Эти разные, разные лица - Сергей Капков

О себе она частенько говорила в третьем лице и очень любила свое редкое имя. "Вот есть одна артистка,- начинала она.- Неплохая артистка, я считаю. Капитолиной зовут. Но иногда она..." И начиналась очередная забавная история из жизни старой актрисы.

Зоя Василькова

НА ФРОНТЕ И В КИНО

Зоя Василькова - из тех актрис, чье имя незнакомо кинозрителям, но очень многое говорит кинодеятелям. Настоящий мастер эпизода, она работала с самыми именитыми и прославленными режиссерами, долгие годы оставаясь одной из самых снимаемых киноактрис. Порой Зоя Николаевна появлялась в кадре лишь на несколько секунд, а иногда это были и крупные роли, такие как императрица Екатерина в "Вечерах на хуторе близ Диканьки", лихая казачка Ульяна в "Когда казаки плачут", стервозная соседка Зоя Николаевна в "Детях Дон-Кихота", немка Гретхен в трилогии о "Сатурне", медсестра Надюша в картине "Твоя воля, Господи"... Она прошла войну, затем исколесила десятки воинских гарнизонов, неся солдатам встречу с русским театральным искусством, в начале восьмидесятых стала самым популярным лицом на финском телевидении - ее обаятельная героиня Нина Петровна легко и непринужденно обучала финнов русскому языку. Зоя Василькова - настоящий труженик, и общаться с ней - истинное наслаждение.

- Зоя Николаевна, долго ли вы искали свой путь в жизни? Не пришлось ли вам раздумывать, прежде чем принять решение стать актрисой?

- Да, актрисой я стала не сразу. Все дело в том, что по окончании школы, ровно в 17 лет, я записалась добровольцем на фронт. Даже не сдавала экзамены в десятом классе. И когда я была демобилизована для продолжения учебы, то поступила в Киевский архитектурный институт, потому что неплохо рисовала. Проучившись там семестр, я осталась недовольна - приходилось слишком много заниматься физикой, которую я терпеть не могла. Поэтому, имея хороший голос, от природы поставленный, звонкий, сильный, я ушла в музыкальное училище. Меня приняли сразу на второй семестр на отделение оперетты. Но однажды в зал, где я распевалась, вошел директор училища поинтересоваться, что это за голосистая студентка. Я представилась и сказала, что готовлюсь поступать в консерваторию. "Боже, зачем вам идти туда? У вас сегодня есть голос, а завтра нет! - воскликнул он.- Вот если ваши данные совместить с драматическими способностями, вы будете кладом для театра!"

Я подумала, решила, что кладом быть хорошо, и вместо консерватории поступила в Киевский театральный институт. Училась на русском отделении у Константина Павловича Хохлова.

- Жаль, что кино не воспользовалось вашими вокальными данными. Интересно было бы услышать, как вы поете.

- Спеть-то я могу и сейчас, только, боюсь, это уже не доставит удовольствия ни вам, ни мне. К сожалению, петь мне не пришлось ни в кино, ни в театре. Тогда было немодно, чтобы драматические актеры пели. У нас ведь одному Бернесу это дозволялось. Хотя в капустниках Театра киноактера у меня был замечательный номер: мы с Юрой Чекулаевым исполняли опереточные куплеты на злобу дня - о том, как актеров кино в кино не снимают.

Но голос свой я все равно профукала, так как совершенно не берегла горло: постоянно пела в госпиталях, на встречах с солдатами, на каких-то концертах. И когда я собиралась поступать в консерваторию, уже тогда мне было сказано: "Хороший у вас голос, но уже чувствуется его усталость".

- Зоя Николаевна, а как вы попали в Москву, во ВГИК?

- В Москву по службе перевели моего отца, и я была вынуждена переехать из Киева со всей семьей. К тому времени я отучилась уже год в театральном институте, и стала искать, где бы мне продолжить учебу в Москве. Пришла в Вахтанговское училище, но там мне предложили зачислиться вновь на первый курс. Я расстроилась. И тут какой-то молодой человек мне посоветовал: "Поступай во ВГИК! К Ванину Василию Васильевичу. Там таких девчонок, как ты, нет!" И я попыталась. Набралась нахальства и позвонила Ванину. Он долго со мной беседовал по телефону, потом предложил приехать.

Принимал меня весь курс, шестнадцать гавриков: Лева Фричинский, Валя Ушакова, Юра Чекулаев, Тамара Мирошниченко, Зоя Исаева... Я читала стихи, прозу. Потом меня попросили на минуту выйти в коридор - им надо было посовещаться,- а вернувшись в аудиторию, я узнала, что меня берут. Таким образом я попала в ауру кинематографа.

Я мечтала о хороших ролях, но, к сожалению, когда я в 49-м закончила институт, кинематограф был в страшном застое. И чтобы, так сказать, не потерять свою квалификацию, просидев почти год без работы в Театре-студии киноактера, я подписала контракт и уехала в Китай. Там существовал этакий мини-театр от министерства путей сообщения. Мы делали небольшие спектакли, разъезжали с концертными бригадами - обслуживали наших соотечественников.

Через два года я вернулась. Поснималась на Киевской студии, сыграла у Рошаля в "Сестрах" Елизавету Киевну. А в общем, работы было мало и я опять уехала. На этот раз в Польшу, в Северную группу войск. Наш театр обслуживал военный контингент. Через два года отправилась в Германию в Западную группу войск...

- Да вы полмира повидали! Не каждый мог себе такое позволить в те годы.

- Но должна сказать, что приходилось нам очень тяжело, потому что каждый день играли спектакли, каждый день - работа. Мы жили в Потсдаме, а объездили всю Германию. Каждый день одно и то же: поездки за 200 км, а после спектакля - те же 200 км едем обратно в автобусе. Спать хочется, сил никаких. Жутко тяжело. Но нас очень хорошо принимали, потому что для людей, которые жили в течение двух-четырех лет за рубежом, услышать русское слово, увидеть русский театр, хорошие спектакли, концерты было очень приятно и важно.

Это была практика, которая нужна для актера. Нельзя было сидеть в простое.

- Учась в школе, вы не думали о театре, о кино?

- Нет, не думала. Я мечтала, что буду штурманом дальнего плавания.

- Даже так?

- Да. Но я всегда участвовала в самодеятельности. Даже будучи в армии в какие-то промежутки между боями и пела и танцевала. У нас даже проводился смотр художественной самодеятельности фронтов! Это было где-то в 43-м году, нас отправили в Москву, где мы заняли первое место. Поделили его с ансамблем Московского округа.

- Зоя Николаевна, а где вы служили?

- В июне 1943 года я приехала под Воронеж. Попала в метеорологическую службу, в зенитные войска. Ну что я умела после десятого класса? Ничего. Поэтому меня очень быстро обучили делу - нужно было давать сводку погоды, баллистический ветер на разных высотах. Это было важно для самолетов, для зенитных орудий, чтобы снаряды попадали точнее в цель. Ведь ветер их отклонял на высоте 5-6 тысяч метров. А благодаря нам это все учитывалось, и тем самым мы помогали армии.

- Значит, вы в 17 лет добровольно пошли на фронт. Как родители к этому отнеслись?

- Отец у меня был на фронте. А что могла со мной сделать мама? Я была босячка такая, непослушная. Я считала, что уже стала взрослой и должна идти защищать родину.

- То есть вы ничего не боялись, ни в чем не сомневались?..

- В общем, наверное, по глупости. Страха-то не было. И я была ранена в первый же месяц. При бомбежке. Наша машина попала в какую-то воронку, и у меня было осколочное ранение лица. Но ничего, поправилась. Прослужила полтора года: с июня 43-го мы прошли Воронеж, Курск, Нежин и Киев. И в конце 44-го года, в октябре, я была демобилизована. Нас, девчонок, стали отправлять домой.

- Быт женщины на фронте что из себя представлял?

- Обыкновенный. У нас был очень хороший коллектив и замечательный начальник метеослужбы майор Мучник Вольф Моисеевич, кандидат физико-математических наук. Мы работали сутками, каждые три часа нужно было делать замеры, заряжать газогенератор, чтобы получить водород для наполнения шаров-пилотов. И наблюдать за их движением на разных высотах. Спать хотелось безумно. На стульчике где-нибудь прикорнешь, а старшина Назаров будит-будит, не добудится - пойдет сам сделает. К нам хорошо относились, жалели.

Но я попала в более благоприятное время, когда наши войска уже наступали. До этого было страшно: нищета, голод. Мы шли в первом эшелоне, от Воронежа и до Киева. В Курск я ехала на первой машине, когда город только освободили. Вот там было страшно. Меня определили под самую крышу в семиэтажный, чудом сохранившийся дом, совершенно пустой. В комнате был только огромный канцелярский шкаф, его опрокинули и придвинули к подоконнику, на который поставили полевой телефон. Мне передавали по нему данные, а я должна была их записывать, зашифровывать и передавать дальше в войска. Курск еще бомбили. По тысяче самолетов в ночь летали над городом. И самое ужасное, что очень много было предателей. Я своими глазами видела: то там сигнальная ракета летит, то там - вокруг наших воинских частей, около штаба. Я звонила, вызывала патрули, ловили их.

Но самое страшное было на второй день моего пребывания в этом доме, когда я узнала, что там при немцах было гестапо. И на чердаке, под которым я сидела расстреливали наших людей, партизан. Я, конечно, не мистик, но это было жутко.