Графиня Козель - Юзеф Крашевский

– Как? Вы осмеливаетесь давать мне советы? Не хотите ли вы сказать, что лучше меня знаете короля, мое положение и как мне надо поступать?

Монтаргон растерялся.

– Простите, графиня, – пробормотал он.

– Нет, не прощу, – возмутилась Козель, – это не тактично, не учтиво. Оставьте меня в покое со своими советами, я в них не нуждаюсь.

Могтаргон побледнел, поморщился.

– В моих советах, графиня, вы действительно не нуждаетесь и выслушивать их не обязаны, но если я приехал по поручению короля?

– Короля? – удивилась Анна.

– Да.

– Тем более не подчинюсь, – сказала она, – короля опутали мои враги, он поступил неосмотрительно, и сейчас, конечно, раскаивается. Король мог проявить минутную слабость, но я уверена, он будет рад, если я ослушаюсь его. Это дело мое.

Монтаргона, человека, в общем, покладистого, оскорбил тон, каким говорила с ним прелестная путешественница, и он ответил ей с затаенной обидой:

– Я был бы признателен, графиня, если бы вы освободили меня от весьма для меня нежелательного применения силы.

– Как? – закричала, вскакивая, Козель. – У вас хватает дерзости угрожать мне!

– Король дал категорическое приказание вернуть вас в Дрезден, – сказал Монтаргон, – и я обязан его выполнить.

Графиня вспыхнула гневом. Она от кого-то слышала, что камергер Монтаргон был сыном деревенского писаря, и, схватившись за пистолет, стала кричать на него:

– Вон отсюда, писаришка несчастный, вон отсюда, не то я голову тебе размозжу!

На пороге стоял уже Заклика.

Монтаргон хорошо знал, с кем имеет дело, и, не сомневаясь, что угроза будет приведена в исполнение, тут же безмолвно выскользнул из комнаты. С графиней остался молчавший дотоле Ля Эй. Он извлек урок из разыгравшейся перед ним сцены.

– Графиня, – сказал он очень мягко, – послов не вяжут и не карают, прошу вас, успокойтесь; не наша вина, что нам дали такое неприятное поручение. Для меня было бы весьма огорчительно причинить вам малейшую неприятность, но что поделаешь, приказ короля! Приказ из собственных уст его величества короля для офицера – беспрекословный закон.

– Вы видели государя? – спокойно спросила графиня.

– Да, я получил приказ непосредственно от него самого. И потому молю вас, если вам себя не жаль, пожалейте меня!

Его кроткий тон обезоружил графиню. Дрожа, она опустилась на стул.

– Успокойтесь, – сказал Ля Эй, – вам, по-моему, ничего страшного не грозит.

– Как? А Денгоф?

– О, это случайное увлечение, что-то вроде интрижки с Дюваль, которую король уже напрочь забыл, думаю, даже имени ее не помнит. Госпожа Денгоф замужем, муж ее в деревне, он ни о чем не знает. Непохоже, что она появится в Дрездене. А король должен вернуться, вы увидитесь и без труда восстановите свою власть над ним.

Козель стала уже спокойней расспрашивать его. Ля Эй старался смягчить всю историю. После пятнадцатиминутного учтивого разговора графиня дала себя уговорить, Ля Эй одержал победу, велено было запрягать лошадей, Анна Козель возвращалась в Пильниц.

Монтаргон больше на глаза ей не показывался, он поспешил лишь послать курьера со счастливой вестью к госпоже Белинской. Опасаясь, как бы Козель не изменила своего решения, он и Ля Эй с отрядом тайно проводили ее до самого Будишина, останавливаясь на постой лишь спустя несколько часов после отъезда графини. Из Будишина они могли уже спокойно воротиться в Варшаву, чтобы принять благодарность от госпожи Белинской.

Монтаргону долго еще мерещился приставленный к самому виску пистолет: не дай бог, думал он про себя, еще когда-нибудь попасть в такую переделку.

Марыня Денгоф, не скрывавшая своей связи с королем, привлекла к себе внимание и вызвала ожесточенные пересуды. Несмотря на то, что влияние чужеземных нравов уже сказывалось в Польше и скандал такого рода был не в новинку, почтенные люди открыто осуждали госпожу Денгоф, а то, что замужняя женщина забыла о чести своей в отсутствии супруга, вызывало глубокое возмущение, тем более что сообщницей была тут мать, а помощницей сестра, и положение свое семейство вовсе не хранило в тайне, а скорее гордилось им. Родные Марыниного мужа, которого приказания короля и искусные интриги держали вдали от Варшавы, в деревне, настаивали, чтобы он вызвал к себе жену. Муж забросал Марыню гневными письмами, настойчивыми требованиями, страшными угрозами.

Когда все отговорки были исчерпаны, к нему отправили мать Марыни, умевшую находить выход из любого положения. На другой день после приезда госпожа Белинская заявила зятю:

– Оставьте нас с дочерью в покое со своими притязаниями, все равно ничего не выйдет. Мы не собираемся жертвовать счастьем всей семьи из-за вашего каприза. Король в наших руках, он безумно влюблен в Марыню. Вы хотите, чтобы я ради показной добродетели привезла ее сюда и пренебрегла нашими интересами? Так вот, – продолжала теща, – вам предоставляется выбор: или молчать, оставить все как есть и пользоваться милостями монарха, что отнюдь не повредит вашим делам, или согласиться на развод. Нунций Гримани охотно пойдет нам навстречу и без труда выхлопочет развод в Риме.

Денгоф был человеком старого закала, до него дошли уже кой-какие слухи о легкомыслии жены.

– Дорогая теща, – сказал он, – делить сердце жены с его величеством королем у меня нет ни малейшей охоты, и, по правде говоря, боюсь, что на мою долю едва ли что перепадет, слишком уж многие добиваются расположения вашей дочери. Оставьте меня в покое с королевскими милостями и королевским карманом и освободите, ради бога, поскорее от Марыси; я еще буду вам премного благодарен за это.

Госпожа Белинская была несколько уязвлена тем, что зять так легко дал согласие на развод и не польстился на милости короля, но, договорившись с ним и получив его подпись, она вернулась в Варшаву, к Гримани. Нунций написал в Рим, Клемент XI велел дать развод.

Как раз в это время умер Белинский; он давно болел, и кончина его не была неожиданностью. После него остались огромные долги, заложенные поместья, запутанные дела. Все надежды обанкротившееся семейство возложило на прелестную Марыню, и та с большим рвением принялась за казну его величества.

Прежде всего Белинскому устроили пышные похороны, какие Варшава едва ли видела в том столетии; затем сумели растрогать нежное сердце Августа, и он проникся сочувствием к бедным сиротам. Посыпались щедроты на всех членов семьи. Записки того времени говорят, что Марыня Денгоф вряд ли могла быть столь настойчивой в своих домогательствах, если бы не ум, опыт и смекалка матери, не выпускавшей дочери из-под своей опеки и заботившейся о благе всей семьи. Госпожа Белинская беспрерывно просила о чем-то короля, но делала это искусно, смиренно, не выходя из рамок приличия. Она всегда находила благовидные предлоги и так трогательно взывала к сердцу его величества, что Август никогда не отказывал ей, несмотря на недовольство саксонцев.