Башня - Ричард Штерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы, пойдете прямо в эфир. Без задержки.
– Хорошо, – сказал Нат. – Спасибо. Я останусь на связи.
Он положил трубку на стол и схватил рацию, сказав сержанту Оливеру:
– Телефон отказал. Если вам подадут знак, то сообщите мне. Я выйду на радио.
– Будет сделано, – ответил сержант.
Нат откинулся в кресле и обвел взглядом трейлер – Тим Браун, один из командиров пожарных, Гиддингс и Патти.
– Вы все слышали, – сказал Нат, поднял было руки, но тут же опустил. – Что я, черт возьми, могу сказать?
– Я чувствую, что-то должно случиться, – сказал командир пожарной части. – Вы понимаете, о чем? Как будто вдруг сейчас загремит будильник и я или упаду с кровати, но проснусь, или этот проклятый страшный сон наконец просто кончится, понимаете? – Он помолчал. – Только он не кончится, да? – Он говорил тихим злым голосом.
Гиддингс беспокойно повел могучими плечами, взглянув на Патти.
– Вы жена Саймона, – сказал он, – поэтому прошу прощения. Но если только мне представится такая возможность, я этого мерзавца задушу голыми руками.
На пороге появился лейтенант полиции Поттер и окинул всех взглядом:
– Чем-нибудь могут помочь?
Никто не ответил.
– Я так и думал, – продолжал Поттер и оперся о стену. – Я тут немного покручусь, если не помешаю. Хотя, видит Бог, это все впустую.
Патти спросила:
– Вы уже выяснили, что хотели, о Джоне Коннорсе?
– Больше, чем нужно, – ответил Поттер и выложил им все, что уже рассказал капитану и инспектору.
Мужчины в трейлере не произнесли ни слова.
Патти тихо сказала:
– Бедняга.
– Вы правы, – согласился Поттер. В его голосе не было иронии, только грусть. Он продолжал: – Но я, к сожалению, полицейский. Мое дело выяснить, кто виноват. – Он покачал головой. – Иногда это бывает нетрудно. Но иногда, как, например, сейчас...
Он снова покачал головой.
– Те люди наверху – за них кто-то несет ответственность, правда? – Он взглянул на Брауна: – Я прав?
– Дьявол, как я могу ответить на такой вопрос? – почти закричал тот, а потом уже тише добавил: – Это не имеет смысла. Все это просто бессмысленно. Все. У одного ум зашел за разум, потому что кто-то бросил умирать его жену. – Браун указал на Патти. – А ее муж наделал тут всяких дел...
Гиддингс вмешался:
– И еще добавили бригадир электриков и строительный инспектор, которых бы надо повесить за... – он запнулся и взглянул на Патти, – за уши.
– Кое-кто из моих людей, – добавил Тим Браун, – допустил такое, что допускать никак нельзя. – Он яростно тряхнул головой.
– А кое-кто из нас должен был заметить эти ошибки и халтуру, когда их еще только делали, – подхватил Нат, помолчал. – И еще кое-что, – продолжал он, – и это, возможно, важнее всего остального, вместе взятого.
Голос его звучал необычайно серьезно:
– О чем мы все думаем, когда проектируем такие высоченные домины, такие сложные и такие уязвимые?
В этот момент ожила рация:
– Крыша вызывает трейлер.
В наступившей мертвой тишине Нат схватил ее в руки:
– Трейлер слушает.
Голос Оливера произнес:
– Нам оттуда машут чем-то белым. Вам стоит выйти в эфир. Спасательный пояс у меня. Я его задержу.
Нат глубоко вздохнул:
– Ну, началось, – и потянулся к телефону.
33
20.00 — 20.41
Показания противоречили друг другу. Это, разумеется, бывает. Но казалось, что каждый из тех, кто уцелел, имел свою собственную версию того, что разыгралось в банкетном зале; версию, которая каждого из них делала если не героем, то хотя бы человеком, которого не в чем упрекнуть, и сколько бы остальные не твердили иное, это вообще не принималось в расчет. Видимо, и это было нормальным.
В одном все были согласны: что совершенно неожиданно, по вине одной из тех случайностей, которые сыграли в день катастрофы такую большую роль, из кондиционера начал валить густой едкий дым. И это – как нажатие на курок – вызвало происшедший взрыв.
События развивались так.
Транзистор, настроенный теперь на местную станцию, передавал какую-то тихую музыку. Женщин уже не было, и никто не танцевал.
В углу зала спокойно беседовали раввин Штейн, епископ О’Тул и преподобный Артур Уильм Уильямс. Тема их разговора осталась неизвестной.
На площадке, где за баррикадой из столов шла посадка, как раз занимал свое место в спасательном поясе Гаррисон Поль, дирижер городского симфонического оркестра. Поль попытался закрыть глаза, но искушение посмотреть было слишком велико, и ему от того, что он увидел под собой с этой страшной высоты, где висел словно на волоске, тут же стало плохо и его начало рвать. Когда, отчаянно вцепившись в матерчатые лямки, он трясся и подпрыгивал, уверенный, что разобьется, в голове его, как он вспоминал позднее, звучал бурный пассаж из «Пасторальной симфонии».
Когда он, наконец, оказался в безопасности, и сержант с Кронски общими усилиями вынули его из пояса, он вдруг упал на колени и поцеловал крышу Торгового центра.
Он был первым из эвакуированных мужчин и, как оказалось, мог быть и последним.
Официант с тремя детьми все еще сидел на полу и все еще не выпускал из рук бутылку «бурбона». Номер на метке, который он вытащил и который лежал у него в кармане, был девяносто девять. Он уже пришёл к выводу, что его шансы на спасение примерно равны шансам целлулоидного пса, преследующего в аду асбестовую кошку. «Бурбон» не пошел, но официант решил не поддаваться панике и говорил себе, что будь он покрепче, то неподвластная ему ситуация вообще бы его не беспокоила.
Оба пожарных, шеф пожарной охраны и генеральный секретарь стояли за баррикадой из столов. Один из официантов позднее рассказывал, что в зале все было спокойно, но чувствовалось, как нарастает напряжение, особенно когда не стало женщин, но все вроде бы шло своим чередом.
– И вдруг, – говорил он, – все рухнуло. – И в голосе его звучало удивление из-за того, что произошло.
Кэрри Уайкофф успел переговорить с дюжиной людей, из которых был установлен только один, – второй официант. Звали его Билл Самуэльсон, по профессии портовый рабочий, полупрофессиональный футболист и профессиональный боксер, так ничего и не добившийся. Никто больше не сознался, что тоже был в этой группе.
Жара все усиливалась. И в этом тоже все показания совпадали.
Официант, стоявший за баррикадой, запомнил это так:
– Было жутко неудобно. В разбитые окна дул холодный ветер, так что руки у меня совсем занемели, но ногам и всему телу было очень жарко. У меня было ощущение, что я в сауне, понимаете, что я имею в виду? Всюду вокруг нас было пекло, но при этом свистел ледяной ветер. И это было так... так необычно, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Сенатор Петерс стоял у западных окон и спокойно наблюдал за чайками над гаванью и над рекой. Наблюдать за птицами всегда было для него безграничным наслаждением, разрядкой, а иногда и потрясением, при котором сердце заходилось от радости, как однажды в Нью-Мексико, когда его взгляд привлекло какое-то движение на горизонте, и он быстро насчитал тридцать пять больших летящих птиц, направлявшихся к югу, быстро машущих белыми крыльями с черными кончиками, с длинными, тянувшимися за ними ногами, по которым он без всяких сомнений опознал единственную оставшуюся стаю американских журавлей, которая, видимо, отклонилась от своего привычного маршрута, чтобы миновать бурю, но с фантастической уверенностью продолжала стремиться вперед, к своим техасским гнездовьям.
Теперь, наблюдая за чайками, кружившимися там, вдали, свободными как воздух, он задумался, как сотни раз до того, почему человек в своей эволюции выбрал жизнь на земле.
Губернатор все еще сидел в канцелярии наедине с умолкнувшим телефоном и своими мыслями. Он слышал музыку, звучавшую по радио, в остальном вокруг все было спокойно, но мыслям губернатора покоя не было.
«Почему он даже не попытался использовать свое положение и пробиться в число первых мужчин, отправляющихся в спасительный путь к безопасности? Если задуматься об этом, то не найти логического объяснения. Теперь или всего через несколько минут он был бы уже на другой стороне, на крыше Торгового центра, не сидел бы за этим проклятым столом и не ждал бы... чего? Ответ прост. Не ждал бы конца этой трагедии как участник – только как зритель. В какую же абсурдную ситуацию может человек попасть таким образом!
Это же надо, какие мысли позволяет себе человек наедине с самим собой! Низкие, трусливые мыслишки, иногда и нежные, извращенные, даже безумные мысли: что угодно из того душевного шлака, которые варит дьявол в своем котле.
Но ведь это только мысли, которые неопасны, которые не превращаются в действия. В этом и состоит разница между здравым смыслом и безумием».
И потому он может спокойно думать о том, что злоупотребляя своим положением он мог бы поступить совершенно иначе. Он убеждал себя, что мог бы даже пригрозить, и понимал, что эти рассуждения ему самому кажутся смешными. Смешными и одновременно отвратительными. Он...