На диком бреге - Борис Полевой

— Диночка Васильночка, если бы не вы, мы бы тут просто пропали.

Ничего не ответив, Дина только прижала девушку к себе. Обе замерли. Взошла луна. Все засеребрилось, и сразу похолодало.

— Идемте в сарай, а то простужу вас тут, — сказала Василиса.

Зашли под крышу. Присели у ворот. Недалеко играл баян. Слышался смех, взвизгивали девчата. Когда ветер дул в направлении сарая, можно было различить слова озорных частушек. Дина разобрала:

Мой миленочек не глуп,Завернул меня в тулуп.К стеночке приваливал,Замуж уговаривал.

— Не слушайте, — засмущалась Василиса. — Но у нас и хорошие поют, — И как бы в ответ на это ее заверение хор, разделился на мужские и женские голоса. Мужские рубили:

Я тогда тебя забуду,Ягодиночка моя,Когда вырастет на камушкеЗеленая трава.

И тут же как бы навстречу им задорно рванулись женские:

Ах, я тогда тебя забуду,Мой миленок дорогой,Когда вырастет на камушкеЦветочек голубой.

«Веселятся… Деревня в развалинах… Кто знает, что ждет их там в тайге?.. Тут в сарае лежат раненые товарищи, а им хоть бы что, поют, смеются. Вот она, молодость!» — думала Дина, и ей было одновременно и холодно, и тепло, и жутковато, и радостно, и немножко грустно.

А вот несколько голосов завели песню, которая в ту зиму распространилась по стране, песню «Восемнадцать лет». Она давно уже надоела Дине от бесконечных повторений, эта задумчивая песня, но тут, на острове, под небом, изрешеченном колючими звездами, мелодия звучала как-то особенно.

— Тебе сколько лет, Василек?

— Много. Как раз восемнадцать.

— А я в восемнадцать вышла замуж за Вячеслава Ананьевича… Я тогда в институте училась… — И, вздохнув, Дина задумчиво повторила припев: — «В жизни раз бывает восемнадцать лет..» — И вдруг потянулась к девушке, прижала ее к себе. — Только раз, Василек, ты слышишь!.. Запомни это. Обязательно запомни!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Как шутил Сакко Надточиев, безымянный город, рождавшийся в тайге, не имевший еще названия, но уже нареченный народной молвой Дивноярском, грозил стать роковым увлечением Федора Григорьевича Литвинова. Строительству электростанций Литвинов отдавал свой рабочий, не ограниченный никакими рамками день. Время, отведенное на отдых, как бы его ни оставалось мало, отдавалось городу. Начальник строительства сам вел переписку с виднейшими архитекторами, планировщиками, инженерами коммунального хозяйства, скрупулезно изучал каждый архитектурный план, вникал во все мелочи оформрения улиц и площадей, придирчиво рассматривал макет любой общественной постройки. Было известно, лучший способ погасить гнев Старика — это завести разговор о городе. В управлении говорили, что Юра Пшеничный, славившийся своим умением «подбирать отмычки» к начальственным сердцам, с нового года даже выписал себе журналы «Советская архитектура» и «Коммунальное хозяйство».

Эта страсть обходилась Литвинову недешево. Нелегко было устоять перед соблазном быстро решить жилищную проблему, окружив строительство барачными поселками. Он устоял. Смело пошел на создание «зеленых», то есть палаточных, городков, с тем чтобы получить возможность сразу начать строить социалистический Дивноярск. Нелегко было и отстоять такое решение. И в управлении, и в профсоюзной организации, и в областном комитете партии оказалось немало возражавших.

— Онь — это не Днепр, даже не Волга, — говорил секретарь обкома, щуря свои узенькие, но очень зоркие, насмешливые глазки. — Тут, Федор Григорьевич, Сибирь. Тут дед-мороз строгий, шутить не любит. К тебе люди со всей страны съехались. У тебя южан немало, а ну как ты их поморозишь? А?

— Замерзнуть и во дворце можно. Где дураку по пояс, там умный сух пройдет, — отшучивался Литвинов. — А я считаю, что лучше зиму-другую в утепленных палатках пережить, чем потом годы бедовать в бараках.

— Зачем же годы. Кто же говорит годы? — Узенькие глаза секретаря обкома посмеивались. — Вы вон как шагаете. Город построишь, бараки снесешь…

— Снесешь? — нетерпеливо перебивал Литвинов. — Разве тебе неизвестно: ничто так не долговечно, как временные сооружения… Москва — прекраснейший город, а с какой стороны

к ней ни подъезжай, она тебя издали бараками да дощатыми балаганами встретит. Что, не так?.. Чудо же, чудо мы вам здесь строим. Так какое же мы имеем право это чудо барачным хламом окружать! — И, все больше распаляясь, Литвинов кричал своим тонким голосом: — Нет, уж извините, неужели у нас с вами слов не найдется убедить рабочих потерпеть, пожить в палатках, чтобы потом сразу въехать в благоустроенные дома. А? Что, мы с вами с рабочим классом по душам разговаривать разучились? Люди у нас хорошие, умные, хозяйственные. Разве они не поймут?

Вячеслав Ананьевич Петин приводил против такого решения не менее веские доказательства.

— Партия поручила нам строить прежде всего электростанцию. За график основного объекта мы держим ответ, За город мы с вами не отвечаем. Наше дело обеспечить рабочих временным жильем. Социалистический Дивноярск!.. Это, конечно, красиво, но зачем распылять внимание, средства? Ради чего рисковать? Тем более что по этому вопросу не было и нет никаких специальных решений.

— Решения, указания, директивы, — перебивал Литвинов и стукал себя ладонью по лбу. — А это на что? А собственный разум? Мы с тобой пришли сюда, как ты сам любишь подчеркивать, не с киркой и грабаркой, с великой техникой, с высочайшей наукой. На нашу станцию человечество века любоваться будет, а мы возле нее всяческие там собачеевки да шанхайчики настроим. Имеем мы на то право? Ну! Мы что, бескрылые деляги? Люди первого и пятнадцатого числа? Или мы большевики? Ну?

Петин пожимал плечами.

— Решайте сами, Федор Григорьевич, вы начальник, но я считаю долгом предупредить… Наверху вас могут не понять. Будут большие неприятности…

И неприятности действительно были. Жилищные дела то и дело выплывали на собраниях. В печать шли письма. Одна из столичных газет опубликовала такое послание под заглавием «Оньские Маниловы». После этого вопрос в острой форме возник на областной партийной конференции. Литвинов яростно отстаивал свою идею. Он снова и снова повторял любимую фразу:

— Большевик должен на сегодняшний день смотреть из будущего, а не из прошлого. — Литвинов фанатически верил, что будущее за него, за прекрасный город, который в муках рождается в тайге, и редактору газеты, поместившей письмо, он послал телеграмму, оканчивавшуюся словами: «Время покажет: мы ли Маниловы или вы Собакевичи».

Но при всем том, опытный человек, он чувствовал, какую ответственность взвалил на свои плечи. Сразу поняв значение почина «домовых» и вообще всего дела, затеянного Ганной Поперечной и ее подругами, он ухватился за него: Когда развернулось строительство настоящего города и началось массовое переселение, движение «домовых» было уже немалой силой. Литвинов пригласил общественно-жилищных инспекторов, как теперь назывались «домовые», к себе на товарищеский чай. Толькидлявас получил приказ постараться. На столах, внесенных в кабинет начальника, было тесно от всяческих немудрых угощений. Литвинов пришел на вечер непривычно торжественный, в накрахмаленном воротничке, давившем ему шею.

— Товарищи женщины, — сказал он, — самое тяжелое миновало. Время зеленых городов кончается, и мы — управление, партком, профком — все низко кланяемся вам за то, что вы помогли без бед пережить и эту очень суровую зиму, — Он действительно отвесил гостям низкий поклон. — Теперь нам надо жить подробнее. — Он подумал и повторил: — Да, именно подробнее. И мы всем треугольником ждем, что вы нам и в этом поможете.

После чая Петрович был послан во Дворец культуры за баянистом. Зазвучали песни, начался пляс. Тоненьким своим голосом Литвинов сам завел «Вдоль да по речке…», и когда песня разгорелась, он, будто сбросив с плеч годков эдак тридцать, тридцать пять, стал выпевать задорный, смешной припев:

Сергей-поп,Сергей-поп,Сергей — валяный сапог,Пономарь Сергеевна, и звонарьСергеевна…

Женщины помоложе удивленно смолкли. Новое поколение не знало этого припева комсомольцев первых лет. Зато те, что постарше, вспомнили свою юность и с особым задором выкрикивали:

…Вся деревня про попаЛамца дрица гоп-ца-ца разговаривает,Ай да ребята, ай да комсомольцы,Браво, браво, браво, молодцы.

И когда выкрикивали эти последние строки, начальник строительства, сунув в рот два согнутых пальца, по-разбойничьи подсвистывал хору.