Особое задание - Юрий Колесников

— Молоко мы попробовали. Ничуть не скисло, — доложил Шустрый. — И хлеб совсем свежий!

— Кого на чердаке приютили? — обратился к старикам Антонов.

— Так то же племянница до нас недавно приехала, — ответила старуха дрожащим голосом. — Соседские ребятки ходят до нее и там играют...

— В войну играют, — добавил мельник. — Крепость какую-то все строят, вот и натаскали туда всякого барахла...

— Так оно, видно, и есть, — шепнул Антонову один из разведчиков. — Взрослый на той постельке никак не уместится. Это точно!

«Так это или не так, — рассуждал Антонов, — но к доктору тайник на чердаке, по всей вероятности, не имеет отношения. Одно ясно: Морозова здесь нет, хозяева делают вид, будто и понятия о нем не имеют, а время истекло... Нам уже пора...»

Предупредив хозяев, чтобы никто не вздумал выглядывать из дома до наступления полного рассвета, партизаны собрались уходить. Вдруг хозяйка дома засуетилась. Видимо, пораженная тем, что ночные гости не только никого не тронули, но и ничего не взяли, она достала большую буханку хлеба, от аромата которого у партизан слюнки потекли, и протянула ее одному из разведчиков. Но парень отказался:

— Нет, нет. Благодарствуем...

— Да возьмите ж! Возьмите! — настаивала старуха.

— Вы же путаетесь с фашистами, — не выдержал партизан. — Хлеб-то этот оплакан слезами наших людей! И не для нас он приготовлен...

Старуха как держала буханку на вытянутых руках, так и замерла, словно потеряла дар речи.

Партизаны вышли и, убедившись, что мельник задвинул дверной засов, направились к огороду. Шустрый последним перелезал через плетень, отгораживавший усадьбу мельника от уходившего вдаль поля, и вдруг заметил в углу соседнего двора, будто кто-то высунулся из зарослей бурьяна и опять скрылся в них. Не раздумывая, разведчик подбежал и, направив автомат, не громко, но властно окликнул:

— Кто тут? Выходи! Стрелять буду...

— То ж я... свой, — едва слышно гнусавым голосом ответил словно из-под земли выросший небольшого роста человек.

— Ты что тут делаешь?

— Хто, я?

— Конечно, ты, а кто ж еще?!

— Я тутошний...

— А чего ты бродишь по ночам? — спросил Антонов, подошедший вместе с остальными партизанами.

— Да так... Чую хто-сь ходит. Думаю, дай погляжу... Може, думаю, дофтура шукают, або шо.

Разведчики насторожились.

— А где он, доктор-то? — спросил Антонов.

— Известно где: у хате мельника. Де ж ему буть?!

— Нет его там.

— Нема?!

— Нету.

— Хм! 3 вичера бул...

— А ты следишь что ли за ним?

— Да не-е... Сосиди мы. Вон моя хата.

— Куда ж мог запропасть твой сосед?

— Говори толком, где врач? — нетерпеливо произнес Ларионов, угрожающе надвигаясь всей своей мощной фигурой на человека.

— Да вот я и думаю... Литом, знаю, дофтур ходил ночевать на сеновал. Але зараз трохи студено...

Антонов его прервал:

— Где у мельника сеновал?

— Мельник своего не мае. Треба вам зараз, бачите, во-он то, шо темние? — и крестьянин указал на едва видневшееся в стороне строение. — То клуня... Сосида. Там сино е...

Несколько разведчиков стремглав помчались к указанному строению. Вскоре они показались, ведя с собой человека в одном белье. Это и был доктор Морозов. Видимо, еще не уяснив, кто эти люди и зачем он им понадобился, он раздраженно твердил:

— Я тгебую вегнуться! Не могу же я идти в таком виде?! Чегт знает что! Самоупгавство...

Во избежание излишнего шума разведчики засунули в рот доктору кляп и вынули его, только когда приблизились к лесу. Морозов вновь заладил свое:

— Я могу пгостудиться, вы понимаете это?!

— Молчать, паскуда! — прикрикнул Ларионов и вывернул ему руку назад. — Продался, шкура, фрицам и гавкать от них научился...

— С кем поведешься, от того и наберешься, — поддержал Шустрый.

Ошеломленный Морозов замолчал. Он понял, кто эти люди, но был уверен, что они пришли за ним потому, что нуждались в помощи врача.

Морозова подвели к подводе, бесцеремонно толкнули, и тут он вновь возмущенно запротестовал.

— Как вы смеете со мной так обгащаться! Кто дал вам пгаво оскогблять меня?!

— Как смеем? Кто, говоришь, дал право? — вскипел здоровяк Ларионов. — А вот сейчас враз поймешь...

С этими словами он схватил Морозова за ворот и наотмашь ударил по лицу раз, другой, третий, приговаривая:

— Вот тебе за жену! За дочку! Вот — за...

Всю его семью уничтожили фашисты. И поэтому обычно добродушный, Ларионов становился невменяемым, когда доходило до схватки с врагами; он бил их беспощадно, сходился врукопашную, не зная страха, и, нанося удар, всякий раз приговаривал: «за жену!», «за дочку!», «за мать!»

Услышав перебранку на передней подводе, Антонов подбежал к ней и как раз вовремя. Не останови он разъярившегося партизана, доктор был бы вконец изувечен.

По прибытии в лагерь Морозова поместили в караульную землянку. Антонов приказал не спускать с него глаз и ушел отдыхать. Улеглись к тому времени и разведчики. Однако, несмотря на изрядную усталость, Шустрый не мог уснуть. Лежавший рядом его дружок Борька-пулеметчик тоже ворочался с боку на бок.

— Чего не спишь? — спросил его Шустрый.

— Да все про того доктора думаю. С характером он, видать! Ерепенился: «я требую», «как смеете» и всякое такое прочее... Думаешь, кокнут его?

— Нет, чикаться будут с таким стервецом!

— М-да!.. Уж очень он ершистый, будто и в самом деле, как говорят, ни сном, ни духом не ведает, за что мы его так-то «обласкали»...

Шустрый не ответил, и Борька-пулеметчик замолчал, хотя ни тот ни другой еще долго не спали.

Не спал и Антонов. До встречи с Морозовым он, не колеблясь, приговорил его к самой суровой каре, а теперь почему-то им овладели сомнения. Он пытался докопаться до причины, спорил сам с собой и, окончательно запутавшись в доводах «за» и «против», вернулся к мысли, что доктор Морозов должен понести наказание за предательство.

Лагерь затих. Лишь дозорные в секретах прислушивались к каждому шороху да в караульной землянке не спал часовой. Он презрительно поглядывал на Морозова, который отказался лечь на ничем не покрытую солому.

Едва успел Антонов уснуть, как его разбудили. Группа партизан, возвращавшаяся после выполнения задания в главный лагерь бригады, завернула к разведчикам. Ее возглавлял комиссар бригады. Он решил задержаться у Антонова на несколько дней, узнать, что удалось сделать разведчикам, а заодно дать отдых партизанам своей группы.

Среди прибывших был большой друг Антонова — врач бригады Александр Александрович Медяков. Вместе они переходили линию фронта и уже более года делили радости и горести партизанской жизни. Им было о чем поговорить, и лишь на рассвете они разошлись. Медяков ушел в землянку, отведенную ему и комиссару, Антонов остался в своей, штабной.

В лагере еще спали, когда сквозь сон Антонов услышал возбужденные голоса своего ординарца, носившего громкое звание адъютанта, и Медякова.

— Вот как хошь, товарищ военврач, обижайся не обижайся, а не пущу. Устал он...

— Нужен он мне, понимаешь?

— Ну что ты за человек, товарищ военврач, ей-богу!..

Не в силах открыть глаза, Антонов все же откинул с головы плащ-палатку, крикнул:

— Саша! Это ты?

— Я, Петрович!

— Что там? Заходи!

Медяков вошел с сияющим лицом.

— Слушай, Петрович, дорогой! Знаешь, кого вы тут захватили?

Антонов чуть приоткрыл сонные глаза.

— Это ты о Морозове?

— Ну да! — радостно ответил Медяков.

Антонов не ответил. В памяти неожиданно возникла картина недавнего прошлого. Он вспомнил, как Медяков тепло рассказывал ему о своем двоюродном брате, с которым вместе рос, воспитывался, одновременно закончил медицинский институт. Получив дипломы, братья решили и дальше работать вместе, но война разлучила их. Брата мобилизовали в армию, а Медякова по его просьбе отправили к партизанам. И часто, очень часто Медяков в задушевных беседах с Антоновым вспоминал брата, беспокоился о его судьбе, сожалел, что не довелось им быть вместе в годину трудных испытаний...

И вот однажды партизанская бригада оказалась во вражеском кольце, долго не могла вырваться из него, несла тяжелые потери не только в непрерывных боях, но и из-за голода и острого недостатка медикаментов. Чудовищные зверства чинили фашистские головорезы в тех селах, которые партизаны были вынуждены оставить под натиском врага. Особенно свирепствовали гитлеровские наемники-власовцы и полицаи, согнанные сюда со всех окружающих районов. Когда Медякову рассказали о том, как эти выродки надругались над женщинами, как на глазах у матерей убивали младенцев, он горячо воскликнул:

— Знаешь, Петрович, ни отца родного, ни брата не пощадил бы, окажись они в этой своре предателей... Я бы и не допытывался у них, как это случилось. Клянусь! Рука не дрогнула бы...