду. — Вы! Да, Зоя из моего романа — портрет прекрасной девочки, которую я встретил на пароходе линии «кунард». С тех пор она подросла и стала еще привлекательней. И тот, кто ее увидел, постоянно думал о ней… Им овладела страсть, которая искала возможности быть выраженной в словах. Искала и нашла. В результате возникла Зоя — портрет Бланш Вернон, написанная тем, кто любит ее и готов отдать за нее жизнь!

Услышав эту страстную речь, дочь баронета задрожала. Но не от страха. Напротив, в сердце ее вспыхнула радость.

Сердце это было слишком молодо и невинно, чтобы стыдиться своих чувств. В последовавших быстрых вопросах не было и попытки что-то скрыть.

— Капитан Мейнард, это правда? Или вы так говорите, чтобы польстить мне?

— Правда! — ответил он тем же страстным тоном. — Это правда! С того часа, как я впервые вас увидел, вы всегда были в моих мыслях. Возможно, это глупость — безумие, но я не могу перестать думать о вас.

— А я о вас!

— О, Небо! Неужели это правда? Неужели осуществится мое предчувствие? Бланш Вернон, любите ли вы меня?

— Странный вопрос, чтобы задавать ребенку!

Слова были произнесены человеком, который до тех пор не участвовал в разговоре. У Мейнарда похолодела кровь: он узнал в тени кедра высокую фигуру сэра Джорджа Вернона!

Еще не было двенадцати ночи. Капитан Мейнард успел сесть в ночной поезд и вернулся в Лондон.

Глава LII

ЗНАМЕНИТЫЙ ИЗГНАННИК

Время революции кончилось. Восстановилось спокойствие, и в Европу вернулся мир.

Но это был мир, обеспеченный цепями и поддерживаемый штыками.

Манин был мертв, Блюм[136] убит, как и еще два десятка известных предводителей революции.

Но остались в живых двое, чьи имена вызывали тревогу у деспотов от Балтийского до Средиземного моря, от Черного моря до Атлантического океана.

Это были Кошут и Мадзини.

Несмотря на все влияние, которое использовалось, чтобы очернить их, несмотря на все усилия подкупленной прессы, эти имена сохраняли магическую власть: они оставались символами того, что народы еще могут подняться на борьбу за свободу. Особенно справедливо это относительно Кошута. Некоторая безрассудность, проявленная Мадзини, вера в то, что его доктрины слишком радикальные, привела к тому, что либералы в нем усомнились.

Иными были взгляды Кошута. Они соответствовали консервативным традициям и нацеливались только на достижение национальной независимости на республиканской основе. На «красную демократическую республику», о которой говорили во Франции, он не соглашался.

Если историки будущего найдут недостатки в характере Кошута, то это будет излишний консерватизм. Кошут был скорее националистом и не уделял достаточного внимания универсальной пропаганде.

Как и большинство людей, он слишком верил в невмешательство, в ту международную терпимость, которая позволяет королю Дагомеи[137] массами убивать своих подданных, а королю Вити-Леву — поедать их, чтобы удовлетворить потребности своего желудка.

Эта ограниченность принципов была единственной чертой характера венгра, известной автору, которая может исключить его из числа подлинно великих людей.

Возможно, это лишь кажущаяся ограниченность — автор на это надеется — и она не мешает Кошуту в достижении его благородных целей.

Она явно оказала помощь, привлекая к Кошуту более умеренных последователей революционного дела.

Но было и другое обстоятельство в его пользу и против торжествующих деспотов. Все знали, что поражение венгерской революции было связано с обстоятельствами, над которыми Кошут был не властен, — короче, с подлейшим предательством. Что он всей силой своего ума и всей энергией протестовал против курса, который привел к поражению, что до последней минуты противостоял словам дрогнувших и предавших. И не по доброй воле, а силой заставили его уступить.

Именно знание этого придавало такую волшебную власть его имени, и эта власть с каждым днем становилась все сильней, так как все понятней становилось предательство Гергея.

Изгнанный из своей страны, Кошут искал убежища в Англии.

Пережив шум национальной встречи в форме дешевых приемов, выдержав все эти никчемные разговоры и ничего не значащие заверения, не поддавшись лести, не дав врагам ни единой возможности выставить себя в нелепом свете, этот удивительный человек поселился в скромном доме в западной части Лондона.

Здесь, в окружении своей семьи — жены, дочери и двух молодых сыновей, которые добавляли блеска его имени, он, казалось, хотел только избежать шумного гостеприимства, пустоту которого он к этому времени уже понял.

Несколько публичных обедов, приготовленных такими плохими поварами, какие бывают только в лондонской «Таверне вольных масонов», — вот и все, что испробовал Кошут от национальной известности, и больше ему ничего не хотелось. В этом доме ему не только позволили покупать все, что позволяет его тощий кошелек, — его обманывал почти каждый торговец, с которым он имел дело; помимо обычного вымогательства, его обирали под предлогом, что он иностранец.

Такое гостеприимство оказала Англия знаменитому изгнаннику — гостеприимство, которым так хвастает пресса тори![138] Но пресса не рассказала нам, как его осаждали английские и французские шпионы, как они следят за всеми его выходами и приходами, преследуют его во время ежедневных прогулок, и не только его самого, но и его-друзей, надеясь найти что-нибудь предосудительное, что позволило бы положить конец его карьере!