Семья Тибо (Том 1) - Роже Гар

И он сделал какой-то уклончивый жест. Меж тем они уже пересекли площадь Пантеона, и, когда вышли на улицу Ульм, он указал пальцем на людей, группами стоявших перед Эколь Нормаль, и нахмурился.

"До чего же своеобразная натура", - подумал Антуан. Он часто отмечал это, - снисходительно, с какой-то подсознательной гордостью. И хоть он терпеть не мог непредвиденного, а Жак вечно сбивал его с толку, он всегда старался понять брата. Несвязные речи, вырывавшиеся у Жака, заставляли Антуана, обладавшего деятельным умом, все время упражнять мысль в поисках смысла, что, впрочем, его забавляло и, как он воображал, позволяло постичь характер младшего брата. На самом же деле бывало так: стоило только Антуану решить, что с точки зрения психологической он сделал в высшей степени правильное заключение, как новые высказывания Жака опрокидывали все его логические построения; приходилось начинать все сызнова и чаще всего делать прямо противоположные выводы. Таким образом, в каждой беседе с братом у Антуана неожиданно возникал целый ряд самых противоречивых суждений, причем последнее из них всегда казалось ему окончательным.

Они подходили к угрюмому фасаду Эколь Нормаль. Антуан обернулся к брату и окинул его проницательным взглядом. "Когда смотришь в корень вещей, пришло ему в голову, - видишь, что этот юнец и не подозревает, какая у него тяга к семейной жизни".

Ворота были отворены, и во дворе толпился народ.

У парадного входа Даниэль де Фонтанен болтал со светловолосым молодым человеком.

"Если Даниэль первым нас заметит, значит, я принят", - подумал Жак. Но Антуан окликнул их, и Фонтанен с Батенкуром обернулись одновременно.

- Чуточку нервничаешь? - осведомился Даниэль.

- Ничуть не нервничаю.

"Если он произнесет имя Женни, значит, я принят", - загадал Жак.

- Нет ничего хуже последних пятнадцати минут перед объявлением списка, - заметил Антуан.

- Вы думаете? - с улыбкой возразил Даниэль. Из ребячества он частенько противоречил Антуану, величал его доктором и посмеивался над его видом важным не по летам. - В ожидании всегда есть своя прелесть.

Антуан пожал плечами.

- Слышишь? - спросил он брата. - Ну, что до меня, - продолжал он, - то хоть мне приходилось уже четырнадцать, а то и пятнадцать раз испытывать такие "ожидания", я так к ним и не привык. К тому же я заметил: те, кто в такие минуты надевает личину стоиков, как правило, люди посредственные или малодушные.

- Не всем дано находить прелесть в нетерпеливом ожидании, - заметил Даниэль, который смотрел на Антуана чуть насмешливым взглядом, теплевшим, когда он переводил глаза на Жака.

Антуан продолжал развивать свою мысль.

- Говорю вам серьезно: сильные духом задыхаются, пребывая в неизвестности. Настоящее мужество отнюдь не в том, чтобы бесстрастно ждать начала каких-то событий, а в том, чтобы ринуться им навстречу, поскорее все узнать и принять к сведению, Правда, Жак?

- Нет, я, пожалуй, разделяю мнение Даниэля, - ответил Жак, ровно ничего не слышавший. Даниэль продолжал разговаривать с Антуаном, и Жак вкрадчиво спросил, чувствуя, что плутует:

- А твои мать и сестра все еще в Мезон-Лаффите?

Даниэль не услышал, и Жак, продолжая упрямо твердить про себя: "Я провалился", - все же чувствовал, что его вера в успех непоколебима. "Отец будет доволен". Он заранее улыбнулся и одарил улыбкой Батенкура:

- Спасибо, что пришли, Симон.

Батенкур с приязнью смотрел на него и не мог скрыть, как горячо он восторгается другом Даниэля, что нередко раздражало Жака, потому что он не мог ответить ему таким же дружеским чувством.

Гул голосов во дворе вдруг стих. За стеклом одного из окон нижнего этажа появился белый бумажный прямоугольник. Не отдавая себе в этом отчета, Жак испытал такое ощущение, будто бурный поток подхватил его и понес к вещему бумажному листку. В ушах у него зашумело, но он услышал, как Антуан произнес:

- Принят! Ты - третий.

Да, он услышал голос брата - такой теплый, такой радостный, но смысл его слов понял только тогда, когда, несмело повернув голову, увидел его ликующее лицо. Обессилевшей рукой Жак сдвинул на затылок шляпу - по его лицу струился пот. К нему уже шагали Даниэль и Батенкур, стороной обходившие толпу. Даниэль смотрел на Жака, а Жак - в упор на Даниэля, у того верхняя губа вздернулась, обнажая зубы, хотя на лице не было и намека на улыбку.

Шум нарастал, заполнил весь двор. Жизнь возобновилась. Жак глубоко вдохнул воздух; кровь снова начала свершать свой круговорот в его теле. И вдруг опять перед его мысленным взором возникла западня, ловушка, и он подумал: "Я попался". Другие мысли обступили его. Он вновь пережил все то, что произошло за несколько мгновений на устном экзамене по греческому языку, и тот миг, когда он допустил ошибку; снова он увидел зеленое сукно на столе и профессорский палец, впившийся в том "Choephores"*, затверделый, выпуклый ноготь - словно кусок, отбитый от рога.

______________

* "Хоэфоров"{283} (греч.).

- Кто же первый?

Он и не слушал, чью фамилию произнес Батенкур. "Первым был бы я, если б понял слова "пристанище", "святилище"... "Стражи домашнего святилища..." И много-много раз с ожесточением старался он восстановить последовательность своих рассуждений, которые и привели его к непростительно нелепой ошибке.

- Да ну же, доктор! Сделайте довольное лицо! - воскликнул Даниэль, похлопывая по плечу Антуана, который наконец улыбнулся.

Радость у Антуана почти всегда была какой-то скованной, потому что напускная важность не позволяла ему восторженно выказывать свои чувства. Даниэль же, напротив, всегда радовался от всей души. И сейчас с каким-то, пожалуй, чувственным удовольствием разглядывал он лица друзей, соседей и в особенности женщин - матерей и сестер, явившихся сюда; нежность их без стеснения проявлялась в каждом слове, в каждом жесте.

Антуан взглянул на часы и спросил Жака:

- Ну как, у тебя еще есть тут дела?

Жак вздрогнул.

- Дела? Никаких, - ответил он с расстроенным лицом. Он только сейчас заметил, что нечаянно, - конечно, это случилось, когда вывесили список, разбередил волдырь на губе, который вот уже целую неделю обезображивал его.

- Тогда давай улетучимся, - предложил Антуан. - До обеда мне еще надо навестить больного.

Не успели они выйти из ворот, как встретили Фаври, который спешил сюда узнать новости. Он торжествовал:

- А что я вам говорил! Недаром мне передали, что французское сочинение написано замечательно.

Фаври закончил Эколь Нормаль{284} год тому назад и, чтобы увильнуть от работы в провинции, добился места в лицее Людовика Святого, где он временно замещал преподавателя; днем, в свободные часы, он давал частные уроки, что позволяло ему вкушать радости ночного Парижа. Он терпеть не мог преподавательскую деятельность, мечтал о журналистике и втайне о политической карьере.

Жак вспомнил, что Фаври довольно близко знаком с экзаменатором по греческому языку; и снова перед его умственным взором всплыли зеленое сукно и профессорский палец, он почувствовал, что краснеет от стыда. Он еще как-то не осознавал, что принят, и испытывал не чувство облегчения, а одно лишь ощущение усталости, которое вдруг исчезало, когда на него находили приступы неистового раздражения при воспоминании о нелепой ошибке и о волдыре.

Даниэль и Батенкур с веселым смехом подхватили его под руки и, словно пританцовывая, поволокли в сторону Пантеона. Антуан и Фаври шли за ними.

- В половине седьмого звонит будильник, он поставлен на блюдце, а блюдце на стакан, - громко рассказывал Фаври, самодовольно посмеиваясь. - Я бранюсь, приоткрываю один глаз, зажигаю свет. Затем я перевожу стрелку на семь часов и засыпаю снова. А этот взрывной снаряд держу на груди. Скоро весь дом, весь квартал начинает так сотрясаться, что земля дрожит. Я прихожу в ярость, но держусь стойко. Даю себе поблажку - полежать еще пять минут, еще десять, еще пятнадцать, а когда набегает лишних две минуты, решаю долежать до двадцати минут, пусть уж будет круглая цифра. Наконец вылезаю из постели. Все у меня с вечера наготове - разложено на трех стульях, как амуниция у пожарного. В двадцать восемь минут восьмого я уже на улице. Разумеется, я еще никогда не успевал помыться, позавтракать. За четыре минуты надо добраться до метро. Взлетаю на кафедру, когда бьет восемь, и долбежка начинается. Сами видите, до которого часу все это тянется. А еще нужно пополоскаться в тазу, переодеться, пообедать, встретиться с приятелями. Когда же мне работать?

Антуан слушал рассеянно и глазами искал такси.

- Жак, ты пообедаешь со мной? - спросил он.

- Жак пообедает с нами, - заявил Даниэль.

- Нет, нет, - крикнул Жак, - сегодня я обедаю с Антуаном. - И с досадой подумал: "Да когда же они от меня отвяжутся! Прежде всего мне надо смазать йодом волдырь".

- Давайте пообедаем вместе! - предложил Фаври.

- Где?

- Да где угодно Хотя бы у Пакмель.