Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой - М. Велижев

Вслед за первым разговором между тосканским герцогом и Мазеном состоялся и второй – на пизанских термальных водах, куда герцог пригласил Мазена посредством одного из мальтийцев на тосканской службе. Мазен в деталях рассказал Пьетро Леопольдо о собственных взглядах на австрийскую политику. В итоге, герцог отрекомендовал Мазена в последующем письме брату (от 4 февраля 1771 г.) как человека, услугами которого «можно воспользоваться», но которому «нельзя доверять». Между тем, план венского свидания Мазена с австрийским императором провалился сам собой: Мазен отправился в Петербург вместе с братьями Орловыми[871], проследовав в Россию не через Вену, а через Аугсбург[872]. Несколько недель спустя Иосиф писал брату об их едином с Марией Терезией и Кауницем убеждении: Мазен должен был действовать в согласии с Алексеем Орловым, стремившимся узнать нечто большее о внешнеполитических планах Вены (письмо без даты). Пьетро Леопольдо согласился с мнением родственников (письмо к Иосифу II от 1 марта 1771 г.)[873].

Как заметил Вандружка, общая оценка силы русской армии и флота, основанная на разговорах Пьетро Леопольдо с Мазеном, другими офицерами и секретарем А.Г. Орлова Иваном Миловским («Miluschky о Miluschka»), была отрицательной. Однако, несмотря на негативное мнение о русской военной мощи, тосканский герцог в письме от 4 февраля 1771 г. настойчиво отговаривал брата от вступления Австрии в войну против России (особенно в свете ненадежной позиции Пруссии). Именно поэтому, писал Вандружка, Пьетро Леопольдо должен был положительно воспринять полученное из Вены известие (отправленное 31 января 1771 г.) о нейтралитете Австрии и взятии ею на себя лишь посреднических функций[874].

Вскоре после этого, 7 февраля 1771 г., Иосиф напрямую попросил брата о перлюстрации (любым удобным способом) писем Алексея Орлова. Критическая ситуация требовала решительных мер, ответственность за просмотр русской корреспонденции австрийский император брал на себя. Соответственно, в задачи Пьетро Леопольдо входило найти людей, близких к Орлову и способных быстро копировать его депеши. Тосканский герцог в ответном письме от 17 февраля 1771 г. уведомлял брата о невозможности в настоящий момент осуществить перлюстрацию. Впрочем, как замечал Пьетро Леопольдо, А. Орлов осведомлен о намерениях русской императрицы еще менее самого него, герцога. Корреспонденция А.Г. Орлова не отличалась большим объемом: за два месяца он лишь однажды написал Екатерине, и, по-видимому, это письмо было перлюстрировано Пьетро Леопольдо. Суть послания Орлова сводилась к констатации его хорошего самочувствия, а об остальном он обещал рассказать Екатерине при грядущей встрече в Петербурге. Тосканский герцог уверял брата, что ему удастся собрать необходимую информацию о русском флоте и в период отсутствия Орлова в Пизе[875].

Как показывают документы государственного архива Флоренции, Пьетро Леопольдо пользовался услугами нескольких тайных агентов, в задачи которых входило наблюдение не только за русскими офицерами, но и за самой местной администрацией. Однако никаких существенных военных тайн российских военных, судя по всему, тосканскому правительству раздобыть для Вены не удалось.

Одним из информаторов тосканского правительства был некий Винченцо Мартини, действовавший в Порто-Феррайо[876]. Сохранились его депеши главе флорентийского государственного совета Франческо Симинетти. Миссия Мартини была секретной, как он сам писал 20 мая 1771 г. («In esecuzione de’ venerati comandi di V.E. con tutta la segretezza»). Он рассказывал, что перед отплытием из Порто-Феррайо команда одного из русских кораблей принесла благодарность великому герцогу тосканскому и его представителям на Эльбе за оказанные услуги по ремонту судна. Однако при выходе корабля из порта произошла заминка: губернатор Вильнев был извещен собственным адъютантом о готовящемся прощальном залпе русских орудий и, следовательно, необходимости ответных ритуальных выстрелов, слишком поздно (по версии Вильнева), отчего приказ о взаимном приветствии дан не был, а адъютант был уволен со службы.

Мартини, анализируя конфликт, замечал, что ситуация является результатом плохих отношений между губернатором и русскими офицерами, находившимися на Эльбе. В частности, Мартини информировал Симинетти о неудовольствии подданных императрицы обхождением Вильнева, о чем капитаны русских судов прямо сообщали местным дворянам, в частности самому Мартини. Последний взял на себя смелость уладить конфликт между губернатором и русской колонией, регулярно приглашая всех на совместные обеды. Тем самым, как предполагал Мартини, он оказал важную услугу Пьетро Леопольдо, поскольку статус русских офицеров (особенно в свете их огромных финансовых трат на Эльбе) был чрезвычайно высок. Кроме того, Мартини прозрачно намекал на необходимость замены Вильнева со ссылкой на плохое состояние его здоровья и связанную с этим непозволительную для его положения забывчивость[877].

Пьетро Леопольдо продолжал выполнять функции радушного хозяина для А.Г. Орлова и его окружения, одновременно высокопоставленного дипломатического агента Вены в Тоскане вплоть до заключения Кючук-Кайнарджийского мира (21 июля 1774 г.). Как отмечал Вандружка, по своему содержанию письма тосканского герцога были весьма разнообразны. Так, он приводил брату не только данные о русском флоте, но и описывал, например, представление со взрывом ветхого корабля, организованное Орловым для художника Филиппа Хаккерта[878]. По мнению Вандружки, одним из самых сложных моментов в истории взаимоотношений Пьетро Леопольдо и Алексея Орлова стали незаконные, с точки зрения тосканского права, действия при похищении княжны Елизаветы Таракановой весной 1775 г. Так, тосканский герцог писал матери в Вену (предположительно в мае 1775 г.): «во всей этой истории он (А.Г. Орлов. – Авт.) мог бы избежать огласки и вести себя более пристойно»[879]. Тень от несправедливых, по мнению многих современников-итальянцев, действий Орлова легла на знавшего обо всем, но не воспрепятствовавшего насилию тосканского правителя[880].

Но, в общем, можно констатировать, что внешне всегда доброжелательный прием русских офицеров в Тоскане был полезен как братьям Орловым, так и Пьетро Леопольдо. Первым удалось найти военную базу в Италии и надолго закрепиться в этом регионе. Тосканский герцог, со своей стороны, имел возможность получать «из первых рук» информацию о состоянии русского флота и намерениях его начальников, оказать услуги венскому двору и играть важную роль в международной европейской политике того времени.

Венеция

Установление односторонних дипломатических отношений России и Венеции. Пайо Маруцци (1720-1790)

Дипломатические контакты между Россией и Венецией фиксируются начиная с XV в., активно развиваются в веке XVII-м[881] и заметно интенсифицируются в правление Петра I[882], который в 1711 г. назначил в республику своего консульского агента Дм. Боциса. Предполагалось, что деятельность русского представителя будет нацелена на создание благоприятных условий для зарождавшейся русско-венецианской торговли. Кроме того, в апреле 1711 г. в Венеции побывал русский посол в Вене барон И.Х. Урбих и провел переговоры с дожем Дж. Карнаро, результатом которых стало приглашение русских купцов торговать в венецианских владениях и основание в городе первого русского торгового консульства во главе (с 1712 г.) с итальянцем на русской службе М. Каретта[883]. В ответ Венеция также определила свое доверенное лицо в Петербурге – им стал секретарь Капелло. Дело, впрочем, ограничилось несколькими временными назначениями, лишь в 1715 г. русский двор избрал нового торгового представителя при венецианском сенате – П.И. Беклемишева, Венеция также должна была предпринять соответствующие шаги, однако смерть Петра на время прервала возникшие контакты[884].

Вид Венеции (ксилография)

Новые попытки установления торговых и дипломатических связей между Россией и Венецией относятся к середине XVIII в.: к 1748 и 1755 гг. Обе эти попытки связаны с прибытием в Санкт-Петербург венецианских кораблей (первый из них – «Лео-коронато» под командой Петра Смехиа – добрался до Петербурга в конце 1747 г.) и успешными торговыми операциями итальянских купцов в России, убедившими республиканский Сенат в «великой пользе от беспосредственной с Российской империей торговли». В 1748 г. венецианский посол в Париже Ф.Л. Морозини высказал российскому министру Г.И. Гроссу «желание республики своей о постановлении с Россиею трактата коммерции». Гроссу, в свою очередь, «велено было оказать всякую готовность и склонность, с таким внушением, чтоб для того венецианская республика прислала к здешнему двору своего министра, во взаимство чего и отсюда обещано министра к республике отправить». В 1749 г. венецианский посол в Лондоне Бузинелло сделал еще одно схожее предложение российскому представителю в Англии графу П.Г. Чернышеву, «чрез которого равномерно ж оказана здешняя готовость к поспешествованию доброй с республикою корреспонденции и к отправлению к республике отсюда министра, если она своего пришлет; но все то оставалось при одних только изъяснениях между министрами, и со стороны республики никакого больше поступка учинено не было по 1755 год»[885].