Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

Обернувшись к Лахите, он приказал:

— Допрашивай его, пока не сознается!

И Лахита снова спросил тоном, обещающим снисхождение:

— Скажи мне, кто за тобой стоит?

Со скрытым вызовом Касем ответил:

— Наш дед…

— Дед?!

— Да. Посмотри десять условий, и ты поймешь, что это он руководил мной.

Рефаат вскочил с криком:

— Убери его с глаз моих! Вышвырни вон на улицу!

Лахита поднялся, схватил Касема за плечо и потащил к выходу. Он держал его железной хваткой, но Касем терпел боль.

— Будь благоразумен, — прошептал ему на ухо Лахита. — Ради самого себя. Не вынуждай меня пустить тебе кровь!

79

Дома Касема, как оказалось, ждали Закария, Увейс, Хасан, Садек, Аграма, Шаабан, Абу Фисада и Хамруш. Они встретили его молчаливым сочувствием. Когда Касем сел рядом с женой, Увейс сказал:

— Разве я не предупреждал тебя?

— Подожди, дядя, дай ему прийти в себя! — упрекнула Камар.

— Больше всего неприятностей человек доставляет себе сам! — крикнул Увейс.

Закария внимательно рассматривал лицо Касема.

— Они тебя унижали, — произнес он. — Я знаю тебя, как самого себя. И вижу, через что тебе пришлось пройти.

— Если б не Амина-ханум, живым бы ты к нам не вернулся, — сказал Увейс.

Касем обвел взглядом их лица:

— Нас предал адвокат! Будь он проклят!

Они застыли и обменялись тревожными взглядами. Первым начал Увейс:

— Расходитесь подобру-поздорову! Молитесь за свое спасение!

— Что вы такое говорите, дядя?! — отозвался Хасан.

Касем задумался.

— Я не скрываю от вас, что нам грозит смерть. И пойму, если кто не пожелает участвовать.

— На этом и закончим, — сказал Закария.

Негромко, но решительно Касем ответил:

— Каковы бы ни были последствия, я не отступлю. Я такой же избранный сын нашей улицы, как Габаль и Рифаа.

Увейс с негодованием поднялся и покинул зал со словами:

— Этот человек безумный. Да поможет тебе Бог, племянница!

Садек же встал со своего места и поцеловал Касема в лоб:

— Ты вернул мне душу этими словами!

Хасан был настроен решительно:

— Люди в нашем квартале убивают друг друга за гроши. Что же нам бояться умереть за правое дело?

С улицы послышался голос Савариса, зовущего Закарию. Тот выглянул в окно и пригласил надсмотрщика зайти. Саварис не замедлил явиться с мрачным видом. Бросив взгляд на Касема, он сказал:

— Не думал, что на нашей улице есть еще надсмотрщики, кроме меня!

— Все не так, как говорят, — попробовал умилостивить его Закария.

— Ну, я слышал вещи куда хуже!

— Бес попутал наших детей! — заохал Закария.

— Лахита имел со мной серьезный разговор по поводу твоего племянника, — сухо ответил Саварис. — Я считал его рассудительным юношей. А оказалось, его безумие перешло все границы. Послушайте! Если спущу вам, Лахита сам придет наказывать вас. Однако я никому не позволю поставить мою честь под удар. Поэтому сидите смирно! И горе тому, кто будет упорствовать.

Саварис стал следить за сподвижниками Касема, никому из них не разрешая приближаться к его дому. Попытавшимся это сделать Садеку и Абу Фисаде сильно досталось. Он потребовал от Закарии, чтобы тот не выпускал Касема из дома, пока буря не уляжется. Так Касем стал узником в собственном доме. Попасть к нему мог только двоюродный брат Хасан. Однако удержать новости на нашей улице в стенах одного дома не могла никакая сила. Происходившее в квартале бродяг стало известно и роду Габаль, и роду Рифаа. Они узнали об иске против управляющего, о решении требовать исполнения десяти условий и даже о том, что слуга аль-Габаляуи Кандиль разговаривал с Касемом. Народ был взволнован. Люди сыпали обвинениями и насмешками. И однажды Хасан сказал Касему:

— На улице перешептываются. В каждой кальянной разговоры только о тебе.

Касем поднял на него глаза, в которых в последние дни читались задумчивость и тревога.

— Мы стали заключенными. Дни идут, а мы ничего не предпринимаем.

— Невозможно требовать ничего сверх человеческих возможностей, — с сочувствием сказала Камар.

— Наши братья полны решимости как никогда! — заявил Хасан.

— Правда, что в кварталах Габаль и Рифаа говорят, будто я обманщик и сумасшедший?

Хасан опустил глаза, терзаясь:

— Трусость испортила людей…

Касем в растерянности покачал головой:

— Почему род Габаля и Рифаа, которые сами встречались с аль-Габаляуи и разговаривали с ним, не верят мне?! Они первые должны были уверовать и встать на мою сторону.

— Беда нашей улицы — трусость. Поэтому они и заискивают перед надсмотрщиками.

Вдруг они услышали, как Саварис на улице ругает кого-то и осыпает проклятьями. Они выглянули в окно: надсмотрщик держал за шиворот Шаабана и орал:

— Что тебя тянет сюда, шлюхин ты сын?!

Парень напрасно пытался высвободиться. Вдруг Саварис левой рукой обхватил его шею, а правой начал наносить удары по лицу и голове. Касем вышел из себя: он отскочил от окна и побежал к двери, не обращая внимания на Камар, просящую его остановиться. Не прошло и минуты, как он стоял перед Саварисом и твердым голосом требовал:

— Отпусти его, уважаемый!

Надсмотрщик продолжал избивать свою жертву.

— Смотри, сам костей не досчитаешься! — прикрикнул он на Касема.

Касем схватил его правую руку, с силой одернул и произнес:

— Я не дам тебе его добить. Делай что хочешь!

Саварис отпустил Шаабана, рухнувшего на землю без чувств. Он схватил ведро с землей у проходящей мимо женщины и надел его на голову Касему. Хасан хотел было броситься на помощь, но его вовремя задержал Закария, обхватив сына двумя руками. Касем снял ведро с головы. Он чуть не задохнулся. Земля просыпалась ему на голову и одежду. У него начался приступ кашля. Камар и Сакина закричали. На место срочно явился Увейс, вокруг стали собираться и стар и млад. Образовалась шумная толпа. Закария изо всех сил потянул сына за руку, смотря ему в глаза с предупреждением и мольбой. Увейс подошел к Саварису со словами:

— Прости его ради меня, уважаемый Саварис!

Вокруг раздалось: «Бог велел прощать!»

— Один — родственник, другому Бог велел прощать! А между тем я вашей милостью так и в бабу превращусь!

— Боже упаси! — выкрикнул Закария. — Ты наш господин! Нет могущественнее тебя!

Саварис свернул в кофейню. Мужчины подняли Шаабана. Хасан принялся стряхивать землю с головы и одежды Касема. Как только Саварис скрылся из виду, люди смогли выразить свое сочувствие.

80

Вечером того же дня в одном из домов квартала бродяг раздался плач. Об умершем сначала заголосили домочадцы, потом к ним присоединились жильцы всего дома. Касем выглянул из окна и спросил у продавца семечек, что случилось. Тот ответил: «Долгие тебе лета. Шаабан умер…» Касем в ужасе выбежал и направился в дом друга, находившийся через два двора. Внутри было темно и тесно. Все соседи с нижних этажей собрались, чтобы выразить свои соболезнования и свое негодование. На верхних же этажах отвечали воплями, исполненными горя. Касем услышал, как две женщины резко высказались:

— Он не умер. Его Саварис убил!

— Да будь ты проклят, Саварис!

Третья возразила:

— Его погубил никто иной, как Касем! Выдумывает всякие небылицы, а наших мужчин убивают.

На сердце Касема легла печаль. Сквозь толпу он пробрался на этаж, где жил убитый и в свете прикрепленного на стене фонаря увидел в коридоре у дверей своих товарищей — Хасана, Садека, Аграму, Абу Фисаду, Хамруша и других. Со слезами на глазах Садек подошел к нему и, не произнося ни слова, обнял. Хасан, чье лицо в тусклом свете казалось искаженным болью, сказал:

— Он пролил кровь не зря.

Аграма приблизился к Касему и прошептал на ухо:

— Жене его совсем плохо. В его смерти она обвиняет нас.

— Да вразумит ее Господь! — ответил Касем шепотом.

— Убийца должен понести наказание, — мстительно сказал Хасан.

— И кто же в нашем квартале осмелиться выступить свидетелем против него? — безнадежно спросил Абу Фисада.

— Иначе нас тоже убьют, — добавил Хасан.

Касем легонько толкнул его, чтобы тот успокоился:

— Лучше вам не участвовать в похоронах. Соберемся позже на кладбище.

Касем собрался войти в дом Шаабана, но Садек преградил ему вход. Касем отодвинул его, вошел и позвал жену Шаабана. Та вышла, удивленно уставившись на него заплаканными глазами. Потом взгляд ее стал суровым и она спросила:

— Что надо?

— Я пришел с соболезнованиями, — печально ответил Касем.

— Ты убил его! Тебе нужно было имение, а нам кроме Шаабана ничего не надо.

— Дай тебе Господь терпения, — мягко сказал ей Касем. — Да накажет он его убийц! Мы будем твоей семьей. Его кровь пролилась не напрасно.